Лада за глаза называет Оксану «Сельпо». Обе они женщины горячие, темпераментные и любят выяснять отношения.

– Твой Степка потоптав в горо́ди помидоры! Здоровый та дурный! – жалуется Оксана Ладе.

– Ага, ты на своего хулигана посмотри! – обижается Лада. – Кто у меня осенью яблоню сломал?

У Коваленко тоже мальчик, Андрей, ровесник Федора и Степана. Вся троица держится вместе и хулиганит тоже вместе. Когда их ловят в чужом саду с поличным и ведут к родителям, Оксана и Лада еще долго выясняют, кто из парней виноват больше, и в итоге, рассорившись навеки, запрещают мальчикам дружить. На другой день все забывается, и Оксана учит Ладу печь пироги с вишнями, или варить борщ, или солить помидоры в бочке, или еще чему-нибудь столь же полезному и почти забытому по теперешним временам. Оксанины помидоры славятся на весь поселок – тугие, острые, они щиплют язык, прокусишь – и резкий пьяный дух шибает в нос.

– Хрен тертый ложить надо, – охотно делится мамиными рецептами Оксана. – Хрену побольше, потом цыбулю. Отак, ведро помидор, потом резаную кружками цыбулю и сладкий перец для духу. И еще не забыть листья смородины или вишни. Но главное, хрену побольше! А в яблоки моченые – обратно листья смородины или вишни и непременно меду. Рассол начинает бродить, настаивает градусы, и яблоко набирается. Только антоновку надо брать, – говорит Оксана. – Можно, конечно, и другое яблоко какое, но вкус уже будет не тот!

«Набравшиеся» Оксанины яблоки тоже известны всему поселку. За ними даже из города приезжают. Большие, светло-желтые, они будто светятся изнутри. На базаре, где Оксана приторговывает в свободные дни, их ждут с нетерпением и сразу же расхватывают.

У Тани с бабушкой одна комната с большим окном во двор, очень уютная и совсем маленькая кухня. Им хорошо вместе, только иногда скучно без мамы, особенно зимой. Мама живет в городе, и Танюша мечтает, что когда-нибудь мама заберет их с бабушкой к себе. Мысль эту подсказала ей соседка Лада, славившаяся прямотой характера, которая сказала как-то: «А что это, Лидия Варламовна, дочки вашей давно не видно? Дите тут одно, скучает, да и вы тоже не молоденькая, а в городе жизнь, как ни крути, легче. Может, замуж вышла?»

Бабушка почти тридцать лет проработала учительницей начальных классов в местной школе и учила и Ладу, и Петра Коваленко. Она рассказала Тане по секрету, что хулиган Степка удался скорее в мать, чем в отца, который тоже был бабушкиным учеником. Толик был тихим пьяницей. Работал на автобазе и пил, но особого озорства за ним не водилось. Напившись, он сразу же засыпал где придется. В подъезде, на скамейке во дворе, в мастерской или в сарае. То ли дело Лада! Хулиганка была известная на всю школу, а вот, поди ж ты, вышла в люди. Закончила медучилище, работает медсестрой в районной больнице, может лекарство нужное достать или кардиамин уколоть – у бабушки пошаливает сердце.

Лада и мама Танечки учились в одном классе, но Лада никогда не называет маму по имени, а всегда только «ваша дочка» в разговоре с бабушкой, или «твоя мама», если говорит с Таней.

У Тани есть кошка Лиза, хомяк Усик и бойцовая рыбка Джерик, которую привезла из города мама. Джерик похож на лоскуток темно-синего полупрозрачного шелка, он совсем крохотный, но сообразительный. Когда Таня заглядывает в круглую банку, где рыбка пасется в корнях водяного растения, листья которого свисают из банки, она утыкается тупой мордочкой с выпуклыми лягушачьими глазами в стекло и внимательно смотрит на девочку.

– Ему будет скучно одному, – сказала Таня маме.

– Я тоже так думала, – ответила мама, они сидели, обнявшись на тахте, – но мне объяснили в магазине, что эта рыбка живет одна, а если подселить к ней другую, то они подерутся насмерть.

– Такая маленькая и такая драчунья, – удивилась Лидия Варламовна, готовившая ужин на кухне. От помощи она отказалась, но попросила девочек накрыть на стол. Мама привезла тогда шипучий виноградный сок, который был как шампанское и вкусный до невозможности. Мама привозила из города много вкусных вещей. Ореховый торт, ананас, копченую рыбу и конфеты. И они пировали.

