– Для кого – «нас»?

– Для тебя и для меня.

– Расскажи мне об этом, Геня! – Я подперла щеку рукой и рассмеялась: – Обожаю фамильные тайны и загадки! Что там случилось такое, что нам с тобой теперь нельзя ездить в Париж? Что-то страшное и загадочное?

– Нет, – отрезала Геня. – Ты еще мала, чтобы знать это.

И тут я рассердилась по-настоящему:

– Ты обращаешься со мной, как с ребенком! Но я не ребенок. Я уже взрослая женщина и имею право знать то, что ты хочешь скрыть. Я бы спросила у отца. Но он слишком далеко. И вообще, как ты знаешь, особой близостью наши отношения не отличаются.

– Он мало что знает. И поэтому ничего сказать и не может. Я люблю тебя, девочка. – Геня перешла на польский, который я почти не понимала. Когда она очень сильно волновалась, всегда переходила на польский. – Очень люблю и поэтому хочу предостеречь.

– От чего?

– Как-нибудь расскажу.

– Как хочешь.

– Подойди ко мне! – неожиданно попросила Геня.

Я подошла.

– Наклонись.

Когда я наклонилась, Геня по-русски расцеловала меня в щеки – три раза, крест-накрест.

– Будь хорошей девочкой и, что бы ни случилось, помни: Бог на нашей стороне! Ты – последняя представительница древнего польско-литовского рода, который берет свое начало от самих Ягеллонов – династии знаменитых польских королей, впоследствии правивших всей Европой – в Венгрии, Чехии… – Геня прижалась лбом к моей груди. – Если бы я могла тебя уберечь от всего!.. Мою маленькую Кристину…

– Геня! Ты говоришь сплошными загадками. У меня голова идет кругом! Сегодня у меня было свидание с Павлом. И ты мне еще подкидываешь информацию, а что и как – пояснить не хочешь.

– Я виновата! – склонила голову Геня. – Я не должна была именно сегодня… Прости.

– Ладно. Я пойду спать. А ты…

– Я помолюсь.

Геня была ярой католичкой, в углу ее комнаты висело изображение Богоматери – древняя икона XV века, вывезенная, по словам Гени, из Италии.

Я легла спать, но слова Гени не шли у меня из головы. Даже впечатления от встречи с Пашей померкли по сравнению с этим клубком семейных тайн. Вряд ли кто-то знает о них досконально. Жила Геня очень замкнуто. У нее была одна-единственная подруга – Калерия Ивановна, бывшая гримерша МХАТа, полька по матери, блондинка с тонкими губами-ниточками, всегда ярко накрашенными, и старый поклонник с десятилетним стажем, полковник артиллерии, Косицкий Валентин Петрович, который очень трогательно ухаживал за Геней. В праздники он непременно ей дарил белые розы или лилии, и еще – бутылки дорогого коньяка. Геня называла его «мой полковник» и благосклонно принимала его ухаживания. Овдовевший полковник вот уже почти десять лет безуспешно склонял Геню выйти за него замуж. Но она неизменно отказывала, с присказкой: «Как же я оставлю мою девочку?» Но, по-моему, Геня просто совершенно не стремилась к замужеству, поэтому и отказывала ему. Я в данном случае являлась лишь благовидным предлогом для отказа.

Постепенно все вошло в накатанную колею. Правда, Паша свое слово сдержал не полностью и заставил меня заниматься русским искусством. А не моим западноевропейским. На русских художников на внутреннем рынке большой спрос, говаривал он неоднократно, и мы должны откликаться на потребности заказчиков. Айвазовский, Шишкин, Репин и иже с ними рулят, и мы не можем игнорировать сей факт.

Я переквалифицировалась и теперь занималась исключительно классическим русским искусством.

