И вот в этой тишине в дверь опять просунулась голова тоге же самого негра, и он сказал, что масса Брейс ужасно беспокоится за массу Юпитера, который до сих пор не пришел домой, и не будет ли масса Сайлас так добр…

Негр посмотрел на дядю Сайласа, и слова застряли у него в горле: дядя Сайлас поднялся, держась руками за стол и дрожа всем телом; он задыхался, глаза его впились в негра, он сделал несколько судорожных глотков, схватился рукой за горло и наконец сумел выдавить из себя несколько бессвязных слов:

– Что он… что он… что он думает? Скажи ему… скажи ему… – Тут он без сил рухнул обратно в кресло и пролепетал чуть слышным голосом: – Уходи… уходи…

Перепуганный негр немедленно скрылся, а мы почувствовали себя… – не могу даже сказать, как мы себя чувствовали, но страшно было смотреть, как задыхается наш старый дядя Сайлас, – глаза у него остановились, и вообще у него был такой вид, словно он умирает. Никто из нас не мог сдвинуться с места. Одна только Бенни тихо скользнула вокруг стола, слезы текли по ее лицу; обняв отца, она прижала к своей груди его старую седую голову и принялась баюкать его, как ребенка. При этом она сделала нам всем знак уйти, и мы вышли, стараясь не шуметь, как будто в комнате был покойник.

Мы с Томом пошли в лес, и нам было очень грустно; по дороге мы говорили о том, как все изменилось по сравнению с прошлым летом, когда мы жили здесь. Тогда все было мирно, все были счастливы, кругом все уважали дядю Сайласа, а он сам был весел, простодушен, ласков и чудаковат. А посмотрите на него сейчас! Если он еще не свихнулся, говорили мы, то ему до этого недалеко.

Был чудесный день, яркий и солнечный, мы уходили все дальше за холмы, в сторону прерии, деревья и цветы становились все красивее, и так странно было думать, что в таком замечательном мире существуют горе и беда. И вдруг у меня перехватило дыхание, я уцепился за руку Тома, а все мои печенки и легкие ушли в пятки.

– Вот оно! – прошептал я, и мы оба, дрожа от страха, спрятались за кустом.

– Т–с–с! – зашипел Том. – Ни звука!

Оно сидело, задумавшись, на бревне на лужайке. Я попытался увести Тома, но он не хотел, а сам я не мог пошевелиться. Том стал объяснять мне, что второго случая увидеть это привидение у нас не будет и что он решил как следует насмотреться на него, хотя бы ему угрожала смерть. Мне ничего не оставалось делать, как тоже смотреть, хотя меня от этого било как в лихорадке. Том не мог молчать; но он говорил все–таки шепотом.

– Бедный Джеки, – бормотал он, – он успел переодеться, как собирался. Теперь ты можешь увидеть то, в чем мы не были уверены, – его волосы. Они не такие длинные, как были, он постриг их покороче, как я и говорил. Гек, я никогда в жизни не видел ничего более естественного, чем это привидение.

– И я не видел, – согласился я. – Я его где хочешь узнаю.

– И я узнаю. Оно выглядит совсем взаправдашним человеком, совершенно таким же, как до смерти.

Так мы продолжали глазеть, пока Том не сказал:

– Гек, а знаешь, это привидение какое–то странное. Днем–то ему ходить не положено.

– А ведь и правда, Том! Я никогда не слышал, чтобы они ходили днем.

– Вот именно, сэр! Мало того, что они появляются только по ночам, – они не могут появиться, пока часы не пробьют двенадцать. А с этим привидением что–то не в порядке, помяни мои слова. Я уверен, что оно не имеет права появляться днем. И до чего же естественно оно выглядит! Слушай, Джек ведь собирался изображать из себя глухонемого, чтобы соседи не узнали его по голосу. Как ты думаешь, если мы окликнем его – оно отзовется?

– Бог с тобой, Том, что ты говоришь! Я тут же умру, если ты окликнешь его.

– Да успокойся, я не собираюсь окликать его. Смотри, смотри, Гек, оно чешет голову! Ты видишь?

– Вижу, ну и что из этого?

– Как что! Зачем привидению чесать голову? Там же нечему чесаться: у привидения голова из тумана или чего–то вроде этого. Она не может чесаться! Туман не может чесаться, это каждому дураку ясно.

– Послушай, Том, если оно не должно чесаться и не может чесаться, так чего ради оно лезет рукой в затылок?

