Люди засуетились, кто пошел в город, кто – поближе к поездам. Послышались разговоры. Во все углы медленно, осторожно, с оглядкой, но начала возвращаться жизнь. Только Аня не находила покоя.

Стало светать, и появилась новая надежда. Аня бродила по площади, по вокзалу, подходила к городу. Ноги подкашивались от усталости, дитя плакало голодное…

– Ты тут, на вокзале, у всех спрашивала?

– У всех…

– Пойдем еще! Сейчас же пойдем!

– Была я уже на вокзале, Верочка.

– Ничего, пошли! Нужно поговорить с дежурным, с работниками охраны. А потом побежим в город.

– Что ж, давай мне малыша, – покорно согласилась Аня.

– Ничего, я сама понесу. Бери свой узел, может, больше не вернемся сюда.

Вера встала и чуть ли не бегом устремилась к вокзалу. Малыш, увидев, что мать отстала, встревоженно захныкал.

– Не плачь, дитятко, не плачь.

– Он ведь голодный, – печально пожаловалась Аня, догнав подругу.

– Давно кормила?

– Только начала, а тут самолеты…

– Так вот что, – Вера бросила на землю шинель, – садись и покорми, а я тем временем еще похожу, осмотрю все.

Аня склонилась над ребенком и набросила на себя полу шинели. Дитя мерно посапывало заложенным от простуды носиком, а мать будто задремала, будто забыла от усталости обо всем и молча слушала, как утоляет голод малыш. Потом он уснул. Головка в розовом чепчике слегка откинулась назад и беспомощно упала на руку матери.

Так они пролежали несколько минут. Вдруг мать тревожно зашевелилась, схватила мальчика и в испуге начала оглядываться по сторонам.

Вскоре подошла Вера. Аня снова опустилась на шинель и заплакала.

– Чего ты? О чем? – спросила Вера, хотя прекрасно знала, чего плачет подруга.

– Я только что видела во сне, будто оба мальчика со мной, – стала рассказывать Аня. – Я их держала на руках и кормила. Потом рядом расступилась земля, появилась щель, та самая, в которой мы прятались от бомб. И начала она, эта щель, вдруг вытягиваться в длину, становиться все глубже и глубже… Ногам стало холодно. Глянула, а там бездонная чернота. Подошла какая-то женщина с двумя ребятишками и стала плакать, кричать, рвать на себе волосы…

– Ну, хватит, хватит!

Вера взяла на руки сонного мальчика, помогла встать и Ане.

– Мы найдем Толю, вот увидишь, найдем! А этого как звать?

– Владик.

– Он уже ест что-нибудь сам?

– Еще только два зубика сверху, но, проголодавшись, ест, сосет.

Все же они не нашли мальчика, хотя искали весь день. Вернувшись поздним вечером из города, усталые, уселись возле щели, где случилось несчастье, и стали думать, что делать дальше. Малыш, лежа у матери на коленях, посматривал на нее круглыми глазенками и время от времени шевелил спеленутыми ножками. Лежать ему, видно, было приятно, тоже устал за день, сидя на руках у незнакомой тети. А тетя и мать едва доплелись сюда. В городе они побывали везде, куда им советовали обратиться: в милиции, горсовете, детских домах и яслях. Нелегко было чего-нибудь добиться в это тревожное время. Все были страшно заняты: шла эвакуация стариков, детей, материальных ценностей. Спешно готовились к обороне города. В течение дня несколько раз налетали вражеские бомбардировщики. В такие минуты люди прятались, а потом снова оживали улицы и переулки.

На людях горе переносится легче. В городе было много женщин с детьми, они тоже куда-то спешили. Спешила и Вера, она то и дело оглядывалась:

– Аня, не отставай! Не отставай!..

В сравнении с городом на привокзальных улицах было значительно спокойнее. Может быть, потому, что многие тут сидели и лежали. Вера окинула взглядом площадь: никого из тех, кто был утром, уже нет, все пассажиры новые, и собралось их значительно больше, чем было раньше. Прибавилось и щелей, и воронок от бомб тоже. Товарные поезда приходили и уходили: одни в сторону фронта, другие – в тыл.

– Я думаю, нам нужно ехать, – твердо сказала Вера.

– Куда?

