Калошин некоторое время молчал.

– Ты знаешь, а я об этом думал. Причем, не один раз, – Виталий пристально посмотрел мне в глаза. – Но один факт, как оказалось, еще в незавершенной тогда истории, стал решающим, чтобы я понял – наказание в тот день предназначалось не мне.

– Почему ты так решил? – ничем не обоснованная подчас уверенность бригадира, мягко говоря, казалась мне спорной.

Калошин вздохнул и достал из кармана пачку сигарет. Лениво-медлительно чиркнул спичкой.

– Тогда я не верил в некий перст судьбы, в провидение, если хочешь, – он слегка нахмурился, и что-то особое появилось в выражении его лица: некая задумчивость, печаль еще что-то неуловимое – страх, наверное… – А потому что умер Иваныч. Той же ночью. В своем вагончике, на кладбище. Вскрытие показало, что у него был обширный инфаркт, – Виталий пожал плечами, – но я думаю – инфаркт лишь следствие. А причина … – ваятель неожиданно умолк и задрал голову, словно остерегаясь, что с небес снова может упасть камень. – А нету никакой причины… Смерть сделала всё неопровержимым – и талант, и славу, и почёт. Тетка с косой отменяет частности, оставляя лишь главное. – Калошин, оглядевшись по сторонам, швырнул окурок в мешок с цементом.

Я медленно брел по центральной улице города. Навстречу шли хорошенькие девушки, с отрытых кафешек доносилась музыка модных шлягеров. Как это всё не вязалось с атмосферой печали и застывшей жизни на месте моей работы. Город мертвых не любит суеты и шума. Что уж говорить о физической любви, когда она по недомыслию вторгается в покои пантеона. Любовь и смерть есть антиподы, и они никогда не уживались на одном поле. Учитель Калошина, нарушив негласную конвенцию, поплатился за это жизнью. Моя бабушка рассказывала историю, которая предполагала лишь некий намек на фривольность в пространстве погоста и, по сути своей, была почти целомудренной. Но и здесь рок счел нужным вмешаться в чью-то судьбу.

XI

Раньше, во времена молодости бабушки Акулины, кладбища боялись неимоверно. Чтобы проведать своих умерших родственников или навести порядок на могилке, люди ходили на погост только в определенные церковью дни. О том, чтобы пройти через кладбищенские ворота ночью, не могло быть и речи.

Когда за верхушки тополей, сочно окрашивая их красной медью, пряталось светило, молодежь собиралась на окраине станицы и, набив карманы подсолнечными семечками, рассаживалась на огромном бревне акации. В начале апреля – даже на Кубани – погода всегда отличалась неустойчивостью. Бывало, что по утрам на молодых побегах растений появлялся иней, а уже к полудню вовсю припекало солнце, и работавшие на земельных наделах казаки снимали с себя верхнюю одежду. Однако к вечеру снова холодало, и идущие на вечерние посиделки дивчины надевали теплые вязаные кофты, а парубки не считали лишним накинуть на плечи сюртук.

В тот далекий день в станице было хмуро, неприветливо. На пустынных мрачных улицах уныло темнела непролазная грязь. Казачий люд, скучая, сидел у окон и поглядывал на редких прохожих. Вяло и беззлобно кого-то облаивали кладбищенские собаки. Станичный погост за околицей старались обходить стороной даже в дневное время. Старики, торопливо крестясь, говорили, что ОНА живет здесь, на кладбище, но ЕЕ невозможно увидеть. Никто, правда, не знал – что это за ОНА, да и не хотел знать. Но всё равно было очень страшно. Даже жутко.

Андрей пришел за околицу позже обычного. Приехавший с надела отец велел распрячь и накормить лошадь. Затем оказалось, что в лампе закончился керосин, и хлопец сходил в сарай за бутылью. Хотел было уж совсем не идти на посиделки – поздно, но тут же вспомнил об Оксане и, прихватив сюртук, направился к калитке.

Оксана… При мысли о гарной дивчине на душе у парня стало светло и радостно. Сколько парубков сваталось к чернобровой, статной молодой казачке, но Оксана всем женихам неизменно отказывала.

– Вот кто станет мил сердцу моему, за того и пойду замуж, – говорила она, смеясь. Андрей тоже украдкой поглядывал на красавицу, но застенчивость и скромность не позволяли ему ухаживать открыто за дивчиной. Вздыхал хлопец, тосковал, но виду никому не показывал, что люба ему черноокая Оксана.

