Когда наступила ночь и Паэн направился следом за Джоанной к алькову, где она должна была ночевать, ее близость распалила его до такой степени, что он был вынужден отвернуться от нее и мысленно представил себе, что между ними высокая прочная преграда. Однако и это не помогло. Паэн забрал свою седельную сумку и объявил Джоанне, что будет спать в конюшне на тот случай, если кому-либо придет в голову покуситься на их животных. Прежде чем она успела задать ему вопрос, так ясно читавшийся в ее глазах, он посоветовал ей открыть ставни окна над кроватью и позвать его, если ей что-нибудь понадобится, после чего сразу удалился, даже не обернувшись в ее сторону. Он долго купался в темных водах реки, вившейся тонкой лентой вокруг приусадебных полей, и только когда жар начал понемногу оставлять его тело, вернулся на чердак конюшни и задремал.

С тех пор Паэн каждую ночь старался подыскивать им пристанище в аббатствах и монастырях, где ему легче было найти предлог, чтобы держаться от нее в стороне. Джоанна больше не предлагала ему разделить с ней ложе. При свете дня ее настроение было прекрасным: она непринужденно беседовала с ним и улыбалась так, словно они были старыми друзьями. Однако в сумерках, когда они проезжали мимо придорожных харчевен с незатейливой обстановкой и теплом очагов, останавливаясь на ночлег в какой-нибудь святой обители со строгим уставом, она замолкала, а улыбка, не сходившая с ее лица, становилась фальшивой.

Как-то раз, проехав Уэдерби, они обнаружили, что дорога забита людьми, направляющимися в Йорк, и Паэну очень не понравились лица некоторых их попутчиков. За час до наступления ночи они свернули с дороги в сторону сулившего им относительный покой аббатства, окруженного обширным болотом, где бурые деревенские овцы паслись тесными испуганными группками на небольших клочках суши. Однако Паэн уже устал от скудной монастырской пищи, к тому же ему не внушали доверия пилигримы, с почти непристойным любопытством наблюдавшие за приближением Джоанны. Поэтому они покинули овеваемый всеми ветрами монастырь и направились дальше к северу и уже в сумерках увидели приземистую башню, расположенную так близко к дороге, что издали казалось, будто она перегораживает путь.

— Я хорошо помню это место, — обратился Паэн к Джоанне. — Мне уже приходилось бывать здесь однажды, выполняя поручение епископа Юбера Ольтера.

Джоанна нахмурилась при виде огромных неотесанных камней, из которых были сложены стены.

— Кажется, будто эти камни перетаскал сюда какой-нибудь сказочный великан.

— Говорят, что во времена Вильгельма Рыжего [17] здесь была главная башня крепости. Поскольку прежние хозяева этих мест строили на совесть, думаю, здесь найдется пара-другая комнат, достаточно надежных, чтобы мы могли там запереться и чувствовать себя в безопасности.

Джоанна обернулась к нему с выражением робкого изумления на лице.

— И вы разделите со мной комнату, оставив наших животных без присмотра?

Паэн пожал плечами, стараясь не обращать внимания на немой вопрос в глазах Джоанны.

— Я готов заплатить здешнему конюху звонкой монетой, если лошади и сбруя останутся целыми до завтрашнего утра.

Кроме того, забаррикадируем дверь на тот случай, если хозяину трактира ночью вздумается нас ограбить. В этих местах встречаются разбойники и похуже, чем обычные конокрады.

Не слезая с лошадей, они договорились о плате с владельцем харчевни и спустились на раскисшую землю лишь тогда, когда Паэн убедился в том, что этот малый постарается соблюдать в сделке с ними хотя бы видимость честности. Они вместе отвели лошадей в находившийся рядом низенький хлев и показали косоглазому конюху краешек золотой монеты.

— Он нас не подведет, — заверил ее Паэн.

Джоанна остановилась в нерешительности возле широкой деревянной лестницы, которая вела к высоко расположенному входу в бывшую крепость. Сама дверь уже давно исчезла, и круглый зал, в котором за грязным столом собрались постояльцы харчевни, был открыт всем ветрам. Паэн вынул факел из держателя в стене и, запрокинув голову, оглядел крутые скользкие ступеньки, высеченные прямо в толще стен старой башни.

