— Ну давай! — охотно согласился он. Помахал мне рукой и, уже взлетая по лестнице, крикнул: — Только на выходе подожди меня обязательно! Не знаю, точно или нет, но, возможно, у меня будет для тебя кое-что интересненькое…
Скорее всего Антипов собирался достать для меня очередной рецепт гадкого риса. На мгновение мне стало грустно: Валера очень придирчиво следил за соблюдением его рекомендаций.
Но вежливо отказываться было поздно: коричневый жилет моего соседа уже исчез из виду. Я отошла к окну и принялась завязывать шнурок, причем лицом развернулась к коридору, в котором находился мужской репетиционный класс и из которого в любой момент мог появиться Алексей. И, конечно же, стоило мне наклониться, как за спиной раздалось вежливое покашливание. Я повернула голову и от неожиданности присела на корточки, словно испуганная детсадовка. Иволгин собственной персоной стоял за моей спиной и весело улыбался.
— Пройти можно, девушка? — Даже голос его, забытый за несколько лет, показался мне самым прекрасным в мире. Что уж говорить об обладателе этого голоса? На нем был свободный черный пуловер с у-образным вырезом и спортивные черные брюки с карманами на «молниях». Волосы его, все такие же длинные, были смешно заправлены за уши, отчего лицо приобретало какое-то лукавое выражение.
— Я спрашиваю: пройти можно?
— Д-да, — растерянно прошептала я. И так же, не вставая с корточек, чуточку переместилась. Наверное, со стороны это смотрелось очень смешно. Но Иволгин сдержал усмешку, вздрогнувшую в уголках его губ, и подал мне руку:
— Вы откуда такая испуганная? Работать сюда устраиваетесь?..
А рука у него была твердая и теплая. И подал он ее, наверное, не осознавая профессиональности жеста, как подают на уроках партерной поддержки. Его пальцы сжали мою кисть совсем легонько: так, чтобы только не дать упасть.
— Нет… не работать, — пробормотала я, не в силах отвести взгляда от его лица, такого желанного, такого любимого, с янтарно-карими глазами и длинными стрелами прямых ресниц. Наверное, в этот момент он тоже что-то вспомнил, потому что посмотрел на меня с неуверенным интересом и спросил:
— Простите, а мы с вами?.. То есть вы…
Рука его все еще сжимала мои пальцы.
— Нет! — только и смогла выдохнуть я и, резко мотнув головой, побежала прочь по коридору. Голенище моего ботинка хлопало о ногу, а сзади позорно тянулись усики так и не завязанных шнурков.
Отзанималась я в тот день так себе. Даже Третьякова отметила мою нервозность и лихорадочную возбужденность. Но пожалела, мучить и ругать не стала, а отпустила на все четыре стороны, попросив только в следующий раз приходить в нормальном состоянии.
Валеру, естественно, пришлось ждать не меньше часа. И я прокляла все на свете, сидя на лавочке под доской объявлений местного профкома и третий раз перечитывая забытый кем-то августовский номер «Огонька».
Антипов, сияющий и расправляющий плечи гордо, как молодой орел, появился без пятнадцати час.
— Дождалась? — интимно улыбнулся он, поведя бровями. — Ну и правильно сделала! Я же говорил, что будет кое-что интересненькое… Пойдем!
Мне не терпелось рассказать ему про встречу с Иволгиным, но Валера при каждой моей попытке вставить слово демонстративно закрывал уши и говорил:
— Молчи, женщина! Я не желаю слушать твою легкомысленную болтовню, я хочу предвкушать!
Что именно хотел «предвкушать» Антипов, я поняла, когда мы остановились перед облезлой дверью с табличкой «Архив».
— Вот, — сказал он, разведя руками удовлетворенно и в то же время немного виновато, — брать отсюда ничего нельзя, но смотреть можно все, что угодно… Девочка одна из нашего хора здесь работает. В общем, я с ней договорился…
Девочка из хора, оказавшаяся почтенной дамой лет пятидесяти, проявила поразительную тактичность, удалившись в дальний угол архива за бесконечные ряды стеллажей и только попросив Антипова на прощание:
— Валера, ну, я на тебя надеюсь? Все будет в порядке, да?
