– Для чего – беречь?

– Для того, чтобы потом продать подороже. В нужный момент, конечно. Когда нужда – окончательно – прижмёт.

Все эти разговоры Риву совершенно не смущали. Такой жизнью жило всё гетто. Дело-то, как говорится, насквозь житейское.

«Разве бывает по-другому?», – думала девочка. – «Если и бывает, то, наверное, только в толстых и потрёпанных книжках, которые остались от папы и мамы. Это там «живут» благородные графы, отважные герцоги, светлые короли и гордые маркизы… Сказки, понятное дело. Слезливые и милые сказки о добре и о вечной любви, которых – на самом-то деле – нет, да и не было никогда. Никогда – не было. Сказки…».

Тем не менее, она каждую свободную минуту посвящала чтению – о загадочном и благородном Мире Средневековья.

Когда Риве исполнилось одиннадцать лет, бабушка отвела её в швейную мастерскую и велела:

– Обучайся, внученька. Каждый человек обязан освоить какое-нибудь дельное ремесло.

– Зачем? – удивилась Рива. – Я же буду работать «девушкой». А им очень хорошо платят. Гораздо больше и лучше, чем швеям и портнихам.

– Молодость – вместе с красотой – быстро пройдёт. И заметить не успеешь, как это случится. Кушать же надо всегда… Наступит день, когда ты уже не сможешь работать «девушкой». Почему – не сможешь? Разочарованные клиенты отвернутся, сутенёр прогонит. Мало ли… Что тогда будешь делать? От голода помирать? А тут – настоящее ремесло в руках. Опять же, кушать надо и сегодня, и завтра. В «девушки» же тебе идти только лет через пять. Или, допустим, через четыре…

Незаметно пролетело четыре с половиной года. Рива стала опытной и искусной швеёй, специализирующейся на женской верхней одежде – жакеты там всякие, блузки, юбки, кардиганы.

Бабушка, смущённо щурясь, начала икать богатого и щедрого покупателя на внучкину невинность.

«Скорей бы это случилось», – мечтала Рива. – «Стану взрослой, начну зарабатывать серьёзные деньги. Сделаем с бабулей в доме ремонт. Начнём питаться – как люди. Надоела уже эта чечевица. Бобы надоели. Как, впрочем, и ржаной хлеб с отрубями… Может, потом и замуж выйду. «Девушки» в гетто считаются завидными, престижными и богатыми невестами…».

Продать невинность не получилось. По той весне в гетто проводились полномасштабные обыски – искали всякий и разный компромат, говорящий о нелояльности евреев к немецким властям.

В их скромный домишко ввалилось сразу пять военных (или – полицейских?).

– О, какая гладкая краля! – обрадовался широкоплечий и усатый оберштурмбанфюрер. – Это мы удачно зашли! Очень – удачно…

– Пощадите! Не губите! – взмолилась Сара Моисеевна, но, получив пудовым кулачищем по лбу, упала на пол.

Бабушка потеряла сознание, а немцы – дружно и весело – набросились на Риву.

Они развлекались с ней часов шесть, пропустив через стандартный – для того Мира – секс-репертуар. Впрочем, откровенных извращений вояки себе не позволили.

Когда немцы, оставив на комоде несколько мятых купюр, ушли, Сара Моисеевна подытожила – с философскими нотками в голосе:

– Что же, могло быть и хуже. Главное, что в живых остались. Не переживай внучка. Дело-то житейское.

– Житейское, – жалобно всхлипывая, подтвердила Рива.

Подтвердить-то подтвердила, только… После пережитого скотства в её Душе, словно, «сломалось» что-то важное. Все мужчины теперь казались ей гадкими монстрами. То есть, бессердечными и ужасными подонками. Бездушными кровожадными чудищами и законченными уродами.

Так и не пошла она работать «девушкой». Хотела, но – не смогла. Так и осталась швеёй. Бывает…

Конечно, изредка приходилось оказывать сексуальные услуги всяким важным мужчинам. Без этого в гетто не прожить. Поселковый староста выдавал (или же не выдавал), продуктовые карточки и талоны. Инспектор «по нравственности» мог – по своему произволу – внести в списки кандидатов на посещение газовой камеры. Ну, и так далее.

Впрочем, Рива – как женщина – популярностью в гетто не пользовалась.

