Анна вышла из комнаты, и Модестович про себя облизнулся — уж больно она, полуодетая, была соблазнительна.

— Так придешь ко мне или упрямиться станешь?

— Приду, Карл Модестович, после выступления, — тихо сказала Анна.

— Вот и славно, что додумалась, а сейчас ступай — твой выход объявлять буду.

Больше Анна и не помнила почти ничего. Все поплыло у нее перед глазами. Она не знала — привиделось ли ей, как жалела ее выбежавшая с кухни Варвара и проклинала одежду ту бесовскую. Как скалилась счастливая ее унижением Полина, и с ног до головы обшаривал ее взглядом Модестович.

Ей казалось, она не слышала, как объявили танец Саломеи, и она выпорхнула в столовую. Анна кружилась и извивалась, подобно лиане, и одно за одним сбрасывала с себя газовые покрывала, пока не осталась с открытым лицом и полуобнаженная. Она не видела, как изменялось выражение лица Оболенского: от восхищенного до потрясенного. Она не видела, как в столовую стремительно вошел опоздавший Репнин, торопившийся не пропустить ее выступление. Она не пришла в себя и тогда, когда Михаил бросился ее останавливать и, схватив за руки, тряс, что есть силы.

— Анна! Что вы делаете?

— Она выполняет свои обязанности крепостной актрисы, — сквозь туман донесся до нее высокомерный голос Владимира.

— Ты крепостная? — воскликнул, отстраняясь, Репнин.

— Миша… Миша… — только и могла вымолвить в наступившей тишине Анна. — Я умоляю вас… Я вам все объясню!

— Ты куда? — властно прикрикнул на нее Корф, с довольным видом наблюдая, как Репнин бросился прочь из столовой. — Разве я сказал, что ты можешь идти? Представление еще не закончилось. Танцуй! А вы, что притихли, играйте!

— Пожалуйста, отпустите меня, — взмолилась Анна. — Я должна с ним поговорить….

— Что вы делаете, Владимир? — с ужасом вскричал Оболенский и остановил музыкантов. — Прекратите играть!

— Уйдите, уйдите все, — велел Корф после минутной паузы.

Музыканты, слуги, девушки-актрисы быстро и, стараясь не шуметь, разбежались из столовой. Анна осталась одна посреди отведенного для выступлений пространства. Она руками пыталась закрыть плечи и грудь и смотрела вокруг себя затравленно и так горестно, что Оболенский бросился к ней. Он поднял одну из вуалей и накинул Анне на плечи.

— Идите к себе, дитя мое, оденьтесь и выпейте чего-нибудь покрепче — вам надо прийти в себя.

— Сергей Степанович, я не хотела, чтобы вы… Простите меня!

— Вы ни в чем не виноваты. Ни в чем! Идите…

— Иди, — смилостивился Корф.

— А вот вам бы следовало извиниться, Владимир!

— Вы правы. Я должен извиниться за поведение моей крепостной, она обманывала вас, выдавая себя за воспитанницу отца и благородную даму.

— Уму непостижимо! — побагровел Оболенский, провожая Анну сочувствующим взглядом.

— Согласен, — как ни в чем не бывало, продолжал Корф. — Анна вела себя непозволительно для крепостной.

— Это Анна вела себя непозволительно?!

— Вы должны понять меня, Сергей Степанович. Я совсем недавно стал здесь хозяином. Мой отец разбаловал дворовых. Он скрывал происхождение Анны, и одному Богу известно, зачем он так поступал. Со временем все привыкли и стали принимать ее присутствие в нашем доме, как данность. Но после смерти отца я посчитал своим долгом сделать тайное явным.

— Долгом? — Оболенский смотрел на Корфа так, как будто сегодня увидел его впервые. — И унижение этой бедной девушки вы тоже считали своим долгом?

— Развенчивать обман — дело неблагодарное, но святое. И я нашел для этого достаточно удачный момент.

— Вы поступили жестоко! И ваш поступок недостоин дворянина и порядочного человека, каким я вас до сих пор считал! Это представление было омерзительно и унизительно не только для Анны. Вы называли себя другом Михаила, и как вы поступили с ним?!

— Я не хотел этого, — ничуть не смущаясь, солгал Владимир. — Но мне было невыносимо наблюдать, как она опутывает его!