Сам Паша был энергичен и вездесущ. С одной стороны, он являлся человеком мягким, тактичным и понимающим. Но с другой – мог повести себя жестко и авторитарно, особенно если речь шла о деле или об офисных проблемах. Он терпеть не мог, когда нарушалась субординация или кто-то из нас лез не в свое дело. Одним из важных направлений нашей работы была экспертиза каких-либо коллекций или картин на предмет их подлинности. Мы составляли предварительную экспертизу – «на глазок» – по документам и каталогам, проверяли происхождение картин и обстоятельства их появления в коллекции – через кого они были куплены, на каких аукционах приобретены? Паша обладал большими связями и умело ими пользовался, чтобы получить выгодный заказ. Он общался с самыми разными людьми и с профессионалами высокого класса. При этом терпеть не мог, когда кто-то из нас случайно выходил за рамки. Однажды я залезла в Пашин комп – он отошел в туалет, а его компьютер как-то подозрительно пискнул… Я подошла к нему и нажала на клавиши… Он завис, и я попыталась привести технику в порядок до возвращения начальника. Паша пришел и заорал на меня, велел, чтобы я никогда, ни при каких обстоятельствах не притрагивалась к его рабочему инструменту.

Я обиделась на шефа; позже он ко мне подошел и аккуратненько подлизался, отпустил какую-то шутку… Но тот урок я хорошо запомнила, так что никуда больше не лезла и вообще к рабочему столу начальника не подходила…

– Представляешь, он наорал на меня! – с обидой сказала я Светлане. – Я пыталась его комп оживить, а он наорал! И какие уж там тайны мадридского двора я узнала? Картотека студентов из Суриковского художественного училища и из Строгановки, список галерей в Чикаго да адрес часовой мастерской на улице Маши Порываевой – вот и все секреты…

– На место ставит нас дорогой наш начальник, – философски отозвалась Света Чиж. – Показывает: кто есть кто в нашей конторе. Не обижайся, он это не со зла. Надо же ему самому себе иногда напоминать, что он – шеф. Понимаешь?

– Понимаю…

Дни текли один за другим, похожие друг на друга. Постепенно я приобрела некоторый авторитет в среде любителей и ценителей искусства, но на всяких тусовках светиться не любила. Этим с успехом занималась Светлана – любительница потусить и подцепить кавалера из среды любителей искусства. Втайне Светлана мечтала выйти замуж за олигарха, при этом она отчаянно сквернословила и курила практически без остановок. Выглядела Светка под стать стилю современного искусства – броско, эпатажно и непонятно. Носила она красочные балахоны в стиле Жанны Агузаровой, была крашеной блондинкой, стриженной под ежик, а губы подводила либо ядовито-красной, либо темной, почти черной помадой. Своего шефа Светлана откровенно жалела, считая, что он несчастлив в браке.

Этой темы мы с Пашей намеренно не касались. Словно ее и не было. Наши отношения застыли, как муха в янтаре, и не двигались с места – вот уже на протяжении трех лет.

Мы встречались с ним один раз в неделю, на квартире одного Пашиного друга, художника, который предусмотрительно уходил на это время из своей мастерской. Там и протекали наши свидания. До этого мы посещали какое-нибудь кафе, мило беседовали ни о чем и затем шли в мастерскую. И по нашим свиданиям можно было сверять часы. Час – в кафе, полчаса – путь до мастерской и полтора часа – сама любовь-морковь. Потом Паша шел в душ, а я поспешно ликвидировала следы нашего пребывания в мастерской. Художник был натурой артистической и часто оставлял для нас постельное белье немыслимой красоты: то в тонких кружевных розочках, то с ярким абстрактным рисунком, то со строгим геометрическим узором.

– Твой приятель – большой оригинал, – сказала я как-то Паше.

– Мирон? О да! – скривил он губы. – Оригинал и очень милый человек.

– У него есть семья или подруга?

– У него есть любовник. Мирон – гей.

– А… – протянула я.

Паша собирался щелкнуть меня шутливо по носу, но я смерила его ледяным взглядом, и его рука застыла в воздухе. Все-таки древний род и королевская кровь – неплохая шутка, особенно когда нужно поставить мужчину на место.

Геня как-то спросила меня: люблю ли я Пашу? Я надолго задумалась, и она рассмеялась и сказала, что ответа уже не требуется. Я сказала, что привыкла к Паше, но он женат и разводиться не собирается. А я не собираюсь выходить за него замуж. Геня все поняла и больше таких вопросов не задавала.

А я с некоторых пор стала ловить себя на мысли, что мне с Пашей ужасно скучно. Я бы даже хотела порвать с ним, но не представляла, как он к этому отнесется, да и вообще мы вроде бы не ссорились, наши отношения почти идеальны – отношения любовников-интеллектуалов, которые обходятся без разборок, мордобоя и бесконечного выяснения нюансов этих самых отношений. Он меня не поймет.