-На него кто-то руку поднимал?
-Нет, по-моему даже кони особо внимания не обращали. - Злын потрогал распухшее ухо.
-Вот видишь. Он свой.
-Так то был волк, а это – тупой жирный крольчище какой-то.
-Какая разница? - досадливо сморщился Водь. -Сто раз тебе было говорено: лишать жизни можно лишь того, кто собирается отобрать твою жизнь. Вот в бою, к примеру. Либо ты лешелюба, либо он тебя. Тут всё ясно, никто преступлением это не подумает назвать. Война есть война.Если тот же волк нападёт на тебя в лесу - а ни один зверь, находящийся в договоре с Братством никогда так не поступит - отбивайся. Охота есть охота. Зато первому нападать тебе не позволено! За такое в два счёта со своей тупой башкой расстанешься. Дошло, наконец?
-Из-за какого-то кролика? -продолжал ныть Злын.
-«Какого-то»? А давай я тебе от нечего делать вгоню в лоб стрелу и скажу: -«Да чего там, это был какой-то безмозглый рядовой самострельщик.» -рассер-дился Водь. -Всё, прикуси язык, едь молча и мысленно благодари Хмару, за то, что он спас тебя от рабского клейма на лоб до конца жизни, а то и от казни перед строем.
-Мух-то хоть бить можно? -не унимался Злын.
-Можно! -свирепо рявкнул Водь и звонким шлепком припечатал присосавшегося к лошадиной шее овода.
5.
-С чем прибыли? -устало спросил Бран. -Так полагаю - не с ключами от города... Сдаваться, конечно, не намерены?
Перед ним стояли глашатаи, с утра вышедшие из ворот осаждённого Поползаевска - высокий, худой и жилистый старик с кругами под глазами и нескладная прыщавая девица в мужском одеянии. Сам Бран в окружении Учеников сидел за столом, заваленным донесениями, рисунками, грамотами, черновиками распоряжений.
-Не намерены. -твёрдо сказала девица. –Будем защищать свободу и народоправие! Но требуем выпустить из города женщин и детей, которым грозят лишения и бедствия! Это бесчелове...
-Ой, мамочки ж мои! -не дослушав, испугался Бран. -Требуете, стало быть? А что ж нам, убогим, грозит, ежели не подчинимся?
Мста не удержалась и громко прыснула.
-Не требуем. Просим... -старик дернул прыщавую за рукав. -Просим, Бран... Я много слышал о том, что ты всегда был честен и никогда - жесток.
-Жестокость без причины? Сдерживаюсь, насколько вообще возможно на войне. -чуть помедлив, согласился Бран. Он посерьёзнел, поднялся, прошёлся с заложенными за спину руками, остановился напротив послов. -По крайней мере, стараюсь. Беда только в том, что причин для жестокости всегда оказывается предостаточно. И, заметь, не от нас это зависит. Вот как сейчас, например. Задолго до осады мы предлагали сдать Поползаевск без сопротивления. Было такое? (Ученики согласно кивнули) А что ваши мудрые и добрые правители с уставшими от забот о народе взорами? Отказались! Мы не спешили и дали возможность покинуть город всем, не желающим сопротивляться . (-«И это было. -буркнул Стрёма Кулак. –Да только зря время тратили. Уговаривали ещё их, сволочь лешелюбскую!») Небольшая часть горожан так и сделала. Одни пришли к нам и стали нашими братьями. Другие просто продолжают честно зарабатывать кусок хлеба. Кто-то из них пострадал? Ни единая душа! Поэтому мы вправе считать своими врагами всех, кто остался в Поползаевске, заперся там и бьётся с Братством. А с недругами разговор корот... нет и не будет никакого разговора. –«За всё платят» - это же ваша поговорка, лешелюбы! С нас вы за всё норовили содрать плату, теперь сами сделали выбор, так извольте за него рассчитываться!
-Но за что платить беззащитным голодным женщинам и детям? -взмолился старик.
-А о чём думали, оставляя баб и чад в городе? Хотели ими прикрыться? -хмыкнул Учитель. –Нас разжалобить? Повторяю - отворяйте ворота и сдавайте город без всяких условий.
-То есть ты ничего не обещаешь?
-Cам же признал, что я честен. Вот и получи честный ответ: надежду. Разве мало?
