Мисс Уилберфорс уже второй раз услыхала среди ночи шаги. Она решила схитрить и лежала совершенно неподвижно, притворяясь спящей. А шаги между тем все приближались и, наконец, остановились около ее кровати. Сквозь приоткрытую дверь в комнату проникал свет, и она различила женскую фигуру, а затем руку, протянувшуюся к ее ночной тумбочке, ловко убравшую стоявший там стакан с ячменным отваром и лимоном и заменившую его другим стаканом.

Женщина была очень худая, и на ней было какое-то тонкое одеяние. Оба раза, когда она входила, разглядеть ее было невозможно. Действовала она быстро, молча и выскальзывала прочь так же неслышно, как и появлялась. Мисс Уилберфорс слишком сильно нервничала и была чересчур взволнованна, чтобы сесть в постели и закричать.

В следующий раз, — говорила она себе, облизывая сухие губы, она что-нибудь сделает. Например, скажет: — «Кто это? Бландина, это ты?»

Но она была уверена, что это не Бландина.

Да и зачем бы стала Бландина бродить среди ночи и подменять стаканы с укрепляющим питьем? Она недостаточно здорова, чтобы проделывать такие вещи, да и не настолько склонна действовать тайком. Чем прежний стакан был плох и что еще важнее — все ли в порядке с новым стаканом?

Да, это главное. Действия таинственного существа, двигавшегося крадучись, были крайне подозрительны, и она, мисс Уилберфорс, на удочку не попадется, не станет пить новую жидкость. Как только она сочла это достаточно безопасным, да, по правде сказать, как только ее дрожащие ноги стали наконец ее слушаться, она выбралась из постели, отнесла стакан к умывальнику и вылила туда содержимое. «Это разрушит их планы», — с удовлетворением подумала она.

Тем не менее она все еще чувствовала себя больной. Так было уже несколько дней. Понимая, что больше не заснет, она уселась в постели, поставив возле себя свою большую черную сумку, и попыталась погрузиться в привычное приятное занятие — перечитывание своей корреспонденции. Были там и письма, пришедшие вчера, одно — от той очаровательной девушки, Лидии, которая так мило просила поддерживать с ней связь и дать ей знать, если вдруг снова случится какая беда, а другое — письмо, написанное ею себе самой. Арманд любезно опустил его в ящик в Лондоне, так что в самом деле ощущение было такое, словно она совершила волнующее путешествие в город.

В этом письме, конечно, ничего нового не содержалось, но читать его было утешительно, так как «Гринхилл» начинал казаться таким приятным местом.

«Птички поют, цветет боярышник. Садовник очень старательно ухаживает за садом, хотя он проводит слишком много времени возле дома и, пожалуй, обращает мало внимания на лужайки и клумбы, расположенные подальше. Наверное, он чувствует себя немножко одиноким и ему приятно находиться в таком месте, откуда слышны человеческие голоса. Мой племянник, Арманд, приезжает не каждый день, потому что после работы поездка слишком утомительна. Моя сестра Бландина, учитывая ее слабое здоровье и тот факт, что она находится здесь всего лишь месяц, ведет дом удивительно умело. Я чувствовала себя очень плохо с первого же дня, как приехала сюда, и мне приходилось оставаться у себя в комнате. Но благодаря замечательному уходу мне становится значительно лучше…»

Мисс Уилберфорс улыбнулась от удовольствия, прочитав письмо. Она и в самом деле как будто неплохо проводит время в деревне. Птичье пение, цветущие цветы, уход, которым ее окружили, когда она была больна. Болезнь она приписывала непривычно жирной еде, совсем непохожей на ее обычное питание в Лондоне — она привыкла жить на хлебе, сыре и яйцах.

Она сидела в постели. Седые волосы всклокочены, тощая шея вылезает из шелковой ночной рубашки (принадлежащей Бландине, которая всегда любила хорошие вещи), ее яблочные щечки немножко побледнели, словно бы деревенский воздух, как это ни странно, был ей не на пользу, хрупкие руки ретиво роются в толстой черной сумке.

А это что? Ах, да, письмо Лидии из Липхэма, полное теплой заботы. Сейчас она на него ответит, хотя Бландина и говорила ей, что Лидия не хотела бы продолжать заниматься делами постороннего человека и что ей следует положить конец этой дружбе.

