– Что попробуешь, дядя Саша? – не понял Славка.

– А, это я так… О своем, – вожак запыхтел трубкой. – Однако красивой девка становится. Как бы вокзальные сутенеры не увели Ксюху, – он вздохнул. – Против них я ничего не смогу сделать.

Некоторое время они шли молча.

– Есть у меня одна идея, горбатый, – дядя Саша ощутимо хлопнул ладонью по Славкиному плечу. – Уж ты не обижайся – для вас обоих это благом окажется.

«Благо» – в связи с чрезвычайными обстоятельствами – свершилось в эту же ночь.

Они подошли к месту своего обитания. Бродяги, потягивая из закопченных кружек чай, сидели возле костра.

– Где девка, Гунявый? – спросил дядя Саша, оглядевшись по сторонам.

– А я почем знаю? – тот лишь пожал плечами. – В землянке, наверное.

– Поимел он ее, козел, – сказала Любка, сплюнув в костер.

Славка, обогнав Папу, ринулся в землянку. Оксана, отвернувшись к стене, лежала на куче тряпья. Дядя Саша сдернул с девушки ветхое, некогда оранжевое, покрывало. Оксана была голой, но даже не попыталась прикрыться.

– Ничего особенного, – проворчал вожак и присел на колченогую табуретку. – Я ж и толкую, что хороша больно девка, вот и внимания много мужского привлекает, – он вздохнул. – Придется маленько подкорректировать, – дядя Саша полез в карман. – А ну-ка, пацан, пойди погуляй, – в руках у него появился нож. Щелкнуло лезвие.

– Что ты хочешь делать, Папа!? – Славка широко раскинул руки, пытаясь прикрыть собой Оксану.

– Я сказал, вали отсюда, горбатый! – вожак замахнулся на него клюкой. – Но, увидев Славкины глаза, более миролюбиво добавил: – Волосы ей обрежу покороче, чтобы кобелям принцессой не казалась, – и, перейдя на шепот, прохрипел: – Лучше по-хорошему уйди, малец – ведь порешу.

Поверив и в то, и в другое обещание, Славка попятился к выходу.

– Любку позови, горбатый, – приказал дядя Саша.

Через несколько минут из землянки послышался приглушенный крик Оксаны. Славка вскочил на ноги, но Гунявый силой усадил его на место.

– Поздно за красавицу напрягаешься, браток, – бродяга сморщил лицо. – Да и не красавица она теперь.

– Это почему – не красавица? – насторожился Славка.

– «Расписал» ей Папа фейс, – Гунявый потянулся, хрустнув суставами. – Жаль… Хорошая бабенка могла получиться.

– Как это – расписал?

– Шрам на морде ей сделал. Он давно собирался, – бродяга, нахмурившись, посмотрел на свою ладонь. – Я сам ей хотел сегодня рожу малость подпортить, – он показал Славке рану на пальце. – Видишь, укусила твоя Оксана.

– Зачем укусила? – удивился тот, не желая верить, что дядя Саша только что изуродовал девушке лицо.

Гунявый рассмеялся и полез в карман за сигаретами.

– Ты, горбатый, совсем дурачок или только прикидываешься? – бродяга чиркнул спичкой. – Поимел я ее, понимаешь? – он запыхтел, раскуривая «примку». – А чё? Баба она общая, никому ни жена, ни сестра, правда ведь, братан? – Гунявый скосил глаза, наблюдая за собеседником. – Я ж не Любку тронул – она Папина.

До Славки, наконец, дошел смысл происшедшего. Он застонал. «Оксану… Мою Оксану… Какой-то мерзавец…» Белое пятно ярости застлало собой остальной мир, какая-то непонятная и страшная, но уже знакомая сила свела ему скулы, невероятно крепко сжала кулаки и бросила его тело на обидчика Оксаны. Они оба упали на траву и, хрипя от напряжения, пытались вцепиться друг другу в горло. Но силы оказались неравны – Гунявый всё сильнее сжимал крепкие узловатые пальцы на Славкиной шее. «Воздуха не хватает, воздуха! – отец подбрасывает Славку высоко вверх, и он макушкой касается яблоневой ветки. Славке очень приятно, но он ворчит: – Хватит, не маленький уж… Но почему так катастрофически не хватает воздуха?!»

Всё закружилось в ураганном вихре – звездное небо, большие красные яблоки, лицо мамы. Но откуда взялась гнусная физиономия Гунявого? Она приближается всё ближе и ближе, и вдруг падает на Славку.

– Эй, горбатый, ты живой? – его кто-то настойчиво теребил за плечо.

Славка открыл глаза. Над ним склонился дядя Саша.

