При обсуждении вопроса мнения в совете разделились.

Одни предлагали заточить Лучезару в монастырь, утверждая, что невелика беда, если три-четыре десятка монахинь вместе со своей аббатисой потеряют зрение для блага государства; другие просили калифа именным указом повелеть дочери закрыть глаза и не открывать их до особого распоряжения; некоторые советовали просто выколоть их принцессе так искусно, чтобы она не почувствовала боли, — они даже вызывались указать способ, как это сделать. Калифу, который нежно любил дочь, не понравился ни один из этих советов. Сенешаль это заметил. Добряк плакал уже больше часа и начал свою речь, еще не осушив слез.

— Я оплакиваю, государь, — сказал он, — кончину графа, моего сына. Шпага, которую он носил, не послужила ему защитой от взглядов принцессы. Вчера его предали земле, не будем больше говорить о нем. Сегодня речь о том, как лучше послужить Вашему величеству. Мне должно забыть, что я отец, и помнить, что я — сенешаль. Горе не помешало мне выслушать все советы, которые здесь предлагали, но, да простит меня почтенное собрание, я нахожу их все вздорными. А вот что советую я. С некоторых пор я взял к себе на службу конюшего. Не знаю, откуда он явился и кто он таков, знаю только, что, с тех пор как он у меня служит, я не вхожу ни в какие домашние дела. Этот человек — мастер на все руки, и, хотя я имею честь быть вашим сенешалем, в сравнении с ним я дурак дураком, о чем мне каждый день и твердит моя жена. Так вот, если Ваше величество соблаговолит спросить его мнения в этом важном деле, я думаю, государь, вы останетесь довольны.

— Охотно спрошу, дорогой сенешаль, — сказал калиф, — тем более что мне любопытно увидеть человека, который умнее вас.

Послали за конюшим, но он отказался прийти, пока принцессу с ее прекрасными глазами не запрут на замок.

— Видите, государь, — сказал сенешаль. — Что я вам говорил?

— Ишь, какой смышленый, — заметил калиф. — Приведите же его. Он не увидит моей дочери.

Конюший не заставил себя ждать. Его нельзя было назвать ни красавцем, ни уродом, но было в его манерах что-то располагающее, а на лице написана сметливость.

— Говорите с ним на любом языке, государь, — сказал сенешаль. — Он знает их множество.

Калиф, который изъяснялся только на своем родном языке, да и то с грехом пополам, пораздумал немного, желая начать разговор какой-нибудь остроумной фразой, и спросил:

— Как вас зовут, мой друг?

— Нуину, [97]— отвечал тот.

— Нуину, — повторил калиф.

— Нуину, — повторили хором советники.

— Нуину, — повторил сенешаль.

— Я спрашиваю, как вас зовут? — снова спросил калиф.

— Понимаю, государь, — ответил тот.

— Так как же вас зовут? — настаивал калиф.

— Нуину, — снова сказал тот, отвесив поклон.

— А почему вас зовут Нуину?

— Потому что это не мое имя.

— Как это так? — спросил калиф.

— Я изменил свое имя на имя Нуину, — объяснил конюший. — Вот почему меня зовут Нуину, хотя это не мое имя.

— Все понятно, — сказал калиф, — хотя мне понадобилось бы поломать голову не один месяц, чтобы в этом разобраться. Так что же нам делать с моей дочерью, Нуину?

— Все, что вам угодно, — ответил тот.

— Что же именно? — настаивал калиф.

— Все, что вам угодно, — повторил Нуину.

— Короче, — объявил калиф, — мой сенешаль сказал, что надо спросить у вас совета, как помочь горю, — ведь все, кто смотрит на принцессу, либо умирают, либо слепнут.

— Государь, — сказал Нуину, -

Но если прекрасные глаза — это напасть, вот как, по моему скромному разумению, следует поступить. Волшебнице Серене ведомы все тайны природы, пошлите ей безделицу — миллион или два золотом и, если она не откроет вам средства, которое исцелит глаза принцессы, можете считать, что такого средства на свете нет. А пока я предложил бы надеть на голову принцессы тюрбан красивого зеленого цвета, чтобы прикрыть им волосы Лучезары, ибо я уверен: взгляд ее так опасен отчасти потому, что блеск ее глаз усугубляется блеском волос. Ну а для того, чтобы одолеть остальные препятствия, я готов, если Вашему величеству угодно, сам поехать от вашего имени к волшебнице за советом, потому что я знаю, где она живет.

