Я сказал Дани, что надо немного подождать, что мы съедемся, когда Сандру положат в больницу. Но потом, когда ее выписали, оказалось, что, кроме меня, о ней некому позаботиться. Я снова отложил переезд. Дани отнесся к моему решению с пониманием.

Теперь я не знаю, что делать. Я не хочу потерять Дани только потому, что чувствую свою ответственность за подростка, у которого, можно сказать, нет родителей. Я люблю Сандру так, как никого на свете, она такая хрупкая… Сегодня сестра надела твой свитер, чтобы закрыть руки и не демонстрировать обвисшую кожу. Ей все равно, что она будет вся мокрая, главное — скрыть от чужих глаз правду о своем истощении, физическом и моральном.

Я должен принять решение, бабуля. Надеюсь, ты мне поможешь — оттуда, где ты сейчас. Я вижу, что жизнь вывела меня на развилку дорог, ведущих в разные стороны. И, хочешь ты того или нет, надо выбрать одну из них. Уверен — ты знаешь, о чем я говорю.

Я не хотела смотреть на тебя мертвую. И теперь, когда я вижу этот гроб посреди церкви, мне трудно поверить, что там внутри — ты. Господи, как тошнит, и как это странно — умирать, постепенно перестать двигаться, говорить, существовать и превратиться в ничто. Я никогда об этом не думала, а сейчас, когда ты умерла, такие мысли приходят в голову. Мне не терпелось поскорее стать совершеннолетней, а тут вдруг подумалось, что я не хочу, чтобы мне исполнилось восемнадцать, потому что ведь все мы умрем. Да-да, чем старше мы становимся, тем больше шансов умереть. Не то чтобы раньше я этого не знала, — конечно, знала, но это представлялось таким далеким. А теперь внезапно стало очень близким. Меня это беспокоит, потому что я не хочу умирать. Мне страшно. Очень страшно.

Несмотря на это, нужно подумать и о другом. Я должна все уладить и объяснить домашним и врачам. Врачи хотят, чтобы я растолстела, как свинья, которую готовят на убой. Они просто умирают от зависти, потому что им не шестнадцать лет и уже никогда столько не будет. Но поскольку мне еще нет восемнадцати, то я не имею права делать, что хочу, а потому не могла отказаться от еды, когда меня засунули в эту больницу, лишив связи с миром: не давали карандаш и бумагу, если я не ела, не разрешали звонить, пока я снова не запихивала в себя бог знает что. Просто банда шантажистов.

Жауме говорил, что у меня красивые линии тела, но потом все равно бросил и связался с другой, более худой, а я, внимательно посмотрев в зеркало, обнаружила, что действительно жирная, просто ужас какой-то.

Сейчас все изменилось, и меня скоро раздует, как бурдюк.

Микел говорит, что со мной все в порядке и чтобы я перестала приставать к нему с этими вопросами, будет лучше, если я займусь делом. Каким? Пирсингом. Сделай пирсинг в языке, давай, сделай, вот ведь упертый, прямо помешан на этом пирсинге, ну, я согласилась и устроила все так, что мама за него заплатила, чтобы я молчала об одной вещи. Так вот, после одного длинного поцелуя — очень длинного, во время которого он играл с моей сережкой, Микел сказал: а теперь давай отсоси мне. Я сперва не поняла, пока он не расстегнул ширинку. Я сначала прямо замерла, а потом, рассердившись, сказала: эй, я тебе не какая-нибудь проститутка, парень, но он возразил, что в этом нет ничего особенного, сейчас все девчонки делают это, и что, раз мне стремно, так он поищет себе другую, более сговорчивую. Короче, в конце концов я согласилась.

Это, конечно, немного противно, но в принципе не так уж плохо, хотя я никому из подруг не расскажу, никогда, потому что очень стыдно. Только тебе вот рассказала, потому что ты все равно уже умерла.

Но что мне действительно нравится, бабушка, если хочешь знать правду, так это обычная романтика: чтобы мой парень обнял меня прямо посреди улицы и поцеловал при всех. Мне нравится чувствовать, что у меня есть парень, что он мой и больше ничей и что он меня любит. Мне нравится мечтать, как мы поженимся и как у нас будут дом и дети. Надеюсь, с Микелом так и будет, надеюсь, он не бросит меня, когда узнает, что его ждет.

Конечно, мне не хочется перед ним притворяться, мне это немножко мешает, но что делать, нельзя получить все сразу, да к тому же бывают такие моменты, когда на первый план выходят другие вещи, гораздо более важные.

Так что признаюсь, я продолжаю держать свое тело в узде, хотя с каждым днем это становится все труднее, родители и Марти все время начеку, следят за тем, чтобы я ела и потом не неслась сломя голову в туалет. И страшно сердятся, когда я все-таки делаю это, но я не могу по-другому, бабушка, меня тошнит и — р-р-раз — выворачивает наизнанку. А они заставляют меня есть все больше и больше и при этом радуются, потому что просто одержимы идеей сделать меня толстой. Вот так все и идет: они кормят, а меня тошнит и рвет.

Мне не нравится, как на меня смотрит Марти. Он мне не доверяет. Брат очень любит меня, и я его тоже, но у меня своя жизнь. Жалко, что он гей и что он мой брат, потому что я бы вышла за него, он самый лучший парень на свете. Но я обрадовалась, когда он сказал, что собирается перейти жить к Дани, тогда он уже не будет так следить за мной. А теперь оказалось, что он не уходит, все отменяется, наверное, они поругались.

Такой день, как этот, всех вынуждает говорить правду.

Кстати, бабушка, большое спасибо за свитер. Меня очень растрогало то, что ты вязала его в последние дни своей жизни. Правда. Кроме того, он очень пригодился мне сегодня, это отличный предлог, чтобы спрятать от всех руки, ведь, судя по тому, как на меня смотрят дома, ясно, что все еще считают меня слишком тощей. Конечно, я надела его, чтобы сделать тебе приятное, ну и заодно для того, чтобы избавить себя от комментариев и замечаний родни и знакомых, типа: ты слишком худенькая, детка, тебе надо получше кушать, просто помешались все на этой еде. Если б они знали…

Он очень красивый, твой свитер, у тебя отличный вкус, бабушка. Правда, вырез узковат. И еще он мне чуточку великоват. В обычных обстоятельствах я бы его не надела, потому что он меня полнит. Но ты не огорчайся: когда станет заметно, он будет мне как раз впору.