Себастьяну это не нравилось, но он был слишком рад компании, чтобы оставить Никто дома, когда подходило время идти на прогулку в лес.

Несколько раз в неделю снисходили в хижину Бена Самюэля, чтобы посидеть с ним. Домик был построен из спиленных простой пилой и вручную ошкуренных бревен с пазами на концах для крепости, которые были просмолены и связаны полосками коры и пластиковой веревкой (одна из немногих уступок цивилизации, сделанных Бэном Самюэлем). Снаружи дом выглядел грубовато, однако изнутри мог похвастаться некоторыми приятными деталями, которых трудно было ожидать от столь топорного жилища, и утонченностью, явно несоответствующей деревенскому облику всего остального. К примеру, много долгих вечеров Самюэль провел, полируя стены своего дома, пока круглые выступы бревен не засияли богатыми переливами вощеного дерева, а его фактура не проступила во всей красе, создавая почти объемный эффект, от которого у Себастьяна возникало ощущение, что он может просунуть пальцы в самую сердцевину бревен.

Бен Самюэль вполне подходил своему дому. Он был довольно стар, лет под восемьдесят, хотя отказ от благ цивилизации и омолаживающие процедуры позволяли ему сохранить здоровье и выглядеть сравнительно бодро. Его руки были еще сильны, ноги быстры, грудь не успела ввалиться. Лицо с резкими чертами покрывали морщины, хотя он говорил, что они появились у него еще в молодости, и во время своих ежегодных поездок в город он не разрешает врачам удалять их. У него были крупные ладони, изрезанные многочисленными шрамами - следами от ран, полученных за многие годы жизни в лесу. В целом он выглядел так, словно его выстругали из той же сосны, которая пошла на изготовление его жилища.

И так же, как и хижина, грубая внешность его была обманчива. Он был спокойным человеком и много читал. Его отстраненность от людей проистекала не от неприязни к ним, а от той печали, с которой он наблюдал за тем, что делают люди друг с другом на протяжении своей жизни. Конечно, его удивило, что у такого недоумка, как Себастьян, свой грузовик, однако он ни разу ни о чем не спросил, поскольку знал наверняка, что за всем этим кроется очередная история человеческих страданий, и не хотел слышать, что случилось с идиотом и что заставило его бежать. Именно из-за таких историй он покинул города.

Чаще всего, когда они приходили, Бен Самюэль сидел у себя на крыльце. Они усаживались рядом с ним на широкие ступени и смотрели, как он строгает. А иногда он держал в руках блокнот с карандашами и делал наброски. Он неплохо рисовал с натуры. Себастьян не переставал удивляться той точности, с которой жизнь воплощалась на бумаге. Идиоту казалось, что в руке Самюэля скрыт какой-то механизм, соединяющий ее с участком памяти, куда занесена вся картина, которую нужно нарисовать, и, пользуясь этим устройством, старик выводит на бумагу - точную копию картины. Себастьян признавал существование компьютеров и запоминающих устройств и даже понимал, зачем они предназначены. А вот людей он никогда не мог понять.

- Опять проспал допоздна, - выговаривал ему Самюэль.

Себастьян этого не делал, но таково было единственное предостережение старика, твердо считавшего человека пропащим, если тот не ложился и не вставал рано и не работал весь день.

- Если бы лес спал, он не вырос бы таким большим.

- Звезды тоже, - отвечал Себастьян. Самюэль поворачивался и удивленно смотрел на него, как будто перед ним был совсем не тот человек, что минуту назад.

- Это верно?

- А ты как? - спрашивал Самюэль у Никто.

- Замерз утром, - отвечало маленькое создание.

- Замерз? Сегодня? А что же будет зимой? Здесь она рано наступает и длится долго. Тогда посмотрим, согреют ли тебя эти нагревательные спирали в грузовике! Никогда не следует полагаться на то, что выпускают, если есть возможность сделать что-нибудь более надежное своими руками.

Причина, заставлявшая Самюэля желать, чтобы Себастьян рано ложился и рано вставал, заключалась в том, что дневные часы можно было бы использовать на постройку постоянного дома для зимовки. Но по убеждению Себастьяна, до зимы оставалась целая вечность. Под будущим он подразумевал завтра или даже сегодняшний вечер. После краткого осмотра грузовика и его кузова, переделанного в некоторое подобие жилья, старик решил, что с нагревательными спиралями идиоту и кукле будет здесь, пожалуй, теплей, чем в хижине. Это несколько поколебало его уверенность в необходимости строительства дома, но он все равно продолжал твердить о нем при каждом удобном случае.

