Принц Николас добродушно улыбнулся.

— Вы говорите как истинный советник на службе. Неудивительно, что отец так вами дорожил.

Дорожил? Как незаменимым и безотказным работником — быть может... Но вдруг Маркуса охватила странная тоска, сродни тоске одиночества. Кто дорожил им как человеком, кто любил его таким, какой он есть? Должно быть, мать, но она выбивалась из сил, чтобы прокормить семью, и ей было не до родительских нежностей. Отец? Но Маркус, сколько себя помнил, только и делал, что разочаровывал своего старика. Особенно, помнится, возмутила Кента-старшего женитьба сына на Лизе. А Лиза... что она к нему испытывала? Любила? Едва ли. По крайней мере не так, как должна жена любить мужа. Слишком легко она бросила его, одним ударом оборвав все связующие их нити.

Отбросив черные мысли, Маркус поднял глаза на нового правителя.

— Скажите, ваше высочество, что думают о происшедшей трагедии ваши родные?

С долгим вздохом Николас откинулся в удобном кожаном кресле.

— Все полагают, что король, по всей видимости, мертв. Кроме Доминик — она никак не может смириться с тем, что отца больше нет с нами.

Маркус задал этот вопрос в надежде услышать иной ответ. Но сказанное Николасом его не удивило. Он знал, о чем думает Доминик — о том же, что и он сам. Но Маркусу тяжело было слышать, что принцесса тоже цепляется за надежду, которая может оказаться ложной. Нетрудно догадаться, какую страшную боль принесет ей разочарование.

— Они с королем были очень близки, — заметил Маркус. — Гораздо ближе, чем вы или Изабелла.

Николас криво усмехнулся.

— Да, она у нас младшая, и отец с ней возился больше, чем с нами. Думаю, она его знала лучше, чем мы с Изабеллой. — Он наклонился к советнику; на лице его отразилась тревога. — Я рад, что вы заговорили о Доминик, — я и сам хотел с вами посоветоваться. Я очень о ней беспокоюсь. И Изабелла тоже.

Усилием воли Маркусу удалось сохранить внешнюю непроницаемость, хотя сердце его сжалось от внезапной тревоги.

— Почему? Что случилось?

— По совести сказать, сам не знаю. И Изабелла тоже. Сначала мы думали, что она просто горюет по отцу. Но теперь... не знаю, что и думать. Она почти ничего не ест. Не выходит из дворца. Не встречается со старыми друзьями. Целыми днями сидит, запершись, у себя в спальне. Бледнеет и чахнет день ото дня. На все расспросы отвечает только, что хочет побыть одна, и просит оставить ее в покое.

— А что думает королева?

Николас пожал плечами.

— Вы же знаете маму. «Принцесса из рода Стэнбери не вправе проявлять слабость!» — вот и все, что мы от нее слышим.

— Но о какой «слабости» может идти речь, если Доминик больна?

Николас беспомощно развел руками.

— Изабелла как-то спросила, как она себя чувствует, так Доминик ее едва в клочки не разорвала! С тех пор Изабелла больше к ней не приставала, и я ее понимаю.

— Это не похоже на Доминик, — нахмурился Маркус.

— Верно. Поэтому-то я и беспокоюсь. И хочу попросить вашей помощи.

— Моей? — непонимающе переспросил Маркус. — Но чем я здесь могу помочь?

Николас покачал головой.

— Маркус, вас она всегда высоко ценила. Кроме того, вы не принадлежите к семье. Может быть, вам она доверится и объяснит, что с ней происходит.

В этом Маркус сомневался. В последнюю встречу они расстались не слишком по-дружески.

— Вы не пробовали поговорить с Прюденс? Они с принцессой всегда были близкими подругами. Возможно, Прюденс знает, что случилось с Доминик.

— С Прюденс я уже разговаривал, — вздохнул Николас, рассеянно вертя ручку. — Она сама ко мне пришла и поделилась своей тревогой. По ее словам, Доминик явно нездорова, но упорно отказывается обратиться к врачу.

— Бывает, что люди заболевают от горя... — задумчиво заметил Маркус, но затем, покачав головой, возразил сам себе: — Мне всегда казалось, что у Доминик сильный характер.

— Теперь вы говорите как мама.

