- Шестьдесят пять с учётом свитка, - будто бы неохотно предложил Ганий и щёлкнул пальцами, показывая, что это последняя цена.

   - Семьдесят без учета, - негромко ответил Ус.

   Торговец понял, что последнее слово капитана всё же перевесило его собственное.

   Они ударили по рукам. Уйдя в соседнюю комнату, Ганий отсчитал золотые, ссыпал в мешок, вынес покупателям. Пока Дерек пересчитывал монеты, капитан не отходил от девушки. Она отворачивалась, прятала глаза, но он снова и снова брал её за подбородок и заставлял смотреть себе в лицо, словно пытаясь запомнить. А потом вдруг грубо рванул на себя и впился губами в воспалённый, кривящийся рот. Связанная по рукам и ногам пленница извивалась, пытаясь вырваться так отчаянно, что чуть не упала. Ус поднял её над полом, прижимая к себе одной рукой, а другой удерживая за затылок - чтобы не отворачивалась. Терпение Гания лопнуло. Он тихо свистнул, и в комнату вошли две огромные собаки, покрытые короткой, жёсткой, песочного цвета шерстью.

   - Не порть мой товар, - твердо сказал он.

   Капитан отшвырнул девушку от себя и резко обернулся, выхватывая длинный кинжал. Глаза у него были совершенно безумные. Однако, увидев знаменитых охранных хиванских псов, привозимых из-за океана, Ус охладел. Неохотно убрал кинжал в ножны. Торговец заметил, что капитан поспешил отойти от девушки подальше, словно знал - находясь рядом с ней, он не способен отвечать за свои поступки.

   Дерек подкинул мешок на ладони.

   - Всё верно! Золотые не фальшивые, мера полная.

   Он церемонно поклонился Ганию.

   - Прощай, купец! Пусть день твой будет богатым!

   - И тебе, лихой сын удачи! - вежливо ответил тот.

   Капитан, бросив на пленницу прощальный взгляд, вышел, не сказав ни слова. Дерек двинулся за ним, но вдруг остановился.

   - Берегись её, купец, - тихо сказал он. - Ей, похоже, всё равно - смерти она не боится так, как мужчин...

   - Должно быть, вы славно потрудились, делая из неё женщину, - понятливо усмехнулся Ганий. - Но ты не представляешь, какой спрос на рынке на таких, как она! Кстати, как ее зовут?

   Боцман покосился на неподвижно замерших псов и сплюнул. Эх, продешевили!

   - Мара. Её зовут Мара.

   Потолок и стены узкой кельи качались, словно не келья это была, а каюта пиратской аши - косатки. Так называли своих любимиц лихие сыновья Крира, которые бороздили Талассу вдоль и поперек, наводя ужас на торговые и гражданские корабли. Едва Мара открывала глаза, выплывая из туго спеленавшего беспамятства, над ней склонялось изуродованное лицо немого смотрителя. Он помогал приподняться и поил резко пахнущими травяными отварами или чистой водой. Так прошла ночь. Наутро Мара пришла в себя на влажном от испарины белье, ощущая страшную слабость, но пот был чистым, а сознание - ясным. Кошмарные видения прошлого больше не норовили выскочить из тех уголков памяти, куда она поместила их давным-давно с одной только целью - забыть. Вскоре пришла настоятельница, прощупала пульс на худой, безвольной руке женщины, оттянула веки, заглядывая ей в зрачки.

   - Дай бедняжке немного бульона с размоченным хлебом, Кайн, - сказала она послушнику, - и отнеси в купальню. Сёстры примут её.