А может быть, это просто привычка?

– Нет, сэр, я этого не думаю. Не нравится мне, как ведет себя это привидение. У меня сильное подозрение, что оно не настоящее. Это так же точно, как то, что я сижу здесь. Потому что, если оно… Гек!

– Ну, что еще?

– Гек, ведь кустов сквозь него не видно!

– А ведь правда, Том. Оно плотное, как корова. Я начинаю думать…

– Гек, оно откусило кусок табака! Пусть меня сожрут черти, но привидения не жуют табак – им нечем жевать! Гек!

– Ну, что?

– Гек, это не привидение. Это Джек Данлеп собственной персоной.

– Да ты рехнулся! – воскликнул я.

– Скажи мне, Гек Финн, нашли мы труп в платановой роще?

– Нет.

– Или хоть какие–нибудь следы трупа?

– Нет.

– Вот тебе и отгадка. Там никогда и не было никакого трупа.

– Подожди, Том, но ведь мы слышали…

– Да, мы слышали крики. Но разве это доказывает, что кого–то убили? Конечно, нет. Мы видели четырех бегущих мужчин, потом мы увидели его и решили, что это привидение. А он был таким же привидением, как мы с тобой. Это был не кто иной, как сам Джек Данлеп. И сейчас это Джек Данлеп. Он как и собирался, остриг себе волосы и притворяется, что он здесь никого не знает, точно так, как он и говорил. Привидение! Это он–то привидение? Да он здоров как бык!

Тут я все понял и сообразил, что мы слишком много сами насочиняли. Я очень обрадовался, что Джек жив, и Том тоже обрадовался. Мы стали раздумывать, что предпочтет Джек – чтобы мы делали вид, что никогда его прежде не видели, или наоборот? И Том сказал, что, пожалуй, самое правильное спросить самого Джека, и пошел к нему. Я все–таки держался позади, потому что кто его знает, а может, это все–таки привидение. Том подошел к Джеку и сказал:

– Мы с Геком ужасно рады видеть вас, и вам нечего бояться, что мы проболтаемся. Если вы считаете, что вам безопаснее, чтобы мы, встречая вас, делали вид, что не знаем вас, только скажите, и вы увидите, что можете на нас положиться. Мы лучше дадим отрубить себе руку, чем подвергнем вас хоть какой–нибудь опасности.

В первый момент он посмотрел на нас с удивлением и, пожалуй, без всякого удовольствия, но по мере того как Том говорил, лицо его становилось добрее, а когда Том кончил, он улыбнулся нам, закивал головой, стал делать какие–то знаки руками и замычал «гу–у–у–гу–у–у», как делают глухонемые.

В эту минуту мы увидели Стива Никерсона с женой и детьми, – они живут по ту сторону поля. И Том сказал:

– Вы отлично делаете это, я просто никогда в жизни не видел, чтобы кто–нибудь делал это лучше. Так и надо, притворяйтесь и при нас, для вас это будет практика, и вы не наделаете ошибок. Мы будем держаться подальше и делать вид, что не знаем вас, но в любое время, когда вам потребуется наша помощь, дайте нам только знать.

Потом мы пошли, как будто гуляя, навстречу Никерсонам; ну и они, конечно, принялись расспрашивать, что это за человек, и откуда он, и как его зовут, баптист он или методист, и за какую он партию – за демократов или вигов, и сколько времени он здесь пробудет, – в общем, все те вопросы, которые задают обычно люди, когда появляется новый человек. Собаки, впрочем, делают то же самое. Том сказал, что это глухонемой и он только мычит и размахивает руками, так что понять ничего нельзя. Никерсоны тут же подошли к глухонемому и принялись подшучивать над ним, а мы с тревогой следили за этим. Том сказал, что Джек не сразу привыкнет вести себя как глухонемой и того гляди заговорит прежде, чем успеет сообразить, что делать. Наконец мы убедились, что Джек ведет себя совершенно правильно и отлично делает руками всякие знаки, и отправились в школу, которая находилась милях в трех отсюда, с тем чтобы попасть к перерыву между уроками.

Я был так огорчен тем, что Джек не рассказал о схватке в платановой роще и о том, как его чуть не убили, что у меня даже настроение испортилось; да и Том чувствовал себя так же, но он сказал, что если бы мы были на месте Джека, то мы тоже были бы осторожны и помалкивали, чтобы не попасться.