Не в силах оставаться на месте, Маркус резко встал, оттолкнув кресло, и подошел к высокому, во всю стену, окну. Солнце уже тонуло в море: город, морская гладь, суда на причале — все горело, искрилось и переливалось разными оттенками золотисто-розового и багрово-алого. Но Маркус не замечал красоты заката. Перед глазами его стояло одно — лицо Доминик.

— Простите, я не хотел показаться грубым. Но, думаю, ваша сестра поправится, как только сумеет преодолеть свое горе. — Он взглянул на принца через плечо. — Попробуйте уговорить ее вернуться в университет и продолжить занятия. Возможно, это пойдет ей на пользу.

Николас снова развел руками.

— Изабелла уже пробовала, но Доминик и слышать об этом не хочет! — Помолчав, он добавил с надеждой в голосе: — Прюденс считает, что только вы сможете до нее достучаться. И я с ней согласен. У вас с Доминик всегда были особые отношения. Вас она послушает.

Маркус резко отвернулся от окна и широкими шагами подошел к столу короля. На лице его читались раздражение и досада.

— То, что много лет назад, совсем ребенком, она была в меня влюблена, еще не значит...

— Маркус, — мягко прервал его Николас, — я слышал от Ребекки, что женщина никогда не забывает свою первую любовь. И я знаю, что вы ей желаете только добра. Поговорите с ней, прошу вас!

Маркус не стал терять время, объясняя принцу, что любовь и юношеская влюбленность — разные вещи, что теперь, став взрослой, Доминик ничего к нему не чувствует. Сын короля Майкла попросил о помощи — и Маркус не мог ему отказать. Хоть внутренний голос и подсказывал ему, что встречаться с Доминик наедине, да еще и вести с ней задушевные беседы — большая ошибка.

— Хорошо, ваше высочество, — согласился он наконец. — Попробую выяснить, что ее тревожит. Но не пеняйте, если мне повезет не больше, чем Изабелле. Принцесса Доминик упряма и независима, как и ее отец.

Улыбнувшись, Николас вышел из-за стола и благодарно похлопал Маркуса по плечу.

— Вы правы, она больше всех нас похожа на отца. Он бы чертовски разозлился, если бы узнал, что мы ее не бережем.

Маркус попытался улыбнуться в ответ, но что-то сжало ему горло, и улыбки не вышло.

— Я побеседую с ней и дам вам знать, что получилось, — пообещал он.

— Хорошо, Маркус. Постарайтесь не откладывать. Поговорим завтра, после приема шведского посла.

Туго затянув пояс платья, Доминик всматривалась в свое отражение в зеркале. Ребенок во чреве растет, сама она это чувствовала, но на сторонний взгляд, пожалуй, пока ничего не заметно. Если повезет, еще недели две или три она сможет скрывать свое состояние. Но к концу четвертого месяца скрывать беременность станет невозможно.

«Господи, что же мне делать?» — в отчаянии думала она. Как признаться родным, как рассказать матери, что она попалась на крючок хитрого ловеласа, позволила заморочить себе голову льстивыми комплиментами и лживыми россказнями? Боже, как стыдно, до чего унизительно!

Нетрудно догадаться, что скажет мать. «Ты повела себя не так, как подобает принцессе! Вот что бывает, когда следуешь не разуму, а низменным желаниям тела!» Но тело ее не так уж и виновато, мысленно возразила матери Доминик. Все дело в сердце. Это ее бедное сердечко жаждало любви и, обманутое мечтами, увидело своего рыцаря в первом же встречном.

Но для ее матери это не оправдание. Джозефина, несомненно, ответит, что жажда любви — слабость, для принцессы непозволительная. Чувство долга перед страной и народом для нее должно быть важнее стремления к счастью.

Едва сдерживая рыдания, Доминик бросилась прочь из спальни. Постоянное напряжение стало невыносимым; в последние дни принцесса начала всерьез опасаться за свой рассудок. Она почти ничего не ела, спала урывками и часто просыпалась от собственного крика, с трудом вспоминая, что за кошмарный сон так ее напугал. Кошмары Доминик не отличались разнообразием: в одних она тщетно разыскивала отца, в других — мучилась родами, одна, всеми покинутая, всеми презираемая.