– Со мной поедем. По дороге будем смотреть и спрашивать, а вдруг кто-нибудь увез Толика. Ведь немало людей с детьми уехало отсюда. А устроимся на месте, разошлем письма во все концы Советского Союза.

– Я не уеду отсюда, – снова заплакала Аня. – Если он жив, так где-то здесь… Как же я уеду?..

– Если б был тут, мы бы нашли его. Не плачь!

Через Верины ноги переступил костлявый сгорбленный мужчина и бросил на ходу кому-то из своих:

– Помяни мое слово: раз прошлой ночью они были тут ровно в двенадцать, значит, и этой ночью будут в двенадцать.

Голос у человека грубый, скрипучий и резал слух. Вере вспомнился тот голос, который прошлой ночью пророчил смерть ребенку.

– Нужно ехать! – решительно повторила она. – Оставаться тут больше нельзя!

– А регистрация? – Аня вытерла глаза.

– Обойдемся! Поедем к моей сестре, к Алине.

После бесконечных уговоров Аня наконец согласилась ехать, но поклялась, что вернется сюда снова, если на ближайших станциях не найдет Толика.

В углу дощатой платформы, на которую с большим трудом удалось забраться, лежало немного потертого, перемешанного с угольной пылью сена. Вера с Аней кое-как устроились на нем и быстро уснули.

Проснулись от сильного взрыва. Поезд шел, на платформе что-то ритмично позванивало, – наверное, в тех длинных, накрытых брезентом ящиках, которые стояли тут же, а может, и между ящиками. Взрывы повторялись, и вроде недалеко. Много проехали или мало? Похоже, что долго стояли на месте. Вере вспомнились слова костлявого мужчины на станции, и она подумала, что теперь, наверное, как раз двенадцать часов ночи. Хорошо, что отъехали от города. Анин малыш спал, прижавшись к материнской груди. Аня осторожно поправила на нем чепчик и обратилась к подруге.

– Что это бомбят, как ты думаешь?

– Кажется, город.

– Откуда выехали?

– Ну да!

– О боже, боже!..

Она лежала на сене, закинув руки за голову. Плечи касались податливых фалд брезента, казавшегося ночью совсем черным от пыли и сажи.

На платформу лила свой свет луна, изредка дым из паровозной трубы собирался в черное облако и сажей падал на брезент. Тогда становилось темнее и в том углу, где лежала Аня. Она почти вся спряталась под шинелью. Вера же укуталась в постилку. Женщины не спали, разговаривать им не хотелось. Лежали молча. Каждая думала о чем-то таком, что трудно выразить словами, можно только сердцем почувствовать.

При спокойном свете луны Ане казалось, что Вера нисколько не изменилась за два года. То же чистое, свежее лицо, такие же ясные, открытые для всех глаза. А Вере думалось, что Аня повзрослела, лицо уже не такое круглое, меньше стали беззаботные ямочки на щеках. И все же была Аня по-прежнему красива. Засмейся она, снова станет той же хохотуньей, с которой Вера когда-то училась вместе.

Но ошибались и Вера, и Аня: их обманывала луна. Она всех делает моложе и красивей. В действительности Верино лицо теперь не было таким свежим, как раньше, глаза запали, вокруг них паутиной расходились чуть заметные морщинки.

У Ани на щеках были не ямочки, а маленькие впадинки. От них к остренькому подбородку шли, хотя пока и не настоящие, но довольно заметные складки. Соломенного цвета волосы беспорядочно вылезали из-под черного, а днем синего берета. Берет этот был надет не набок, как любили носить модницы, а на всю голову.

Некоторое время подруги молча рассматривали друг друга, потом постепенно разговорились. Только теперь и поговорить, когда никто не мешает, времени свободного много, а поезд идет себе потихоньку и идет, суховато, но не назойливо постукивая колесами на стыках рельс.

– А где же твой Андрей? – спросила Аня.

Вера ответила. На какое-то время женщины снова умолкли. Вера оттого, что ей тяжело было говорить: лишнее слово могло разрушить возникший перед глазами образ самого близкого человека. Андрей представлялся чаще всего с шинельной скаткой на спине, хотя шинель его была тут. А скатка казалась то совсем чистой, такой, какою была она, когда муж уходил в военкомат, то вдруг вымазанной в глину, то зеленой от мокрой травы.