Панама посмотрел в темноту за окном и выругался – тихо, но с большим, выстраданным чувством. Ипподром!.. Дивное место, где расцветали махровым цветом самые сокровенные стороны человеческих душ. Народ здесь постоянно тянуло на подвиги, не дававшие остаться без куска хлеба милиции и прокуратуре… Да какой народ!.. В программке, почему-то именовавшей скачки «испытаниями», среди прочего значилась и фамилия главного спонсора, от одного вида которой… Антон Григорьевич мотнул головой, запрещая себе углубляться в воспоминания, разжал в карманах стиснутые кулаки и вздохнул. Испытания, блин!.. Точно надо будет выкроить время, заняться и обязательно разгрести эту помойку. Испытатели…

Хмурясь, он сунул тощую папочку в сейф, затворил окно, подхватил сумку – и вернулся с порога комнаты, чтобы забрать с чайника скользкий, остывший по второму разу мант. Не пропадать же добру…

Городская прокуратура находилась в здании старинной постройки. Толстые стены делали своё дело, и кабинет, точно погреб, круглые сутки хранил какое-то подобие прохлады. По сравнению с которой на улице была атмосфера только что выключенной духовки. Панама шагнул с крыльца в жаркую обволакивающую темноту и привычно подумал о том, что отпущенный ему на этом свете отрезок времени уменьшился ещё на двадцать четыре часа. Не то чтобы его так уж сильно огорчал сам этот факт; тошно было отбывать свой срок на земле. За последнее время, правда, он и к этому уже попривык…

Здание прокуратуры выходило на круглую площадь, по которой пролегал маршрут городского троллейбуса. («У нас пятьдесят три марки троллейбуса, – шутили сайчане. – Пятьдесят первый, пятьдесят второй и пятьдесят третий…») Соответственно, на газоне в середине площади кольцом стояли высокие металлические столбы, к которым крепились растяжки троллеев. По столбам карабкались густые стебли плюща, превращавшие стальную конструкцию в сплошной ворох зелени. Достигая растяжек, стебли устремлялись по горизонтали, и из-за этого столбы даже днём казались великанами с крестообразно раскинутыми руками. В темноте впечатление усиливалось многократно. Панама никогда не интересовался, что думали на сей счёт другие жители Сайска, виделось ли кому-то ещё то отчётливо страшноватое и трагическое напряжение, которое на этой площади всякий раз заставляло вздрагивать его самого. Он не считал себя впечатлительным человеком, просто переживание казалось слишком интимным, чтобы допускать в него кого-то ещё. И он был, в общем, рад, что окно его кабинета выходило в другую сторону и хоровод распятых чудовищ не попадал в поле зрения при каждом взгляде наружу…

Антон Григорьевич поднял голову, посмотрел в усеянное крупными южными звёздами небо и принял закономерное решение напиться. Чтобы хоть на какое-то время всё провалилось, сгорело синим огнём и заросло лопухами…

Идти домой было недалеко. Жил он здесь же, почти в центре Сайска – всего в пяти кварталах от прокуратуры. На центральном проспекте, бывшем Ленина, а ныне Потёмкинском, светились аккуратные шарики фонарей, курсировал общественный транспорт, сновали машины с явным преобладанием иномарок и даже работали кое-где уличные кафе – белые пластмассовые кресла, музыка, шашлыки… Но стоило свернуть за угол, и сразу вспоминались пресловутые «потёмкинские деревни», а также то, что «Потёмкин» – это, вообще говоря, от слова «потёмки». Ибо сквозь убогий лоск центральных фасадов мощно выпирала небритая физиономия уездного «города Мухосранска», как про себя величал его Панама. Исправные фонари здесь попадались не чаще двух на версту, газоны зарастали могучим чертополохом, а листва высоких пирамидальных тополей от пыли и сухости шуршала, как жестяная. Но веяние реформ добралось и до серых задворок «потёмкинской деревни». Впереди, словно путеводный маяк, светились яркие неоновые буквы: «24 ЧАСА», а чуть ниже – «Магазин-супермаркет». Гордое наименование относилось к малюсенькому магазинчику, устроенному в бывшем подъезде. Хоть киношников привози, пародию снимать про особенности национального капитализма!..