Но совершенно неверно, будто Лидия не желает больше заниматься ее делами: в этом самом письме прямо говорится, что она должна ей написать, если с ней случится какая-либо беда.

Ну а случилась ли с ней беда, если не считать ощущения недомогания, того факта, что незнакомая женщина манипулирует по ночам ее стаканом с питьем, а также того, что Бландина командует куда более резко, чем когда-либо это делала на ее памяти, и притом до невероятия изменилась внешне?

Нет, категорически утверждать, что она попала в беду, нельзя. Но обдумывать, что она может написать Лидии, было утешительным занятием, так же, как и перечитывать ее письмо.

Порывшись в сумке, она вытащила еще один сложенный листок бумаги. Что это за письмо? Вид у него довольно новый, как если бы его не слишком часто читали. Почерк был знакомый. Адреса наверху нет, отсутствует и подпись, и письмо состоит из двух строк. Но что оно обращено к ней, сомневаться не приходится. В письме говорилось:

«Дорогая мисс Уилберфорс!

Не оставайтесь здесь! Они убийцы. Возвращайтесь в Лондон и оформляйте пенсию. Так вам будет гораздо лучше».

Мисс Уилберфорс ахнула и выронила из рук бумагу, как если бы это был какой-то жук. Бог ты мой, каким образом оно попало в ее сумку? Пришло оно, конечно, не с почтой. Что-то она не помнит, чтобы видела его раньше.

Но наверняка видела — вот же оно, извлеченное из конверта (все письма, разумеется, поначалу были в конвертах, с марками) и заботливо засунутое в ее сумку.

До чего же все-таки странно! Просто не помнит она, чтобы видела его раньше. Но какое все-таки это страшное письмо. Какое мстительное!

Будто бы Бландина и ее добрый пожилой племянник, Арманд Виллетт, в самом деле убийцы! Бландина всегда была властной и безрассудной, — это правда, и в старости такие ее качества обозначились еще ярче, но она никогда не совершила ни одного убийства, — это безусловный факт. А что касается Арманда, он такой неуклюжий, застенчивый и добрый, что, конечно, и мухи не обидит.

Право же, какое противное провокационное письмо написал ей кто-то! Она засунет его на самое дно сумки, чтобы оно как можно дольше не попадалось ей больше на глаза. А приятные письма оставит сверху.

Убийцы! Чушь какая!

Хотя, конечно, тот факт, что Бландина так не похожа на себя, вызывает тревогу. Правда, утверждать, что не похожа, можно при условии, если ее внешность ясно запечатлелась в твоей памяти. Одно можно сказать определенно: у нее не было такого длинного носа и таких пронзительных глаз. Разумеется, черты ее изменил возраст. Бедняга, что она может сделать, если ее агрессивность в конце концов проявилась в ее удлиненном не в меру носе? А то, что она не поддается болезни, очень мужественно с ее стороны. С момента приезда мисс Уилберфорс она решила стать лучше. Она пространно рассуждала о том, что они делали в детстве, в частности, об их поездках на море, в Борнмут, и о старой няне, а также о двух-трех других лицах, которых мисс Уилберфорс совершенно позабыла.

И все-таки ее совместная жизнь с ныне давно покойным мужем, мистером Пакстоном, наверняка сильно ее изменила. Иногда она говорила так, что узнать в ней прежнюю Бландину было попросту невозможно.

И эта раздражающая манера диктовать ей, что она должна писать в своих письмах, особенно тех, что адресованы Лидии. В первом письме оказалось просто невозможно сообщить Лидии какие-либо реальные новости. Бландина стоила у нее за плечом и приговаривала:

— У тебя мозги малость не в порядке, Клара. Нельзя писать этот бессвязный вздор. Ты просто напиши следующее…

А затем она медленно и отчетливо продиктовала, что именно надо написать, и дрожащая рука мисс Уилберфорс едва поспевала за диктующим голосом, — нехотя, беспомощно.

— Ну вот, — изрекла Бландина, — это очень хорошее, вежливое письмо, и больше ты не должна докучать этой девушке своими делами. Так попросту не принято поступать, Клара. Это предел легкомыслия и эгоизма.