– Холмы, по версии человека-тени, – те же равнины, – продолжает Томах; сплел пальцы, откинулся на спинку, полуприкрытые глаза в потолок вперил. – Не спаслись и те, кто жил в горах, хотя им было в чем-то проще – там гораздо больше безопасных районов. И есть даже особенные тропинки, идущие по кручам таким образом, что можно ходить по ним безбоязненно. К сожалению, таких тропинок, как уже сказал Жоржи, очень мало, поэтому единственный способ проверить, не опасно ли место – шагнуть на него самому или заставить кого-то.

Томах скребет небритый подбородок, дети и взрослые буквально едят его глазами, ожидая дальнейших слов, новой, занимательной истории. И Томах оправдывает надежды.

– В горных поселениях среди мусульман бытует легенда о Руфусе, молодом мужчине, беременная жена которого лежала в больнице – в городке у подножья горы, – повествует рассказчик. – Как-то утром Руфус получил записку, переданную с почтовым голубем, ну, знаете, наверно, про голубиную почту? Птицам к лапкам привязывают сообщения, а они относят их, куда следует. Так вот, в записке говорилось, что жена Руфуса готова родить значительно раньше срока. Руфус, не мешкая, бросил хозяйство и, помолясь Аллаху, ринулся по давно заброшенной тропинке вниз. Он бежал целый день, ожидая, что в любой момент рассыплется в прах, но Аллах пожалел его и спас: Руфус добрался до больницы невредимым, а тропинку, по которой он бежал, выложили желтыми камнями и назвали тропою Бога, или на арамейском…

Томах кашляет, супит брови, повторяет:

– Или на арамейском… Забыл, – признается он и барабанит пальцами по подлокотнику кресла. – А еще есть поверье, – помолчав, подытоживает Томах, – что наверняка выживет тот, кто стоит в самой высокой точке холма, точно на ней. Точку эту почему-то называют точкой приложения Силы. Именно так – Силы с большой буквы. Говорят также, что некий человек обрел Силу и вознесся. Пусть слово «вознесся» не кажется вам чересчур кощунственным, оно донельзя верно отражает суть произошедшего. Сейчас поиски подобных точек сродни поискам философского камня в далекой древности…

В комнате повисает напряженная тишина, ее нарушает лишь сопение прикорнувшей на груди у Ярослава Люции. И тишина становится вовсе гробовой, когда Жоржи вдруг бросает:

– Я знаю эту легенду – легенду о «Человеке на холме»…

Все долго молчат. А затем детские голоса из всех уголков комнаты просят Жоржи рассказать эту историю.

– Значит, хотите услышать? – Жоржи склоняет голову набок.

– Хотим!

– Может, лучше не надо? История грустная, расплачетесь.

Дети уверяют, что, конечно же, надо, и плакать они нисколько не собираются, потому что уже совсем взрослые. Серж скептически хмыкает и перекрещивает руки на груди – не верю, мол, ни на грош; Томах рассеянно проводит ладонями по подлокотникам кресла, задумчиво щурит глаза.

И тогда Жоржи начинает рассказ. Речь его опять меняется – кажется, он говорит с чужих слов, непонятно только – с чьих именно.

Жил да был один печальный человек. У него был красивый, раскрашенный в яркие радужные цвета дом на окраине небольшого города, у него была рыжеволосая красавица-жена и трое детей, двое из которых, повзрослев, уехали жить в большие города. Но это были очень чуткие дети, они часто писали родителям и звонили им, и приезжали тоже нередко, раз в месяц или даже два раза в месяц. Но наш герой, отец этих детей, всё равно не был счастлив. Он часто запирался в своем кабинете, где стены были оклеены карамельного цвета обоями. Сидя за письменным столом, смотрел в распахнутое окно на видневшуюся у горизонта кромку леса, окутанную синей, как темнеющее предгрозовое небо, пеленой. Жена стучала к нему в дверь и очень вежливо просила, чтобы он открыл. Она предлагала поговорить, вместе выяснить, что пошло не так, но человек не обращал внимания на ее уговоры, а если и открывал дверь, то молча проходил мимо расстроенной жены и шел обедать или ужинать.

– А он что, вообще не работал? – цепляется к рассказчику Серж. Он всё еще не может простить Жоржи свой испуг, вот и придирается. В отместку. – Фрисби из окна кидал, по уткам стрелял? – Серж оглядывается на притихших ребятишек, ища поддержки, но дети помалкивают.

