Литмир - Электронная Библиотека

Мегги взглянула на Дину, и сестра заговорщицки усмехнулась. Потом они обе залились безудержным смехом.

Эмма растерянно посмотрела на оторопевшую Луизу.

— Что за невнятицу они декламируют?

— Я не знаю. Дети утверждают, что сами сочинили эту песенку. Поют ее весь вечер. Миссис Корт, мне не хотелось бы жаловаться их отцу…

— Вот и не жалуйтесь, — посоветовала Эмма. Она извлекла из ванны два извивающихся худеньких тельца, взяла большое полотенце энергично стала растирать плечи и лицо Мегги, невзирая на ее отчаянное сопротивление. Луиза проделала то же самое с Диной, вскоре, как это нередко происходило с близнецами, буйное веселье сменилось тихой грустью.

— Нам было так интересно наряжаться, — скулила Мегги. — Почему папа рассердился?

— Папа не рассердился, дорогая.

— Нет, он рассердился. Я видела его злые глаза.

— А мне понравилась маленькая коричневая колыбель, — прошептала Дина. — Мы хотим опять с ней поиграть.

— Возможно, мы спустим ее вниз, — пообещала Эмма. — И мне кажется, что вы заблуждаетесь, думая, что ваш папа рассердился. Кто неоправданно вспылил, так это дядя Дадли.

Но Мегги упрямо покачала своей всклоченной головой.

— Нет, папа, — сокрушалась девочка. — Папа.

* * *

Когда Эмма наконец освободилась, было уже слишком поздно определять, кто же находился внизу, когда она осматривала чердак.

Ночью Барнаби не дал ей размышлять над «феноменом тени», предложив в порыве великодушия:

— Давай завтра поедем в Лондон. У меня есть неотложные дела, а ты могла бы побродить по магазинам, заодно навестить и милую тетю Деб. А потом мы отправимся в театр и поужинаем. Одним словом, устроим себе небольшой праздник.

— Звучит как райская музыка, дорогой.

— Я не думал, что ты с головой окунешься в домашние заботы. Сейчас ты похожа на обреченную узниц, получившую нежданную отсрочку смертного приговора.

— Не могу согласиться с вашим леденящим душу сравнением, сэр. Скорее мною овладело чувство, словно я делю своего мужа с целым миром. — Эмма обрадовалась, что не произнесла: «с другими женщинами» или «с призраками», хотя эти слова ревности вертелись у нее на языке.

— Ты ни с кем меня не делишь, любимая. Неужели ты настолько разволновалась из-за этих дурацких тряпок, найденных детьми? Мы с Рупертом подозреваем, — в глазах Барнаби загорелась лукавая искорка, — что наш отец содержал любовницу. Это единственная убедительная версия, которая может объяснить появление в нашем доме столь фантастических нарядов.

— Но почему они хранились на чердаке? — спросила Эмма.

— Это тайна.

— Дадли знает правду, — подсказала Эмме женская интуиция.

— Может, и знает. Вероятно, старик отец вел себя вызывающе, чем и оскорбил сыновьи чувства моего ранимого брата.

— В этом не было бы ничего удивительного, — согласилась Эмма.

Глаза Барнаби лукаво сверкали; он явно забавлялся.

— Мне кажется, ты и сама немного чопорна.

— Вовсе нет! Я…

Эмма поняла, что муж ее просто дразнит; она покраснела, засмеялась и не заметила, как оказалась в его объятиях. Наступил покой. Мир существовал только для них, даря упоение и восторг.

* * *

Супруги задумались: можно ли оставить Луизу одну с детьми на весь день, но Барнаби, поколебавшись, без тени сомнения сказал, что ответственность пойдет ей на пользу. Она справится, если будет знать, что у нее нет другого выхода. Неужели его жена обязана играть роль няньки Луизы Пиннер?

Сама гувернантка клятвенно заверила, что все будет хорошо. И смущенно заметила: Дадли ей поможет. В это утро дети были относительно послушными; возможно, они останутся такими же весь день.

Эмма подумала про себя, что это неправдоподобно. Но даже шалости близнецов ее не волновали. Сегодня она была женой Барнаби, и ничто не могло омрачить их праздник.

Сначала они заехали на квартиру, где мисс Клак, кое-как занимавшаяся уборкой, удивленно воскликнула:

— Боже мой! А я думала, что вы в Испании.

— Пока еще нет, — ответила Эмма. — Мы были в деревне. — Она прошлась по комнате, где впервые встретилась с Барнаби, сдвинула Босуэлловского «Джонсона», который вновь перемесился на тот же стул, и села. Миссис Клак продолжала говорить, словно про себя.

— В деревне? В проливной-то дождь! Я называю такую погоду непотребной. Вот бой быков — захватывающее зрелище…

Из кухни появился Барнаби; взглянув на Эмму, он заметил:

— Сейчас у тебя то же самое выражение лица.

— Какое?

— То самое, которым ты меня сразила. Пожалуй, следует приводить тебя в мою холостяцкую берлогу почаще.

— Должно быть, я обязана особенным выражением лица твоему «Джонсону». Миссис Клак собирается провести здесь все утро?

— Она уже уходит. Я дал ей выходной.

— Нечто вроде королевских каникул?

— Вот именно. Не забывай, что у нас медовый месяц.

Раздался громкий голос миссис Клак:

— Я не кончила уборки, как вы велели. До свиданья. — И за ней захлопнулась дверь.

— Дорогой, — томно прошептала Эмма. — Как ты думаешь, не отвернуть ли голову мистера Джонсона в другую сторону?

Планета перестала вращаться, и время остановилось…

* * *

Когда пришла пора навестить тетю Деб, Эмма призналась почтенной леди:

— Я бесконечно счастлива. Так счастлива, что мне даже страшно.

Тетя Деб не сводила с миссис Корт ясных проницательных глаз.

— Тебя беспокоят события, о которых ты мне писала? Должна сказать, что ты стойко перенесла удар. Не каждый мужчина в медовый месяц позволит себе взвалить на молодую жену двоих детей от первого брака.

— Но не каждый мужчина — Барнаби.

Тетя Деб недоверчиво усмехнулась:

— Милая, ты ослеплена любовью. Не подумай, что я тебя осуждаю. Этот роковой мужчина обладает даром гипноза. Но я уже говорила: не доверяй своему идолу.

— Он не рассказал мне о Жозефине и о детях только потому, что я не хотела его слушать. Я не переставала твердить: «Прошлого не существует. Настоящее принадлежит нам, и все». Мне было ясно, что такой яркий мужчина, как Барнаби, имеет бурное прошлое. Но я ничего не хотела об этом знать. Оно не должно стать частью нашей совместной жизни… по крайней мере, так мне тогда казалось. Теперь я признаю, что была наивной.

Тетя Деб наградила племянницу проницательной, все понимающей улыбкой:

— Я думаю, ты справишься с мужем, моя дорогая. Только не позволяй ему разлюбить тебя.

— Ни за что! — вскинулась Эмма. — Я на век приворожу Барнаби.

— Желаю удачи, а теперь расскажи мне все обо всем

Внимательно выслушав Эмму, тетя пришла к выводу;

— Сомнений нет, мать вряд ли мертва. Мегги, очевидно, относится к тому типу детей, которые любят фантазировать, запугивать себя и близких. Я понимаю, что Южная Америка — весьма экзотическая часть снега, но, если бы Жозефина находилась не в экспедиции, а в могиле, зачем Барнаби стал бы утаивать ее смерть?

— Действительно, зачем? — переспросила Эмма, и перед ней снова воскрес далекий образ благоухающей брюнетки с красивым властным лицом.

— А что касается Сильвии, — продолжала тетя Деб, — то она представляется мне дешевой кокеткой, осознавшей бесплодность своих поползновений флиртовать с обитавшими в доме мужчинами. Вот она и дала деру.

Слушая тетю Деб, Эмма почему-то вспомнила песенку, которую вчера пели девочки: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю». Но где они могли слышать эти слова? И почему они пришли ей на память?

— Трудно возразить что-либо, думаю, так все и было, — согласилась Эмма, хотя история с Жозефиной оставалась недоступной ее сознанию. Эмма не понимала многого, происходящего в Кортландсе: что означали загадочные слова миссис Фейтфул о «красотках»? Или рассказ детей об исчезновении Сильвии и ее слезах? Почему Дадли избегал женщин, кроме унылой, плоской как доска Луизы Пиннер?

22
{"b":"158180","o":1}