Кресло шло довольно низко над землей – метра три-четыре (я даже боялась, не заденем ли мы верхушку очередной сосны). Но вдруг канатная дорога перевалила через отрог горы, и я увидела под собой пропасть. Одновременно и ветер стал смертельно-ледяным, так что я в считанные секунды застыла от страха. Я действительно была насквозь проморожена и холодом, и ужасом; я немедленно подумала о том, что сейчас у меня свалится лыжа (хотя ноги стояли на специальной приступочке), свалится и полетит на недосягаемую белизну в сотнях метров подо мной, где едва различимы смехотворно-крошечные закорючки карликовых берез.

– Не смотрите вниз, – с улыбкой посоветовал мой сосед. – В первый раз поднимаетесь?

Он умело отвлек меня разговором, а когда беседа иссякла, пришло время пересаживаться на вторую очередь подъемника. Здесь мой страх наконец прошел: поверхность горы снова была всего метрах в пяти внизу. Я подрагивала от ветра и разглядывала казавшуюся почти отвесной вершину Чегета; по ней тоже вычерчивали зигзаги яркие силуэты. Есть же камикадзе, которые добираются и дотуда!

Сойдя с подъемника и отъехав в сторону, чтобы не мешать остальным, я огляделась в некоторой растерянности. Почти сразу же я почувствовала, что кто-то пристально смотрит мне в спину. Оборачиваясь, я наверняка знала, что этим кем-то будет мой тренер.

К слову о тренере. Он никоим образом не соответствовал тому типу мускулистых красавчиков, что играют горнолыжников в Голливуде: невысокий, жилистый, лицо заострено везде, где только позволяет анатомия, – на носу, на подбородке, на скулах. Но при взгляде на этого человека у вас не возникало даже вопросов о том, можно ли доверить ему свою жизнь: кому же еще довериться, как не ему?

– Та-ак… – начал тренер.

– Андрей Викторович! – сказала я настолько решительно, словно вместо меня говорил кто-то другой. – Я починила крепления – они не были отрегулированы под мой вес. Я спущусь совершенно спокойно, вот смотрите…

Я впервые воочию убедилась в том, что смелость города берет. Оседлав бугельный подъемник, тренер хмуро поехал за мной на вершину. Мы встали рядом, он – чуть ниже; затем тренер съехал метров на десять вниз, а я тут же спустилась за ним лихими зигзагами. Я без малейшей боязни разворачивала корпус вниз – к горе – и совершала ловкий виток вокруг палки. Высота словно перестала существовать: вот она, земля, под моими ногами, она лишь слегка наклонилась вниз.

Мы продолжали съезжать почти синхронно, и я не оплошала ни разу. Каждый мой поворот казался мне все более и более ловким (я видела все большую и большую благосклонность на лице тренера). Я знала, что меня вдохновляет – память о бескорыстном мастере. Если он поставил меня на ноги и пообещал, что все будет в порядке, как после этого что-то может пойти наперекосяк?

Мы с тренером проехали всю третью и вторую очереди подъемника. Перед началом первой очереди мы зашли в стоявшее прямо на краю пропасти кафе. Я чувствовала себя так, как если бы совершила выход в открытый космос: я приобщилась к чуду. И разве не такое же чудо – сидеть за стаканом умопомрачительного глинтвейна в компании обветренных, промороженных людей с причудливым очковым загаром на лицах, людей, что вскоре после нашего неспешного разговора будут закладывать молниеносно быстрые виражи на отчаянно-крутых склонах? Я чувствовала себя крутой до глубины души.

Всю первую очередь подъемника мы с тренером проехали в удивительном согласии и слаженности всех движений; мне даже показалось, что мы прошлись в своеобразном парном танце. Я чувствовала себя вдвойне прекрасно оттого, что меня уверенно ведет замечательный мужчина и что ведет он меня одну. Играючи объезжая бугры вслед за ним, я даже не заметила, что спуск закончился и мы тормозим перед последним отходящим на базу автобусом.

– Но в следующий раз смотри у меня, непослушная девчонка! – пригрозил тренер, пытаясь строгим голосом свести на нет мою победную улыбку.

И я навсегда сделала вывод о том, что Фортуна горой стоит за непослушных девчонок.