Вечерний маршрут прокуратура – «супермаркет» – квартира был привычен до тошноты. Панама подошёл к магазину и только тут заметил в пятне света из витрины нечто для себя новенькое. А именно человеческий силуэт. На оконной нише полусидела женщина лет сорока с небольшим, одетая, что называется, «бедненько, но опрятно». Руки безвольно лежали на коленях, голова скорбно склонялась к груди. В такой позе можно сидеть бесконечно долго. При наличии определённой тренировки, конечно, – но кто говорит, будто хлеб насущный даётся нищим легко?.. Панама присмотрелся. «Рабочее место» было оборудовано с явным знанием человеческой психологии. Имел место весь джентльменский набор. Тут тебе и симпатичная мисочка, стоящая на складной табуретке, и иконка, и фотография милого детского личика, и жалостная подпись при ней («нуждается в срочной… люди добрые… пожалуйста… хотя бы на хлеб…»). Просить, в общем, прошу, жизнь заставила, но достоинства не теряю.

Однако профессионала не проведёшь, и Панама нищенке не поверил. Лишь мысленно фыркнул: «С высшим образованием небось…»

Само по себе это обстоятельство не вызывало у него ни осуждения, ни насмешки, – Антон Григорьевич знал, на каком свете живёт. Если уж в нынешнюю эпоху зарплата классного специалиста (следователя в том числе, кстати!) есть скорее тема для анекдотов, чем реальное вознаграждение за ум, знания и труды… Однако грош цена была бы Панаме, если бы он не умел отличить профессиональную сборщицу подаяний от человека, действительно попавшего в беду.

«Ты, милая, поди больше меня зарабатываешь…» – усмехнулся он про себя и шагнул мимо нищенки к двери магазина. Было время, когда он занялся бы ею сразу, не отходя, как говорится, от кассы, и не успокоился бы, пока не вывел на чистую воду… Да. Было. И сплыло. Очень от многого уже отучили некогда блестящего важняка, наивно полагавшего, что вор должен сидеть в тюрьме. Чего доброго, отучат и ещё от чего-нибудь…

Он протянул руку к дверной ручке (откроешь, и внутри тренькает колокольчик), но тут дверь неожиданно резко распахнулась навстречу. Из магазина этак по-хозяйски стремительно вышел коренастый, крепкий, русоволосый парень с большим пластиковым пакетом, наполненным разной снедью. Дверь ударила Панаму по руке, но коренастый не то что не извинился – ещё и бесцеремонно отодвинул следователя с дороги плечом.

– Не подаю! Блин, развелось тут… – зло бросил он Антону Григорьевичу. – Шагу не ступить, мать вашу!

И быстро зашагал на ту сторону улицы, где в темноте, под давно скончавшимся фонарём, стоял высокий угловатый фургон.

Опешивший Панама молча проводил парня глазами… Он знал, что не выглядит солидным начальником, но чтобы его с ходу записывали в попрошайки?.. Это было уже что-то новенькое…

Мотор грузовика выдохнул в тёплую южную ночь ядовитое чёрное облако, но потом заурчал неожиданно приятно и ровно, так, как работают дизеля только на импортных автомашинах.

Парень с пакетом быстро залез на пассажирское место и властным тоном распорядился:

– Поехали!

Панама сделал вывод, что угодил под горячую руку работяге, шофёру-дальнобойщику, уходящему в ночной рейс, и обида несколько улеглась. Пожалуй, парень даже в чём-то был прав. Хоть и высказался по-хамски…

«Завтра же участкового подниму, – решил Панама, провожая взглядом неуклюжую махину грузовика. – Пусть-ка выяснит, что за птичка Божия здесь у окошка сидит…»

Машина тронулась мягко и плавно, но из фургона послышался какой-то дробный грохот. А потом – недовольное ржание.

Задний борт машины уже уплывал в темноту. Его украшали яркие флюоресцентные буквы, гласившие на трёх языках:

ОСТОРОЖНО! СПОРТИВНЫЕ ЛОШАДИ!

Панама рефлекторно посмотрел на номер. Тот, как водится, оказался изрядно запылён. Единственное, что он успел разглядеть в темноте, было «…78 RUS».

Индексы госномеров своего региона он знал на память. «Семьдесят восьмой» прибыл явно издалека…

«Откуда бы это гастролёры такие отмороженные? – Следователь почувствовал, что его обошли буквально со всех сторон, и внутренне ощетинился. – Опять ипподром!.. Ну что за карма такая!.. Хоть бы что хорошее для разнообразия, так ведь нет!..»