Лидия Варламовна молча смотрела на дочь и внучку и была счастлива. Одно беспокоило ее – неустроенность дочки в личной жизни. Подумать только, умница, прекрасная работа, много друзей, а одна. Слава богу, хоть Танюля родилась, не погубила Сонечка дитя. А ведь не хотела дочка ребенка. Она чуть не на коленях умоляла оставить, обещала сама вырастить и воспитать… Да и узнала случайно, а не узнала бы, так и не было бы Танечки, страшно даже подумать. Сонечку сильно тошнило, и мать догадалась спросить. Лидия Варламовна зябко поводит плечами. Жалко дочку, сердце сжимается от обиды за свое дитя. Не передать, как жалко! Иногда она осторожно выспрашивает дочку, с кем та встречается, да где была, да кто подружки, надеясь в один прекрасный момент услышать, что есть у нее друг. И умная, и добрая, и работящая. Встречалась она года три с коллегой по кафедре, и Лидия Варламовна ожидала, что они поженятся, да не вышло. «Как же так, Сонюшка?» – только и сказала она тогда. А дочка ответила: «Так получилось, мама», и все! Ни слез, ни жалоб, как каменная.

Лидия Варламовна осталась вдовой в тридцать четыре, и у дочки судьба не задалась. Замужество Сонюшки не принесло ничего, кроме страха за нее. Радик был какой-то странный, со звериным взглядом исподлобья, молчаливый. Вездесущая Лада, у которой были связи в медицинском мире, вызнала, что он состоит на учете в психдиспансере и уже был женат. Первая жена его, беременная, сбежала из дома зимой чуть не босая, когда Радик бросился на нее с ножом. К счастью, через год они с Сонечкой развелись. Радик приходил к ней несколько раз, угрожал, плакал, да так и отстал. А потом и вовсе сгинул. А Сонечка все одна. И морщинки под глазами уже наметились, и губы побледнели, и седые волоски на висках, незаметные еще, правда. Неудивительно, Танюшке уже девять! Совсем взрослая барышня.

– Ты бы, Сонька, лик раскрасила, что ли, а то ходишь, чисто привидение, – сказала однажды Лада, яркая, чернобровая, с кирпичным румянцем, но Сонечка только плечами пожала в ответ.

– А чего это Сонька никогда с огородом не поможет? – ехидно спрашивала Лада у Лидии Варламовны. – Подумаешь, барыня городская!

– Пусть отдыхает, – отмахивалась та, – мы и с Танюшкой управимся.

– Мама, – говорила Соня, – зачем тебе эта морока, я же посылаю вам деньги, неужели не хватает? Не трать силы, лучше книжку почитай.

– А для меня это радость, – отвечала Лидия Варламовна, – я каждую травинку люблю. Да и овощи свои, картошечка молодая, огурчики, зелень – и вкус и запах, не то что у магазинных.

Кошке Лизе тоже девять лет. Для кошки это много, а для человека – мало. У хомяка смешная толстощекая морда и усы в разные стороны – потому и Усик. Каждый год в мае бабушка и Таня берут в инкубаторе дюжину цыплят, желтеньких, пушистых, писклявых, и девочка за ними ухаживает. Однажды им попался цыпленок с клювом ножницами. Он не мог клевать с земли, и бабушка сажала его в решето с просом. Сидя в просе, несчастный цыпленок ухитрялся подхватить зернышко-другое. А потом его сожрал кот Адели Францевны, бандюга Марик. Танечка даже заплакала, так ей было жалко цыпленка. А Степка предложил проучить Марика. Поймать и запереть у них в кладовке на неделю. Сказано – сделано. Марик в кладовке не растерялся и сожрал полбанки смальца без хлеба. От смальца у него случилось расстройство желудка. Лада, отмывая кладовку, костерила Степку на чем свет стоит, а Марика грозилась поймать и прибить на месте. Танечка жалела Марика и тайком выносила ему поесть в бумажке.

Новый год соседи справляли вместе. Стол ставили прямо в длинном коридоре. Петр вкручивал лампочку на сто свечей вместо сорокасвечовой, у окна ставили елку. К Адели Францевне приезжала приятельница из Москвы – московская штучка Любовь Арнольдовна, всю жизнь проработавшая в «Интуристе». Это была крошечная женщина, питавшая пристрастие к балахонистым блузам и юбкам до пят. На руках ее звенели по пять-шесть крупных серебряных браслетов, на шее висели коралловые и малахитовые бусы, причем одновременно. Она была такая миниатюрная, что любая одежда казалась на ней размера на три больше, чем нужно.