— Владимир, — с грустью сказал Оболенский, — вы даже не понимаете, что за одну минуту разрушили мир, а, может быть, и жизнь сразу нескольких близких вам людей. Неужели эти мгновения, когда вы наслаждались своей властью над крепостными, стоили того? Или кто-нибудь стал счастливее? Так зачем, зачем все это было?

— Я всего лишь желал прекратить обман!

— И выбрали для этого самый отвратительный способ… — Оболенский отвернулся от Корфа и направился к выходу.

— Но, князь, — Владимир хотел его остановить, — возможно, я был не прав. И действительно заставил вас…

— Заставили всех пережить ужасное унижение. Всех без исключения! Мне неведомо, почему барон скрывал происхождение Анны. Но я видел, как искренне он любит ее. Любит, как родную дочь. И я уверен, что такого унижения своей воспитанницы он бы не потерпел! Даже от собственного сына. Ваш отец был высоко порядочным и очень деликатным человеком. И он бы ужаснулся, если бы узнал, что вы сегодня натворили. Прощайте, Владимир, я немедленно уезжаю и не знаю, смогу ли когда-либо впредь воспользоваться гостеприимством этого дома! А Михаил!.. Мише следует на будущее осторожнее выбирать себе друзей!

Останавливать Оболенского было бессмысленно — он выказал все с определенностью, исключающей любые возможные толкования. Владимир, с побелевшим от злости лицом, схватился за край скатерти и, что есть силы, дернул ее на себя — посуда, свечи, фрукты, бутылки с вином в разнобой посыпались на пол…

— Коня! Живо! — кричал во дворе Репнин.

Все дворовые и слуги, наблюдавшие за происходящим исподтишка да тайком в окна, выбежали к нему и попытались успокоить:

— Барин, куда вы, ночь на дворе?

— Молчать! — отогнал всех Репнин. — Коня мне сию же минуту!

— Миша! — Анна выбежала на крыльцо. Она переоделась и снова была прежней Анной, прежней да не той. — Я прошу вас, не уезжайте, пожалуйста… Мы должны поговорить!

— Зачем? — Репнин старался на нее не смотреть. — Все понятно без слов.

— Да, я крепостная, и я с самого начала хотела все вам рассказать. Поэтому я бежала от вас на балу, поэтому запретила писать мне.

— Но вы меня не остановили! Вы заставили меня полюбить вас!

— Я тоже люблю вас… — упавшим голосом прошептала Анна.

— Мне нечего больше сказать.

В этот момент конюх подвел к крыльцу Париса, и Михаил вскочил в седло.

— Миша, подождите!.. — кинулась за ним Анна. — Я все та же Анна! Я все такая же Анна! В моих чувствах к вам никогда не было притворства. Поверьте мне!

— Я больше не знаю, чему верить, а чему нет, — Репнин гарцевал на жеребце, все еще не решаясь отъехать со двора.

— Посмотрите мне в глаза, — умоляла Анна, хватаясь за стремена, — вы увидите, вы поймете, что я чувствую!

— Глаза, в которые я готов был смотреть часами, — горько вымолвил Репнин, придерживая Париса. — Теперь я знаю, что они принадлежат крепостной, которая обманывала меня вместе с моим лучшим другом. Сознайтесь, Анна, вы были в сговоре с ним? Как далеко зашел этот обман? Вы устроили мне ловушку, чтобы посмеяться, наблюдая за тем, как глупый дворянин поддается чарам крепостной красавицы-актрисы?

— Нет! Нет! Это не так, это не правда!

— Да, пожалуй, правды на сегодня достаточно. Вы слишком долго дурачили меня…

Парис неожиданно скакнул, и Анна заметила, как побелело лицо Михаила. Он схватился за бок.

— Что с вами? — воскликнула она. — Вы ранены!

— Оставьте меня! Я более не нуждаюсь в вашем сочувствии. Прощайте! — Репнин пришпорил коня, и тот стремительно умчал его.

— Что, проводила суженого? — к безутешной Анне подкралась всегда «доброжелательная» Полина. — Небось, не вернется больше. Не нужна стала! Поделом получила!

Анна окинула ее ненавидящим взглядом и вернулась в дом. Корф по-прежнему сидел в столовой. Он продолжал пить, и был уже изрядно нетрезв.

— Что тебе надо? Я тебя не звал.

— Я пришла, чтобы закончить танец, барин.

— Танцев на сегодня достаточно. Эффект превзошел все ожидания. Можешь идти.