– Живой, я спрашиваю? Живой, слава Богу… Ну поднимайся, – вожак протянул ему руку.

Славка ладонью притронулся к горлу. Оно горело, словно он только что проглотил столовую ложку горчицы, и было больно глотать, как во время ангины. Он приподнялся на локте. Рядом, неловко подогнув под себя руки, лежал Гунявый. Из-под черных завитков волос змеилась темная струйка. Вожак пучком травы вытирал свой посох. «Кровь»? – Славка вопрошающе взглянул на дядю Сашу

– Допросился, гад, – Папа сплюнул на землю. Затем неожиданно рассмеялся. – Теперь по гроб мне будешь должен – задушил бы тебя Гунявый, как котенка, – дядя Саша присел рядом со Славкой. – А за Оксану, горбатый, не обижайся, – он достал из кармана трубку и постучал ею о колено. – Так даже лучше: теперь на Ксюху, кроме тебя, мужики заглядываться не будут.

Славка нахмурил брови и отодвинулся от дяди Саши.

– Ну, как знаешь, малец, – вожак, не спеша, набивал трубку. – Подрастешь – поймешь, дурачок, – он взглянул на Славку и притянул к себе клюку. – Сейчас Любка водярой промоет ей морду, и заживет, как на собаке. Останется-то полосочка небольшая… Зато никакой кобель больше на девку глядеть не будет, – он вздохнул. – Через неделю пойдете работать к новому храму. А сейчас, горбатый, давай этот кусок свинины, – дядя Саша оглянулся на тело Гунявого, – где-нибудь схороним.

«Вот еще одним убитым больше стало, – с тоской подумал Славка. – Неужели таким образом люди избавляются от своих противников?»

За ноги они оттащили труп к недавнему захоронению и, откинув в сторону венки, стали разрывать могилу.

– Хорош, горбатый. Кажется, до хозяина добрались, – хриплым голосом сказал вожак и, нагнувшись, столкнул труп в яму. Тело глухо ударилось о крышку гроба. – Ну, будет тебе, Гунявый, земля пухом, – дядя Саша тыльной стороной ладони вытер пот со лба. – Загортай, малец, обидчика своей бабы. И научись мстить, горбатый: жизнь не любит добрых и беспомощных, запомни это, – Папа достал неизменную трубку и раскурил ее. – Давай пошевеливайся, а то не дай Бог, кто заметит.

Через час они вернулись к землянке. Вожак устало опустился на землю.

– Ну, иди до Ксюхи, горбатый – утешь женщину, – осклабился дядя Саша. – Они енто любят…

Оксана, после случившихся с ней потрясений, замкнулась в себе и не желала ни с кем общаться. Целыми днями она лежала в землянке, уставившись в одну точку на стене. Шрам, на самом деле, оказался ужасным: бурая извилистая полоса засохшей крови протянулась от виска к подбородку. Однако рана заживала быстро: Любка утром и вечером промывала ее водкой, а затем накладывала листки подорожника.

Славка не отходил от девушки и, время от времени, прикасаясь к ней ладонями, спрашивал:

– Ксюша, тебе ничего не надо? Давай я за мороженым сбегаю?

Оксана не отвечала. Глаза ее вновь наполнялись слезами. Славка в бессильной злобе сжимал кулаки, не зная на кого выплеснуть свой гнев. «На Гунявого? Серчать на мертвого, скорее всего, глупо. На дядю Сашу? Но что я могу сделать с вожаком? Броситься на него с ножом? Не вопрос… Но после нападения я, скорее всего, составлю компанию Гунявому, – он тяжело вздыхал и тряс головой, пытаясь отогнать дурные мысли. – Надо уходить из шайки… А куда? В церковь, как советовала та сердобольная женщина? Но что мы там будем делать?»

Скрипнула дощатая дверь. В землянку вошел дядя Саша.

– Ну, хватит прохлаждаться, молодежь, – он присел на табуретку рядом с Оксаной. Девушка отпрянула в сторону, вжавшись в стенку. – Не боись, дуреха, – хмыкнул вожак. – И запомни, что это – он ткнул пальцем в ее лицо, – лучший для тебя вариант. А то б пошла в вокзальные девки и совсем бы пропала, – дядя Саша поднялся и пошел к выходу. – Всё, что ни делается – делается к лучшему, – ухмыльнувшись, добавил он. – Послезавтра выходим на работу к новому храму.

ХVII

А послезавтра было накануне праздника Пасхи. Дядя Саша собрался вывести нищих, чтобы они освоились на новом месте работы. Бомжи выбрались из землянки и, поеживаясь от утренней прохлады, побрели по тропинке к дыре в кладбищенском заборе.