Несколько длинных тонких облаков тянулись в полнеба и уходили за горизонт, ярко, броско расцвеченные только что севшим солнцем. Бордовые, золотистые, оранжевые и пурпурные краски переливались, искрились, играя, балуясь – то вспыхивая, то затухая, – завораживая, обманывая, втягивая в себя!

Санька даже дышать забыла, так была очарована!

Ну вот как можно такое не замечать?!

Даже удивительно, как через раздражение, никчемные мысли-рассуждения, внутреннее ворчание бесконечное смогло пробиться видение, чувствование этакой красотищи!

Саша посидела еще чуть-чуть, стараясь запомнить, сохранить ощущения причастности, видения и переживания подлинной красоты.

Краски стали опадать, утихать, ретушироваться, заканчивая представление и уступая сцену сумеркам.

Александра громко вздохнула – надо ехать – и, заведя машину, тронулась с места.

Господи, когда же она сегодня домой-то доберется?

Лилька жила в огромном доме, почти достойном эпитета «усадьба», доставшемся ей от очень-очень-очень богатого дядечки, с которым она состояла в любовных отношениях целых два года. Небывалый подвиг с ее стороны, но при рассмотрении результатов – стоящий того, и к тому же стоивший весьма ощутимую в зеленых американских денюжках сумму.

Она за этим дядечкой, по ее собственным словам, неизменно произносимым с тяжким ностальгическим вздохом, «горя не знала». Впрочем, насколько была осведомлена Санька, горя Лилечка вообще не знала.

Зато очень хорошо знала, как и где брать таких «дядечек» – филигранно отточенное искусство на грани фантастики.

– Важно не как взять, – поучала с ленцой в голосе, присущей светской львице, Саньку опытная Лилька, – важно, как с ним остаться. Я очень благодарная любовница, а большинство девиц из «поисковых» отрядов об этом забывают или не умеют!

Александре все эти объяснения из жизни пасущихся на беспредельных лугах расейского и не только бизнеса в охоте на богатеньких мужиков светско-тусовочных хищниц были глубоко до лампочки, приблизительно как события, происходящие в космосе, где-то в отдаленной галактике.

Ну, кого, например, волнует, что за триллионы там каких-то парсек светового времени родилась новая звезда или взорвалась старая?

Ну вот и ее нет!

Но это была Лилечкина жизнь, она ею дышала, ее ела, пила, в ней спала, двигалась, пребывала и царила.

А Лиля являлась Санькиной подругой, и до недавнего времени единственной.

Других не было: ни лучше, ни хуже – никаких.

– Ладно! – громко приказала себе Александра, прибавив скорости. – К черту все эти мысли! И откуда берутся? Ты лучше рули поскорее, Александра Владимировна, еще домой возвращаться!

Оставаться у Лили с ночевкой Александра не любила, не поддаваясь на ее уговоры и нытье. Уговаривать Лилька умела и без своей знаменитой непереносимой ноты, делала это с чувством, от души, профессионально, но Александра соглашалась крайне редко, когда сама решала про себя, что «ладно».

Сашка не любила этот здоровенный дом с претензией на выставочную крутость. В нем все было чересчур: много пространства, высоченные потолки, масса закоулков, и все это глухо ухало от каждого шага, пугало эхом, темными углами и невероятно нервировало масштабом замысла, как ей казалось, не соответствующего внутреннему исполнению.

Такие объяснения Санька пыталась дать самой себе, ей словно было как-то неловко, оттого что она чувствует себя неуютно в обожаемом Лилькой доме.

Да там и было неуютно!

В какой бы части дома ни находился человек, он неизбежно оказывался спиной или к двери, или к какому-нибудь темному углу. Черт его знает, может, его специально так строили, может, это нечто жутко концептуальное или лихо-дизайнерское, недоступное таким непродвинутым барышням, как она. Но оставаться там Санька терпеть не могла и старалась всегда вернуться домой, в Москву.

«Это я хандрю, – поняла Александра, выруливая на поселковую улицу, в конце которой и стоял Лилькин домина, – злюсь и хандрю! Потому что отдых обломался, а я так все замечательно уже придумала! Э-эх!»