– Холодна больно, – шептались между собой важные и серьёзные мужчины. – Натуральное брёвнышко ледяное…

Потом заболела бабушка.

– Плохи дела, – равнодушно сообщил старенький лекарь с разлапистой жёлтой звездой на рукаве замызганного бело-серого халата. – Поджелудочная железа воспалена. Рак. Помрёт Сара через месяц. Может, и раньше.

– А, лекарства? – спросила Рива. – Неужели нет никаких хороших лекарств, могущих помочь?

– Есть. Как не быть? – хитро прищурился лекарь. – Но… Знаешь, сколько они стоят?

– Сколько?

Названная сумма была огромной.

«Это больше, чем можно выручить от продажи нашей халупы», – подумала девушка.

Подумала и отправилась к священнику отцу Сандино.

Когда-то давно, в гетто имелась и католическая церквушка, и маленькая еврейская синагога. Но, как-то так получалось, что большинство людей, посещавших синагогу, со временем оказывались в газовой камере. Синагога потихоньку захирела и закрылась, а католическая церквушка, наоборот, процветала. «Процветала», это в том плане, насколько данный термин может быть приемлем для реалий еврейского зачуханного гетто.

Про отца Сандино – уже лет пятнадцать – ходила дурная молва. Говорили, что он является извращенцем, маньяком, вампиром-кровопийцей и вечно-голодным людоедом. Поэтому Рива ничего не рассказала бабушке о своих планах, так как знала, что старушка будет категорически против.

Священник, выслушав просьбу, сообщил:

– Что же, раба Божья, пожалуй, я помогу тебе. Сумма, конечно же, велика. Но Бог учит нас – помогать ближним. Не так ли?

– Вы правы, отче, – скромно потупив взор, ответила Рива. – Все люди должны помогать – по мере скудных сил – друг другу.

– Правильно. Значит, и ты мне поможешь, раба Божья?

– Помогу, отче. Всё, что скажете.

– Точно – всё?

– Всё-всё-всё.

– Это очень хорошо, – повеселел отец Сандино. – Приходи, девонька, в полночь. Сюда приходи, в церковь. Только никому не говори про это.

– Не скажу. А, деньги?

– Утром, раба Божья, утром… Придёшь?

– Приду.

Конечно, ей было страшно. Очень-очень страшно, по-настоящему. Даже пальцы рук-ног заледенели и отказывались шевелиться.

– Не убудет, в конце-то концов, от меня, – бредя сквозь ночную черноту к церкви, тихонько шептала Рива. – Перетерплю, а потом всё забуду. Обязательно забуду. Зато бабушка выздоровеет… Ну, не съест же он меня? А, вдруг, съест? Страшно-то как, мамочка моя…

В церкви – на каменной подставке, установленной рядом с алтарём – горела одинокая, но очень яркая свеча.

– Пришла? – вкрадчиво спросил хриплый властный голос.

– Пришла, отче, – чувствуя, как по спине побежали крохотные ледяные мурашки, ответила Рива.

– Подойди, раба Божья.

Лицо отца Сандино было белее январского снега, а чёрные зрачки глаз увеличились раз в тридцать-сорок – по сравнению с обычным состоянием. Одет священник был в бесформенный чёрный плащ. Две верхние пуговицы плаща были расстегнуты.

«Какая же у него лохматая грудь! – мысленно испугалась Рива. – Словно медвежья шкура. И, скорее всего, под плащом он голый… Ладно, всё перетерплю. А потом – обязательно – забуду. Обязательно…»

– Вот деньги, – священник показал пухлый бумажник. – Кладу в карман плаща. Видишь?

– Вижу.

– Утром отдам его тебе. Если, конечно, будешь послушной и правильной девочкой… А теперь бери свечу и ступай за мной.

Серебряный подсвечник был очень холодным, а от свечи, наоборот, веяло нестерпимым жаром.

«Свеча у меня, а отец Сандино шагает впереди, – с запозданием отметила Рива. – Получается, что он умеет видеть в темноте? Как домашние коты и кошки?»

Священник достал из кармана плаща тяжёлую связку ключей и, уверенно вставив нужный ключ в замочную скважину, отомкнул низенькую неприметную дверь.

– Проходи вперёд, грязная девка, – сварливо велел отец Сандино, – спускайся вниз и дожидайся меня.