«Так и есть»… – Андрей подошвой сапога раздраженно шлепнул по луже. Сын станичного кошевого Павло уже увивался около девушки. «Везде успеет толстяк».

Павло был язвительным человеком. Его насмешек побаивались многие хлопцы. А ведь затрещин не надаешь – отпрыск станичного начальства. Потом горя не оберешься. Открыто, конечно, тебя никто преследовать не станет, но повод как-нибудь унизить кошевой всегда найдет. Несколько раз Андрей не сдерживался и хотел побить дерзкого парубка. В такие, опасные для него, минуты другие хлопцы вешались на руки смельчака, и кровопролития пока удавалось избежать.

Андрей, кивнув присутствующим, сел на бревно. Павло рассказывал какую-то байку, а девчата и парубки задорно смеялись. Звонкий хохот Оксаны трогал Андрея за самое сердце. Хлопец задумчиво слушал. Но не рассказ толстяка, а как реагирует на него девушка.

Неожиданно распогодилось. На небе вспыхивали первые звезды. Ночь наступала темная, безветренная. Влажный воздух мягкими струями обдавал лица молодых людей. Вдруг раздался пронзительный жуткий вопль. Все вскрикнули и вскочили на ноги. Оксана в страхе прижалась к Андрею.

– Тьфу! – худой рыжий парубок Микита сплюнул на землю. – Так это ж сова. – Его отец был охотником и иногда брал сына в лес.

Молодые люди рассмеялись. Смущенно прикрыв лицо руками, Оксана отпрянула от Андрея.

«Как она хороша»! – теплая волна радости, счастья и еще чего-то, ранее не изведанного, стремительно прокатилась по телу хлопца. – «Волосы у Оксаночки пахнут цветами… Все что угодно для нее сделаю!» – Андрей дрожащими пальцами раскрыл кисет

– Угости табачком? – Микита протянул руку. – Сова-то-сова… А вот батько говорил, что там, – он раскурил самокрутку и, выпуская изо рта клубы желтого дыма, кивнул головой в сторону кладбища, – водится ОНА.

Все замолчали, ибо каждому родители говорили, чтобы в сторону кладбища дети даже не смотрели. Павло сидел, насупившись – ему не понравился, пусть и не осознанный, порыв Оксаны. Сын кошевого давно положил глаз на дивчину и даже сказал отцу, чтобы тот засылал в ее хату сватов.

– А я бы сходил на кладбище, – Павло притворно зевнул. – Бабкины сказки всё это.

– Брешешь, – Микита метнул испуганный взгляд в сторону погоста.

– Схожу, – Павло поднялся с бревна. – Только пусть меня Оксана поцелует.

– Еще чего придумал, – вспыхнула девушка. – Иди хоть к черту на кулички, мне-то что?

Какая-то неведомая сила подхватила Андрея, и против своей воли он выкрикнул:

– А меня поцелуешь, Оксана?

– Поцелую, – не раздумывая, ответила дичина и в смущении отвернулась.

Андрей медленно подошел к девушке и снял папаху.

– Э, нет. Так дело не пойдет, – Павло встал между Оксаной и Андреем. – Вот пусть вначале сходит, а потом и целуйтесь, голубки, – сын кошевого злобно прищурил глаза.

– Ты что, мне не веришь, толстяк? – Андрей схватил обидчика за сюртук.

Несколько хлопцев подскочили к смельчаку и оттащили его от соперника.

– Вот сходи на середину кладбища, да вбей колышек возле могилы… – Павло задумался, – возле могилы бабки Меланьи. А мы завтра днем придем и посмотрим, есть ли он там, – сын кошевого хрипло рассмеялся. – А то проспишь возле забора, а нам скажешь, что ходил на кладбище.

Все притихли. Даже Андрей не бросился на обидчика. К бабке Меланье и к живой-то ходить боялись: колдовала она по черной магии. Долго и тяжело умирала, а священник идти к ней отказался. Иногда душа от тела отделяется медленно, а родственники уже о погребении думают. Сжалились над старухой люди – привезли из соседней станицы ворожею. Та коротко взглянула на умирающую и сказала:

– Дырку в потолке пробейте.

Проковыряли мужики на горище небольшое отверстие, и в тот же вечер бабка Меланья скончалась – отошла ее душа грешная в преисподнюю.