Так папа говорил – хандрить.

– Что ты хандришь, маленькая? – спрашивал он, усаживая грустную Сашку к себе на колени и прижимая к груди. Его уютная теплая грудь, всегда в белой рубашке с галстуком, жилете и пиджаке, пахла сложной смесью химических препаратов, трубочным табаком и просто папой.

Сашка замирала от восторга. Она обожала своего папу, боготворила все, что связано с ним: его запах, голос, сидение у него на коленках, поглаживание его огромной, теплой и шершавой от реагентов руки по ее худосочной спинке с торчащими лопатками. Только там, внутри его объятий, она чувствовала себя любимой, нужной, защищенной и счастливой.

Она так это все любила, что иногда специально притворялась, что ей грустно и это точно можно назвать «хандрой», только чтобы папа взял ее на коленки и гладил, и прижимал к груди, успокаивая и защищая от всех невзгод.

Охо-хошеньки-хо-хо!

Не надо было сегодня ехать к Лильке! Ох, не надо!

Раз полезли такие раздраженные мысли, да еще воспоминания эти, значит, точно вымоталась до предела и ничего хорошего это не сулит! Вот сто пудов!

Воспоминания о папе – это самое лучшее и теплое, что было в ее жизни, и все они находились под запретом.

Строгим. Наистрожайшим!

По многим причинам, одной из которых числилось предвестие неприятностей. Санька однажды вдруг осознала, что каждый раз, когда она вспоминает так ярко и живо папу, видит его и слышит, сразу после этого следуют неприятности. Наверняка да и, скорее всего, так просто совпало несколько раз, а она по привычке вывела закономерность.

А может, он предупреждал ее?

Все возможно, но лучше экскурсы в прошлое контролировать.

«Ладно! Все! Разворчалась тут! – отчитала она себя мысленно. – Приехали! Давай вон вылазь, твоя станция!»

Она остановила машину сбоку здоровенных массивных ворот в таком же внушительном заборе, огородившем необъятных размеров участок. Хорошо, что хоть охранников нет и бешеных собак с ними. Видимо, у ныне присутствовавшего в бурной Лилькиной жизни «папика» на охранников денег нет, а может, жалко денежек – чего любовницу охранять-то, чай, не жена.

– Да что с тобой?! – не выдержав навалившегося пессимизма, ворчания и непролазной тоски какой-то, вслух возмутилась Санька. – Что ты разнылась-то?

Она вздохнула тяжко, как старушка над своей скудной пенсией и горемычной жизнью. Вздохнула еще раз – идея выспаться сегодня в любом случае накрылась, чего уж теперь вредничать.

Санька торопливо стала выбираться из машины, заметив, что ворота, дрогнув могучим телом потревоженного богатыря, стали медленно открываться. Это Лилька усмотрела ее подъезжающую машину с балкона.

Александра прокричала, одновременно ставя машину на сигнализацию:

– Я заезжать не буду!

– Ты что, не останешься? – отозвалась с балкона Лилька капризным голосом.

Санька всегда поражалась: как это у нее так получается – кричать и ныть одновременно? Профессионал!

– Ну во-от, опять! – недовольно проворчала Лилька, но движение ворот остановила.

Они вновь дрогнули всем своим богатырским телом, встряхнулись и замерли. Миновав образовавшееся отверстие, Александра прошла на участок, навстречу из дома выпорхнула Лиля, быстро сбежала по монументальной мраморной лестнице, подлетела, обняла, поцеловала в щечку.

– Останься, чего ты! – начала капризным тоном она. – Шампанского попьем, зальем мое горюшко! А?

– Лиль, шампанским горе не заливают, как правило, водочкой, водочкой душевные муки исцеляют! – осторожно отделываясь от объятий, ответила Санька.

Она всех этих обниманий-целований не любила. Не любила и не понимала.

– Ну останься! – уговаривала Лилька, ухватив Сашу за руку.

– Не могу, у меня завтра дел много утром, – соврала Санька.

– Ну ладно, бизнесменша ты наша! – неожиданно согласилась Лиля.

Александра от неожиданности так опешила, что автоматически поправила ее, чего старалась не делать лишний раз: