Я очнулась. Темно, в горле саднит. Кашлянув, я дотронулась до него, мне почему-то казалось, что я онемела, я попыталась что-то сказать, но наружу вырвался лишь какой-то странный писк.
Я лежала на ступенях, при этом одна моя нога была поджата, другая – распрямлена, словно я хотела выполнить пируэт, но не сохранила равновесие и грохнулась, растянувшись на лестнице. Я села. Ступеньки были твердые и холодные, как им и положено.
Сильно болела голова, но больше всего болела и ныла левая рука. Я пошевелила пальцами: они двигались, при этом боль отдавала в локоть и поднималась выше, к плечу.
Я нащупала перила и встала, ухватившись за них обеими руками. Глаза не хотели привыкать к темноте, и я ничего не видела. Свет внизу теперь тоже не горел, и создавалось такое впечатление, что я нахожусь в самом низу колодца, – только с верхних этажей просачивался слабый свет. Может быть, во всем доме внезапно перегорели лампочки или сразу всем жильцам отключили свет за неуплату?
Где-то должна быть сумка – моя сумка, купленная полтора года тому назад в Петровском пассаже на распродаже, черная с двумя молниями, не очень большая, по-дамски удобная и со множеством кармашков внутри… Сумки не было.
На меня напали и ограбили?..
В моей сумке не было больших денег. Так, мелочевка. Рублей триста с копейками. Еще – проездной на месяц. Пара блокнотов, там выписки из сегодняшнего отчета.
Больше всего жалко саму сумку – она такая удобная, практичная!
Мои руки шарят по лестнице – сумки нигде нет.
Внезапно я вижу, что внизу, у края ступенек, что-то чернеет – это моя сумка. Я кинулась было к ней, но поняла, что быстро двигаться не могу: все тело у меня болит и ноет. Боль тупая, неострая, и это немного успокаивает. «Руки-ноги целы, я могу шевелиться – уже счастье», – думаю я и невольно смеюсь, причем весьма истеричным смехом. Но из моего горла вырывается не смех, а натужный кашель, звук – как из зева охрипшего граммофона.
Я испуганно застываю на месте, мне кажется, что мой кашель, словно гром, разносится по всему дому и разлетается по углам гулким эхом.
Мне нужно убираться прочь из этого места, нужно бежать…
Прижимая к груди сумку, опираясь на перила, почти вися на них, я ползу вверх. Я стараюсь передвигаться как можно быстрее, но не получается. Наконец, я добираюсь до своего этажа, и тут меня пронзает внезапная мысль: а что, если грабитель взял ключи и сейчас находится в моей квартире?
И что же мне делать в этом случае?
Дом словно бы мгновенно вырастает в своих размерах. Это уже не дом, а кроличья нора. Я – Алиса, летящая вниз: ей не за что уцепиться, и падение кажется ей бесконечным.
Он напряжения у меня страшно сводит шею, и я не могу повернуть голову. Но, словно заводная кукла, упорно иду к своей двери. Страха уже нет, только дикая усталость и желание свалиться в постель. Мне уже все равно.
Я толкаю дверь своей квартиры – она заперта. Если он внутри?..
Проверить это очень просто: надо посмотреть, есть ли в сумке ключи? Удивительно, что эта простая мысль не пришла мне в голову раньше. Сильно же меня ударили…
Моя правая рука лихорадочно шарит в сумке. Свет все-таки есть – на верхнем, четвертом этаже. А мне почему-то казалось, что в доме совсем темно!
Моя рука исполняет в недрах сумки некий сложный танец – ныряет в нее, скользит по дну, ворошит различные предметы. Я нащупываю ключи и вытаскиваю их. Вставляю их в замок, все время прислушиваясь к чему-то. Ключи входят с замок с ужасающим скрежетом, или это в моей пострадавшей голове гулким усиленным эхом отдаются все звуки? Дверь открывается, и я вхожу – нет, я вламываюсь в собственную квартиру и застываю у стенки в темном коридоре. Быстрым движением я нащупываю выключатель, и в коридоре вспыхивает свет. Дверь в квартиру я оставляю открытой, чтобы можно было в любой момент пересечь эту пограничную линию и оказаться по ту сторону.