Старик опустил голову, сник и медленно покинул палатку. Девица последовала было за ним, но внезапно обернулась.
-А вас лешие и водяные все равно перевешают! -внезапно брякнула она. -Всех до одного! Думаете так всё спустят? Они за народоправие во всём мире! Их орлы ещё появятся над Поползаевском!
-Да полно! -с внезапным добродушием сказал Бран. -Что за представление устроила в самом деле, с виду толковая же девка, а тявкаешь, словно выживший из ума проповедник из «Единого Большерунья»! Перед кем выступаешь-то? «Орлы, орлы…» Кроме нас никто ведь тебя не слышит, дед вышел. Хахаль, что ль, твой? А вот брось-ка ты этого старого больного хрена да оставайся при моём обозе, а? Гляжу - здоровая, щекастая, задастая, голодом не тронутая. Поди-ка, в постели хороша будешь, родишь мне шестьдесят третьего сына.
Ученики в несказанном изумлении уставились на Брана. Девица побагровела и молча зашевелила губами.
-По глазам вижу - согласна!
Девица выскочила из шатра и понеслась догонять глашатая. Бран смахнул проступившие от беззвучного хохота слёзы.
-Эка я её! -с трудом выговорил он. -Чуть не лопнула!
-Какого пятьдесят третьего сына?! -ошалел Стрёма Кулак. –Учитель, ты чего?
-Шестьдесят третьего, плохо слушал… Да пусть их, осаждённых, хотя бы еще одну басню пожуют вместо хлеба.
6.
Самусь Лядаший прижался к покрытой глянцевой ледяной корочкой стене. Развалины горшечной мастерской, переставшей работать сразу после уничтожения Чёрного Союза, были никудышным укрытием. Самусь отчаянно мёрз. Драньё, когда-то бывшее дорогой накидкой из серого каменьградского сукна, перестало хранить тепло тела. Кроме всего прочего Лядащий никак не мог определить, когда пойдёт дозор Братства. Будь на небе солнце, время определилось бы с точностью до получаса, но непроглядно серые тучи категорически отрицали всякую мысль о ясной погоде. Однако еще хуже, совершенно невозможно было угадать - пройдёт ли пеший отряд людей-самострельщиков, либо проедут черти верхом на варгах. Второе было куда как хуже, потому что проклятые волчары могли учуять тяжёлый дух давно не мытого самусевого тела по ветру шагов за пятьдесят. А уж тогда никаких надежд на спасение не останется.
От изрытого норами оврага, где поселились поползаевские беженцы до дороги было вёрст восемь. Весь путь - по покрытым рыхлым весенним снегом и заросшим кустарником пустошам, которые при Чёрном Властелине были пшеничными полями.
Лядаший смог минувшей ночью проковылять по этим мёрзлым вёрстам, однако о возвращении грядущей ночью даже не думал. В тесной овражной пещерке его ждали голодный бессмысленный взгляд жены и хриплое горячечное дыхание дочери. Девочку следовало даже не столько лечить, сколько вымыть, накормить и уложить в тёплую. сухую и чистую постель. Еда нужна, еда, а не отвар из бересты с десятью ложками прогорклой ржаной муки на четверть ведра. Отвар утром и вечером в каждый из двенадцати последних дней.
Самусь непроизвольно всхлипнул. Он припомнил, как восемь лет назад праздновал одновременно новоселье и рождение дочки. Жена-красавица, радостные гости, ломящийся от угощений обширный стол. И главный на застолье - он, в прошлом безвестный выходец из деревни Большие Смердуны, а ныне преуспевающий начальник губернского отделения «Валинор-займа». Виделась впереди за блеском бокалов долгая жизнь, светлая и ясная, словно безоблачное весеннее небо.
Лядащий и сейчас отказывался понимать, что же стряслось, как за считанные месяцы исчезли эти свет, тепло и ясность. Сначала начались разговоры о каком-то странном бунте на забытой им родине, в Смердунах. Потом докатились слухи о множащемся таинственном Братстве во главе с каким-то Учителем. Надо было бы Самусю насторожиться и полюбопытствовать. Разузнать следовало бы, тем более, что были знакомые в службе надзора. Эх, не насторожился, дурак, не полюбопытствовал.