Конечно, он работал. У него был богатый опыт, некоторым не хватило бы и двух жизней, чтобы приобрести такой. В молодости он много путешествовал по миру и теперь писал в разные журналы заметки и статьи о своих путешествиях. Иногда наш герой прикреплял к тексту красочные фотографии редких зверей или красивых местностей, издатели высоко ценили такие снимки. Но даже эта работа, воспоминания, которые возвращались к нему, когда он писал очередную статью, не могли разогнать печаль и только усиливали ее.

А потом началась игра. Двое его старших детей умерли: они как раз приехали погостить к родителям, они уже шли по дорожке, направляясь от калитки к веранде, и тут случилось то, что случилось. Умерла и жена, хозяйничавшая в роковой час в саду, быть может, она успела помахать детям на прощанье. Наш герой пил в это время чай на кухне, он видел из окна гибель сына и дочери. И жены… Чашка выпала из его рук, он без сил опустился на пол и долго сидел так в луже разлитого чая. Крупные слезы текли по его щекам, скапливались на носу и срывались вниз, разбавляя сладкий чай соленой горечью.

Третий ребенок, младший, пропал без вести. Говорили, что во время начала игры младший сын нашего героя стоял на вершине холма где-то за городом, а потом бесследно исчез. Люди посчитали его погибшим. Но если от двух старших и матери что-то осталось – горстка пепла, мертвая куница и росток сорной травы – то ничего, что могло принадлежать младшему, во что он мог превратиться, найти не сумели. Кое-кто полагал, что парень выжил, или же был настолько незначительной личностью, что обратился в микроба.

И тогда наш герой перестал быть печальным героем. Он воспрянул духом, решив посвятить себя доказательству того, что человек, находящийся на самой высокой точке холма, не погибнет. Он верил – младший сын не умер. Наш герой нацепил ходули, собрал походную котомку и, перекинув ее через плечо, отправился в путь. Он опрашивал жителей в городах и деревнях, узнавая о подобных случаях, и в конце концов собрал много материала. Но что значит этот глупый материал по сравнению с тем, какие приключения ждали нашего героя? Говорят, он побеждал трехрогих пятихвостых драконов и спасал из заточения прекрасных юных принцесс – врут, наверное. Хотя он действительно стал сильным и ловким, каким был когда-то, а его загорелое обветренное лицо стали узнавать в селениях; нашему герою оказывали почет, ему доверяли. Семьи теснились на чердаках, крышах, выделяя гостю пространство, где он мог в полной тишине при свете лучины или механического фонарика часами корпеть над расчетами и картами местности, вычисляя точку приложения Силы.

Однако постепенно наш герой забыл о своей работе. Он бродил по стране, снова ставшей раздольной для путешествий, настоящих путешествий – с опасностями и лишениями, каких не испытаешь просто прокатившись на легковой машине по удобной и ровной дороге. Он радовался жизни, и смеялся, и встречал улыбкой каждый новый день, проведя ночь на каком-нибудь валуне или в переплетении веток высоко над землей.

И в одно прекрасное осеннее утро случайно пришел в родной город… Тот был почти пуст, ветер мёл по асфальту увядшие листья, сбивая в кучи, в канализационных стоках копошились крысы. Стены зданий заросли плющом, над зеленовато-желтыми цветочками вились пчелы. Всё в городе покрылось толстым слоем пыли. Наш герой с трудом узнал знакомые с детства дома и улицы. Что-то навалилось на него, какое-то полузабытое чувство, непонятная тоска, и он, действуя как во сне, выбрел на окраину и увидал свой выкрашенный в радужные цвета дом, вокруг которого кружили нарядные золотистые листья. Наш герой на деревянных ногах («Ходулях!» – кричит кто-то из малышей; на него сердито шикают) обошел дом и заметил маленькое кладбище, состоявшее всего из трех «могил». Здесь он похоронил жену, старшего сына и дочь – то, что от них осталось. Мужчина долго смотрел на неловкие надгробья, которые смастерил, разломав некогда изящную мебель, смастерил поспешно, стремясь быстрее покинуть дом и забыть о своей печали. Он понял, что его цель – найти точку приложения Силы – была просто предлогом, чтобы поскорее уйти из этого грустного места. Он также вспомнил, как путешествовал раньше с женой, как они брали в походы детей; вспомнил, чем всё это закончилось, как он сам отдалился от родных, будто кирпичной стеной отгородившись печалью от всего остального мира.