Я делаю глубокий вдох – отчего болит в груди и кажется, что я слышу звук гудящих мехов кузнечного горна.
В квартире стоит тишина. Я словно обрастаю тысячей дополнительных ушей и внимательно слушаю эту тишину – не раздастся ли где-то тихий скрип, шуршание занавески или чьи-то шаги? Я знаю эту квартиру, как свои пять пальцев, и, как ночной зверь, я должна четко услышать все запахи и звуки чужака.
После пятиминутной «звуковой» проверки я решилась присесть на пуфик, стоявший в коридоре. Я цепко держала свою сумку, но теперь мои руки разжались, и она упала к моим ногам.
Зачем на меня напали?
Просто так? Решили чем-то поживиться? Ничего ценного не обнаружили и удрали?
Я проверила сумку – все на месте.
Отшвырнув ее в угол, я пошла в ванную комнату – оценить ущерб, нанесенный моему здоровью.
Одно колено было разбито и кровоточило. Меня спасло только то, что я надела под брюки теплые колготки, и ссадина оказалась небольшой. Неожиданно я вспомнила, как однажды, в шестилетнем возрасте, разбила колено и Геня обработала его перекисью водорода, а потом зеленкой. Как все это жгло и как я тоненько скулила от боли, и тогда Геня из-за невозможности облегчить мою боль крепко прижала меня к себе и тихо зашептала-запела: «У кошки заболи, у собаки заболи, а у Кристины – заживи».
А потом она наклонилась и поцеловала мою коленку чуть выше разбитого места, и ее прохладные губы и успокаивающие слова сделали боль не такой существенной, словно задвинули ее, затолкали куда-то внутрь, и я, вытерев слезы, сказала, как взрослая:
– Ладно, Геня. Мне уже небольно. Пошли обедать.
Теперь мне никто не заговорит боль, и вообще, как это ужасно остаться одной: ты словно падаешь в невообразимую пустоту, к которой еще надо привыкнуть, как-то обжиться в ней…
С левой щеки была содрана кожа. Я ударилась о ступени левой стороной туловища. Болели левая рука и щека.
Я проводила ревизию в спешке, мне хотелось спать, и я быстро осмотрела себя в зеркале. Пара синяков, в нескольких местах содрана кожа, но главное – я осталась жива.
На следующий день с утра я позвонила шефу и сказала, что неважно себя чувствую: сильно болит рука, я упала перед своим подъездом, поэтому не могу прийти на работу, отлеживаюсь дома. Паша сказал, что он все понимает и пришлет ко мне Рассказова с билетами и командировочными. Лететь мне через два дня, так что руку свою я вылечить успею.
– Конечно, – пробормотала я.
Спорить с шефом мне не хотелось. Вчерашнее нападение в подъезде сегодня уже выглядело менее зловещим, хотя вопрос – кто? – не оставлял меня в покое. Я жила очень замкнуто: ни знакомых, ни врагов у меня не было. Получается, что на меня напали случайно? Хотелось бы думать, что это так… В противном случае можно сломать голову, размышляя над всем этим. Мелькнула мысль, что нападение как-то связано с моей предстоящей поездкой в Антибы… Паша клялся, что об этом никто не знает. Но в столь узком кругу все тайное быстро становится явным. Недоброжелателей у нас – хоть отбавляй. Тот же Баранов. И еще пара-тройка галерейщиков и искусствоведов, которые рады были бы получить этот заказ… Но, сколько я ни перебирала в уме кандидатуры на роль грабителя, никто на такое дело не годился.
Я вздохнула и оставила свои попытки. Рассказов приехал ближе к обеду, при этом настойчиво просил меня сказать шефу, что явился он якобы в двенадцать. От чая категорически отказался и прибавил, что ему уже пора.
– Жень!
Он стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, как застоявшийся конь.
– Ты вчера во сколько домой приехал?
Правая бровь Жени взлетела вверх.
– А что? – ответил он в лучших одесских традициях – вопросом на вопрос.
– Ничего. Просто так.
– Ну… просто так. Я не обязан отвечать!
– Не обязан, – согласилась я. – Просто я хотела тебе позвонить вечером, а потом подумала: вдруг ты домой поздно приходишь? – сочинила я на ходу.
– По-разному, – мое поведение было Рассказову явно непонятно. – Когда как.