— Да, конечно! — с энтузиазмом подтвердил он и тут же принялся меня инструктировать. — Папки менять местами нельзя, отделять листы один от другого нельзя, трогать грязными руками нельзя… Что еще? Естественно, фотографии не отрывать…
Я слушала вполуха, а сама жадно шарила глазами по длинному ряду папок, стоящих в разделе «Личные дела артистов балета». Папка с карандашной надписью: «Иволгин А.А.» стояла последней в нижнем ряду. Наверное, мои пальцы слишком заметно дрожали, потому что Валера с усмешкой взял ее из моих рук и с демонстративной любезностью развязал потрепанные и разлохмаченные завязки.
Первым, что я увидела, была фотография. Алексей, совсем еще молоденький, с модной по тем временам косой челкой и неуверенной улыбкой на губах, напряженно всматривался в объектив. На этом снимке ему было не больше восемнадцати. Но в прищуре глаз, в изломе губ, в чуть восточной линии широковатых скул уже читалось, каким станет он через десять лет. Глазами молоденького, неопытного мальчика на меня глядел мой единственный, мой любимый Леша.
Потом я прочитала автобиографию, написанную корявым почерком двоечника, узнала, что родители у Иволгина военные и что родился он в 1963 году далеко, в Молдавии. Узнала, что учил мой Лешенька французский язык, но читать может только при помощи словаря, что отчество у него — Александрович, а назвали его, вероятно, в честь деда — тоже Алексея.
Еще в личном деле был приказ о присвоении Алексею Иволгину звания артиста балета высшей категории и объявление благодарности за то, что на гастролях он танцевал «в больном состоянии» и, следовательно, выручил балетную труппу. Но больше всего меня заинтересовала учетная карточка, в которой был его нынешний адрес. Алексей действительно жил на другом конце города, в престижном районе, очень далеко от меня. Зато теперь я ясно могла представить, как он выходит утром из подъезда, как идет на автобусную остановку мимо высоких белых девятиэтажек и как черноволосый сын машет ему из окошка. Кстати, в той же карточке сообщалось, что сын — Артем Иволгин, 1982 года рождения, а жена — Мария Иволгина — 1964-го. Произведя в уме несложные вычисления, я сообразила, что поженились они в весьма юном возрасте, а значит, наивный мальчик, глядящий на меня с фотографии, был в то время не таким уж наивным и уже, наверное, вовсю целовался со своей будущей женой…
В училище я явилась в весьма приподнятом расположении духа. Эпизод с завязыванием шнурков перестал казаться мне кошмарным. Кроме того, после посещения архива я чувствовала себя так, будто приобщилась к жизни Алексея, пару часов проболтав с ним в местной «Кофейне».
В раздевалке никого не было. Девчонки, видимо, уже стояли в классе у станка. Но странным казалось то, что в коридоре висела напряженная тишина. Мало того, что никто не тренькал на рояле, но никто даже и не разговаривал. Предчувствуя, что опаздываю второй раз за день и занятие уже началось, я толкнула скрипучую дверь класса. И сразу же почувствовала, что эта жуткая тишина накрывает меня, как птицу силок. Девчонки и в самом деле стояли у станка, а от рояля к окну, скрестив руки на груди, ходил Георгий Николаевич. Он был немного пьян, немного задумчив, немного счастлив. Зато мои одногруппницы, все как одна, молчали зло и нехорошо.
— Ну, здравствуй, Настенька! — сказал Гоша, поднимая на меня увлажненные светлыми старческими слезами глаза. — Мы тут уже десять минут о тебе разговариваем, а тебя все нет…
Не зная, что ответить, я замялась на пороге. Впрочем, Гоша и не нуждался в моем ответе. Обернувшись на девчонок, он продолжил прерванный монолог, предназначавшийся теперь для меня:
— Вот я и говорю: что значит, человек занимается!.. Она пришла почти на год, на год позже вас! Она ничего толком не умела и жила черт знает где, а не у мамы на полном пансионе!.. Вы же! — Он раздраженно махнул рукой. — А, что с вами говорить! Если нет настоящего желания заниматься балетом, то ничего не получится! А настоящее желание — это труд до седьмого пота! До боли, до крови!.. Тебя, Лебедева, кстати, касается! Кто тебя надоумил под пуанты гольфы надевать? Лучше бы ты их сверху надела, обувь пожалела! Так нет же: ноженьки собственные жалеем, ноженьки!.. А она, вон, не жалела!