Когда я вбежала в столовую, Антон сидел в одиночестве перед давно опустевшей тарелкой и мрачно постукивал вилкой о стол. Рискуя вызвать у него сердечный удар, я подлетела сзади, обхватила его за шею и, едва не визжа от восторга, начала рассказывать о своих приключениях. Я говорила как заведенная всю дорогу до нашей комнаты, я не давала Антону спокойно открыть дверь, показывая, как я ковыляла в горнолыжных ботинках. Плюхнувшись на кровать, я начала петь что-то застольное – видимо, мне запоздало ударил в голову глинтвейн.

Угомонилась я, наверное, лишь через час. К тому времени Антон, посмеиваясь, стянул с меня сапоги и комбинезон – в эйфории от своих успехов я не была способна даже на такие элементарные действия. Затем он с улыбкой прилег рядом, подперев голову рукой, и добросовестно слушал меня, пока буря впечатлений немного не улеглась. Он вкрадчиво и уместно вставлял свои комментарии и подбадривал меня простыми, но жизненно важными для беседы вопросами: «А ты?», «А он?», «А что потом?», а я, крепко стиснув его руку и счастливо глядя ему в лицо, сыпала и сыпала словами.

Долго ли, коротко, рассказ закончился. Теперь мы просто лежали рядом и улыбались друг другу. На пару секунд Антон поднялся и зачем-то запер дверь, хотя к нам никто и никогда не заходил без приглашения. Чуть поразмыслив, он задернул и шторы и вновь опустился на кровать рядом со мной.

Мне казалось, я никогда еще не видела его в такой нерешительности. Он приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но сдержался и стал смотреть в сторону. Потом он с неожиданно покрасневшим лицом вновь перевел взгляд на меня.

Я ничего не могла понять. Я стала ободряюще гладить его по волосам, желая услышать так и не произнесенные слова. Тогда он осторожно притянул меня к себе.

Я почувствовала, как внизу живота зарождается уже знакомая мне жаркая парализующая волна. Тело напряглось с какой-то болезненной радостью; я даже перестала себя контролировать, завороженная своими ощущениями.

Антон по очереди стянул с нас обоих свитера и футболки. Неожиданно умелым движением он расстегнул мой лифчик и провел рукой по груди. Я почувствовала примерно то же, что и в первую секунду движения вниз на университетском скоростном лифте. А когда мгновение спустя мы соприкоснулись голыми телами, мне показалось, я с головой ушла в горячее, сладкое чувство и увязла в нем – словно оса в стоящем на плите варенье.

Когда на мне вообще не осталось одежды, я удивилась тому, что совсем не мерзну, хотя в комнате было прохладно. А наблюдая за тем, как Антон, лежа, освобождается от брюк, я вспомнила студию пантомимы – он так ловко и красиво выполнял сложное упражнение! Странно, но в голове не было ни одной другой мысли.

Теперь все было точно так же, как и десять минут назад: мы лежали рядом, улыбаясь друг другу в лицо, – правда, теперь мы были совершенно обнажены. Между нами снова на какое-то мгновение вспыхнул знак вопроса. Антон сжал мою руку, поднялся и, порывшись в сумке, смущенно протянул мне какую-то плоскую упаковку.

– Вот, выпей сначала…

– Что это?

– Это таблетки от детей.

Он волновался, и шутка не получилась – его губы некрасиво дернулись.

– Откуда это у тебя?

– Ну какая разница?..

– А это надежно?

– Да, конечно. Их пила… одна знакомая девчонка. И у нее все было нормально.

В голове тут же вспорхнула навеянная общежитием фраза: «От таблеток толстеют, и вообще это плохо».

– А может быть, лучше… (я никогда в жизни не произносила это слово вслух, и губы двигались неуверенно) презерватив?

– Тебе будет больно в первый раз. Это ведь в первый раз?

– Да…

Мне стало по-настоящему неловко и не хотелось продолжать этот разговор: он представлял собой такой неприятный контраст с восхитительными ощущениями тела. Я быстро выхватила у Антона упаковку, достала пластинку с таблетками с тем, чтобы немедленно проглотить одну из них, и растерялась: на пластинке была непонятная мне схема с цифрами и стрелками. Я смятенно развернула инструкцию.