   Мара поела, с трудом глотая, и не стала сопротивляться, когда толстяк завернул её в простыню с ног до головы и понес, как куклу, в купальню. Давешние монахини приняли ношу с рук на руки, размотали и споро вымыли, беззастенчиво разглядывая и многозначительно кивая друг другу. Она ничего не замечала. Механически подчинялась упорным рукам, теребящим, трущим жесткой мочалкой, а сама думала о том, что случилось в последние дни, и раздумья эти были не весёлыми. Путь мести не прощал тех, кто сходил с тонкой линии, связывающей кровников. А она отвлеклась. Непростительно отвлеклась в объятиях юноши с глазами цвета старого янтаря, чьи поцелуи и прикосновения растворяли её злость, как растворяла горячая вода - сахар. Мара невидяще смотрела в потолок и думала о том, что прошлое нельзя повернуть назад. Что невинные хитрости, придуманные им, чтобы оказаться к ней ближе, его поцелуи и смех, трепет и бесконечная нежность, которыми он делился с ней в ласкающих волнах Талассы - должны навсегда уйти в прошлое, не застить её взгляд мечтами о несбыточном, не накликать новую беду, а значит, не повторяться более никогда. Невольно она вспомнила Коршуна и скривилась от острого желания, судорогой прошедшегося по низу живота. Такие переживания сейчас были слишком сильны и даже болезненны для неё. Вот кто не стоял на пути, не делал её слабой, понимал и принимал, ибо сам был знаком с тёмным торжествующим чувством, которое дарил запах вражьей крови. Впрочем, и его она покинула, найдя в себе силы дальше продолжать движение в одиночку. И первые же шаги привели к ошибке! Будь проклят красавчик со светлыми волосами, который смотрел с искренним восхищением, но не похотью, разговаривал с ней, как с равной и, в отличие от других - слушал то, что говорит она. 'Страх можно побороть двумя способами, - сказал как-то Такайра, не позволяя отворачиваться и целуя жёсткими требовательными губами, - поддаться и позволить поглотить себя - или побороть. Тебе никогда не справиться со мной, девочка...'. Да, этот человек, похожий на свёрнутую пружину, с движениями скупыми и выверенными, вызывающими безотчетное чувство страха, был прав. Но если Мара дала ему завладеть собой без остатка на долгие пять лет, то позволить подобное Карсу означало крах всех её чаяний, гибель надежды когда-нибудь вернуться домой. И 'борьба' в данном случае подразумевала 'побег'.

   К обеду Мара нашла в себе силы подняться. Спустив ноги с кровати, она уставилась на терпеливо сидящего рядом толстяка, который, не обращая на неё никакого внимания, шевелил губами, беззвучно повторяя одни и те же священные псалмы.

   - Где мои одежда и оружие? - требовательно спросила она.

   И тут толстяк, которого она сочла немым, удивил её.

   - Здесь, госпожа, - ответил он, указав на занавесь, за которой стоял деревянный ларь.

   Его голос был негромким и хриплым, словно со сна, но Мара прекрасно понимала, что длительное молчание так же иссушает голосовые связки. Она внимательно посмотрела на Кайна. Тот ответил неожиданно насмешливым взглядом, и женщина отвела взгляд. Она не станет любопытствовать! Это не её дело.

   - Твой жеребец пасется на лужайке около монастыря, - продолжил толстяк, несколько раз сжав и разжав пальцы. Мара видела, что движения не даются ему полностью - бывшие в плену застывшей после ожога блестящей кожи руки казались огромными птичьими лапами. - После того, как молодой господин покинул нас, расседлав его и напоив, конь никого не подпускает к себе. Но и прочь не уходит.

   - Дай мне одежду.

   - Что задумала? - тёмные глаза смотрели пристально, но спокойно.

   - Мне пора уезжать. И чем быстрее, тем лучше.

   - Ты слишком слаба для дороги.

   - Это не твое дело, монах!

   Толстяк медленно поднялся и всей громадой навис над Марой. Она откинулась назад, опершись ладонями о матрас, встретила его взгляд без страха.

   Несколько долгих мгновений он разглядывал её, как невиданную зверушку, как одно из существ с морского дна, что извиваются и копошатся в донной мути, на радость огромным пучеглазым рыбам-хищникам, просеивающим песок нижней, похожей на лопату могильщика, челюстью.

   Мужчины по-разному смотрели на нее - постепенно Мара научилась распознавать все значения этих взглядов - от похоти до ненависти, от восхищения до ужаса. Но никогда еще на неё не смотрели так, словно оценивали и взвешивали, держа за шкирку перед порогом вечности. Только приобретенная среди людей Такайры дерзость не позволила ей отвести взгляд от человека, который - Мара была в этом уверена! - несмотря на опасную близость, не собирался бросаться на неё.

   Кайн сделал шаг назад, словно невидимая ладонь толкнула его в грудь, пробормотал что-то себе под нос, и быстро вышел.