Едва они вошли в озаренный светом камина зал, разговор за столом прервался, сменившись недружелюбным молчанием, когда Паэн остановился у нижней ступеньки и, обернувшись, высоко поднял факел, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть лица собравшихся. Как он и предполагал, путешественники, сидевшие у камина рядом со своими коробами и свертками с одеялами, тут же испуганно отвели от него взгляды. Некоторое время спустя двое подозрительных типов, занимавших грубо сколоченную скамейку перед самым очагом, вернулись к своим кружкам с элем, и очень скоро зал снова заполнился голосами мужчин, праздно проводящих свободное время.

Джоанна взбиралась по ступенькам, опираясь на руку Паэна, чтобы не оступиться и не упасть через непроглядную тьму вниз, в переполненный зал. Как им и обещали, комната оказалась сравнительно чистой и была отдана в их единоличное пользование. По словам хозяина, она предназначалась лишь для благородных господ и никогда не предлагалась тем, кто привык ночевать сидя на лавке, вытянув ноги перед очагом. Солома в тюфяке захрустела, едва Джоанна поднесла к ней руку, а на стене почти не было заметно следов влаги. Приподняв факел повыше, Паэн убедился в том, что деревянные перекрытия потолка не прогнили и не грозят свалиться им на голову. Когда-то здесь имелась еще одна деревянная лестница, доходившая до старого люка, через который можно было попасть на крышу башни, но теперь она обвалилась и ее обломки валялись бесформенной грудой возле стены. Самый крупный из этих обломков был вставлен в единственную в башне бойницу, загораживая вид ночного неба и заглушая свист вездесущего ветра.

— Я рада, что вы решили оставить лошадей на попечении конюха, — обратилась к нему Джоанна. — Мне бы не хотелось оказаться ночью одной в таком месте.

Паэн протянул ей факел.

— Заприте дверь на засов, я скоро вернусь. Он снова спустился вниз по высоким ступенькам, чтобы попросить служанку принести им кувшин эля и большую буханку свежего хлеба, покрытую сверху слоем грубой овсяной муки. Он отрицательно покачал головой при виде копченого мяса и сыра, предложенных ему служанкой, поскольку у них в седельных сумках имелся собственный сыр без налета плесени на корке и мясо, более свежее, чем жесткая, почерневшая от сажи свинина, подвешенная к крюку возле очага.

Когда Паэн снова появился в зале, мужчины, сидящие на скамейке, старательно избегали его взгляда. Как и раньше в подобных случаях, вид меча Паэна с его потертыми, покрытыми царапинами ножнами и рукояткой, еще хранившей на себе следы недавних битв, мог отпугнуть "кого угодно, за исключением разве что самых отпетых негодяев или просто глупцов. Первый урок, преподанный старым Амо неопытному юнцу Паэну двадцать лет назад в Юэлле, в общине Ордена тамплиеров, состоял в том, чтобы научить его подмечать малейшие намеки на движения в пределах досягаемости для его меча. Это умение не раз в прошлом спасало ему жизнь — заметив его бдительность, лишь очень немногие разбойники с большой дороги, которым вообще когда-либо приходило в голову ограбить Паэна, решались на подобную попытку, которая могла стоить им головы. К счастью, эти подозрительные типы у камина не догадывались о том, что вдова Мальби не оставила от его прежней бдительности камня на камне. Правда, в том, что касалось ее безопасности, Паэн по-прежнему держался начеку, однако ум его в последнее время слишком часто возвращался к воспоминаниям о прикосновении теплых ладоней Джоанны. Если он и дальше будет проводить каждую ночь, терзаясь от бессонницы и беспросветной тоски, то охранник из него скоро станет совершенно никудышный. Он позволил себе сблизиться с ней, возжелать ее, а затем овладеть ею, несмотря на то что она была единственной женщиной во всей Бретани, к которой ему ни в коем случае не следовало прикасаться. То, что должно было стать всего одной ночью любовных утех, средством, призванным избавить его от безрассудной похоти, превратилось в воспоминание, настолько яркое и захватывающее, что, даже просто взглянув на эту женщину, он как будто снова ощущал себя в ее теле.