Калифу это было угодно, и даже весьма. Послу вручили для Серены кошелек, полный сверкающих алмазов, и еще полбочонка крупных жемчугов, и он пустился в путь, к великому сожалению сенешальши.

Странствовал он ровно месяц, а за это время глаза Лучезары натворили еще больше бед, чем всегда. Принцессе не понравился зеленый тюрбан: хотя он слегка умерял блеск ее глаз, его оттенок немного портил цвет ее лица, и это привело Лучезару в такой гнев, что она сорвала с себя тюрбан, швырнула его в лицо камеристке, и глаза ее стали еще злее, чем прежде.

Калиф приказал устроить религиозные шествия и публичные моления, дабы небо бросило милосердный взгляд на его бедных подданных или сделало так, чтобы принцесса отвратила от них свой. А тем временем вернулся Нуину, и вот что он сказал калифу, явившись в заседание его совета:

— Государь, волшебница Серена шлет вам свой привет. Она благодарит вас за подарки, но возвращает их вам. Она говорит, что в ее власти сделать так, чтобы глаза принцессы стали не опасней глаз Вашего величества и при этом сохранили всю свою красоту, но для этого вы должны доставить Серене четыре вещи.

— Четыре? — переспросил калиф. — Да если ей угодно, хоть четыреста и…

— С вашего позволения, государь, не торопитесь, — сказал Нуину. — Первая из этих вещей — портрет Лучезары, вторая — Тернинка, третья — Светящаяся шапка, и последняя — лошадь Звонкогривка.

— Что все это значит, черт возьми? — воскликнул калиф.

— Сейчас, государь, я вам все объясню. У Серены есть сестра по имени Загрызу, почти такая же ученая, как сама Серена, но, поскольку она пускает в ход свое искусство для того лишь, чтобы причинять вред, она всего лишь колдунья, тогда как Серена — благородная волшебница. Так вот колдунья похитила дочь Серены, когда та была еще ребенком. Теперь, когда девушка выросла, колдунья день и ночь ее тиранит, чтобы заставить выйти за маленького уродца — своего сына. Эту девушку зовут Тернинка, и она в руках колдуньи. Есть у колдуньи еще шапка, вся расшитая алмазами, и алмазы эти сверкают так ярко, что подобно солнцу освещают все вокруг своими лучами. И еще у колдуньи есть лошадь, на каждом волоске ее гривы висит золотой колокольчик, и звуки колокольчиков так мелодичны, что, стоит лошади шевельнуться, раздается дивная музыка. Вот, государь, четыре вещи, которых у вас требует Серена, предупреждая при этом, что тот, кто решится их похитить у Загрызу, почти непременно попадет в ее руки, а уж если он в них попадет, никакие земные силы его из них не вызволят.

Когда калиф и его советники услышали, какие невыполнимые условия поставила им Серена, они ударились в слезы, понимая, что лекарства от своей беды им не видать. Конюшему стало их жалко.

— Государь, — сказал он калифу, — я знаю человека, способного исполнить первое из требований Серены.

— Как! — воскликнул калиф. — Написать портрет моей дочери? Да кто же этот безумец, кто решится исполнить неисполнимое?

— Нуину, — ответил конюший.

— Нуину, — повторил калиф.

— Нуину, — повторил сенешаль со всеми советниками.

— Нуину! — закричали хором мальчишки, игравшие во дворе замка.

— Государь, — сказал сенешаль, — если он возьмется за дело, он с ним сладит.

— А хотя бы и так, — возразил калиф, — кто сладит с остальным?

— Я, — ответил храбрый Нуину, — но с условием: если кто-нибудь случайно назовет мое имя, пусть мне не докучают, эхом повторяя его один за другим, и когда принцесса станет такой, какой вы желаете, пусть она сама выберет себе мужа.