Сегодня, поскольку Себастьян молчал, Самюэль взялся рассказывать историю про самый глубокий снег, который видел за все годы жизни здесь, в лесу, и идиот с куклой, улыбаясь, уселись рядом послушать. Бен Самюэль хорошо рассказывал, даже когда не все в его историях было доступно для понимания.

Ближе к вечеру, если они не оставались ужинать с Самюэлем, Себастьян и Никто возвращались в грузовик, и идиот включал единственную лампу, спасавшую их от густеющей тьмы. Каждый раз, когда вспыхивал желтый свет, он вспоминал, что без лесного отшельника у них не было бы ни света, ни тепла. Очень возможно, что к этому времени их бы уже схватили или они бы умерли от холода. Самюэль нашел его в миле отсюда на шоссе с севшим аккумулятором. Себастьян ничего не мог понять и уже часа четыре упрямо сидел на водительском месте, ожидая, когда грузовик снова соизволит двинуться вперед. Самюэль подзарядил аккумулятор от собственного “ровера” и показал путь в лес к своей хижине. Теперь Себастьян подзаряжал аккумулятор каждые четыре-пять дней, когда тот начинал садиться.

Каждый раз, включая свет, идиот повторял себе, как это важно - заряжать аккумулятор. Если он хотел когда-нибудь уехать отсюда, ему следовало усвоить, что электрический транспорт должен пополнять запасы электроэнергии через определенные интервалы, даже если его аккумуляторы, как говорил Самюэль, - лучшее, что когда-либо изобретал человек.

Именно тогда, по ночам при свете единственной лампы, Себастьян начал возиться с Горном. Несколькими неделями раньше, остановившись в другом лесу в паре сотен миль отсюда, он догадался, каким образом матрица-диск вставляется в устройство, и приступил к процессу воссоздания кукол. Однако из-за того что он не смог разобраться, как пользоваться двумя ручками, результаты оказались удручающими. Куклы выходили подлинными чудовищами со стертыми лицами, без глаз, с ногами, словно лишенными костей, с руками, которые заканчивались не кистью, а комком протоплазмы. Единственным более или менее приличным экземпляром оказался Никто, хотя и он был уродом. Но несмотря на то, что Никто был создан по матрице-диску, он не знал, кто он такой, и не помнил никаких эпизодов из своей прошлой жизни, хотя все это было заложено в матрице-диске. Себастьян усердно трудился над Никто, но кукла не оправдала его надежд. Никто был случайным результатом, а куклы, сделанные после него, оказались еще хуже. Разозленный и обескураженный, идиот закрыл Горн. Он не стал возвращать Никто в небытие, оставив его для компании, и вместе без какой-либо определенной цели они двинулись на север.

Потом сдох аккумулятор.

И появился Бен Самюэль.

А теперь спустя три недели - леса и длинные ночи, стариковские рассказы и его рисунки. Но Себастьян не успокоился.

Он соскучился без компании, без той особой компании, которую знавал в прежние времена с Пертосом. Конечно, Никто тоже был своего рода компанией, но не той, которую он искал. Никто слишком напоминал его самого, чтобы служить полноценным дополнением: запутавшийся, потерянный, вечно ищущий точку опоры. Самюэль тоже не мог устроить Себастьяна как партнер, он слишком боялся вмешиваться, не хотел, чтобы его предложения звучали как команды. Он не понимал, что идиот нуждался в том, чтобы им командовали. Мир казался страшно ненадежным и зыбким, и Себастьяну требовался кто-нибудь вроде Пертоса, кто сказал бы ему, как жить дальше.

По какой-то причине в его сознании постоянно присутствовала Битти Белина. Она была точкой соприкосновения со старым сценарием, с той жизнью, которой он больше не жил. Если бы ему удалось воссоздать ее, все пошло бы хорошо. Себастьян был убежден в этом. Он забыл, как она с ним говорила, как смеялась над ним вместе с другими, как просила его убить Пертоса.