Первая из этих картин наиболее сложна по смыслу и не сразу поддается прочтению. На ней, как и на «Несении креста»!! огромное количество людей; но теперь они представляют не разобщенные группы, а целостную, сплоченную массу, занимающую большую часть картины. У зрителя сразу создается впечатление, будто он видит некое сборище, спонтанно собравшееся в глубине леса. В центре этой массы народа, составляющей замкнутый круг (или, скорее, амфитеатр), проповедует Иоанн, указывающий обеими руками направо, в просвет между деревьями. Там открывается прорезанная широкой рекой поляна, но такая бледная и воздушная, что может быть принята за видение или сон. На этом призрачном фоне едва различимы две крохотные фигурки, совершающие обряд крешения. Таким образом, мы видим как бы картину в картине: одна реальная, весомая, ощутимая в своей материальности — проповедник вещает собравшимся слушателям; другая призрачная, отличная и по цвету, и по интенсивности — тот же Иоанн крестит Иисуса Христа. Очевидно, вторая картина — предмет повествования проповедника в первой, реальной. Это — основной смысл картины. Но в ней определенно проглядывает и другой смысл, зашифрованный, обнаруживаемый тем, что в толще слушателей мы замечаем обращенное к нам лицо… Брейгеля!160 Причем выражение лица трагическое, полное скорби!…
Трудно отделаться от впечатления, будто присутствуешь на одной из тайных сходок, сопутствующих иконоборческому восстанию, и что художник, создавший это полотно, вне зависимости от своей конфессиональной принадлежности, с пониманием и болью относится к происходящему…
Две другие картины гораздо более откровенны и смотрятся как диптих, ибо показывают два евангельских сказания, привязанных к одному и тому же месту и хронологически следующих друг за другом. Первое относится к переписи населения по распоряжению римского императора; второе изображает избиение детей по приказу Ирода, рассчитывавшего таким образом уничтожить ребенка-Христа. Оба события происходили в Вифлееме. И у Брейгеля изображен Вифлеем. Но какой! И тут, и там мы видим засыпанную снегом деревню с характерными фламандскими домиками; и тут, и там группы людей, одетых в современные Брейгелю костюмы; лишь на одном из них — видимо, в целях маскировки — полосатый восточный халат.
На первой картине главное событие происходит в нижнем левом углу, где толпятся люди, ожидающие своей очереди, в то время как переписчики в темных одеждах, сидя у открытого окна одного из домов, записывают в книги имена собравшихся. Характерная деталь: высоко на стене дома, где обитают переписчики, прибита доска с черным имперским орлом Габсбургов; а рядом стоит охранник с алебардой. Всё это очень похоже на выколачивание очередного (или внеочередного) налога с жителей Нидерландов.
Что происходит, если налог вовремя не уплачен — об этом повествует вторая картина. Мы видим те же заснеженные домики, и тот же имперский орел красуется на груди главного распорядителя. И не сразу понимаешь, что полным ходом идет расправа — обнаженные мечи, убитые дети, женщины с заломленными над головой руками, мужчины, о чем-то тщетно умоляющие ландскнехтов. А вдали, словно окостенелый бездушный механизм, застыла монолитная группа конных солдат в кирасах и с поднятыми пиками, видимо страхующая убийц…161 И это ли не отклик чуткой души художника на увиденное в реальной жизни, если не «перевернутого мира», то «перевернутого мирка» своей страны, своего города, своей деревни?…
Можно было бы говорить еще, но это вряд ли многое прибавит, а потому перейдем к последней картине Брейгеля. Мы не уверены, что она действительно последняя по времени написания — она датирована 1568 годом, когда художник создал еще и другие первоклассные картины; но по смыслу она должна быть последней: здесь, как бы подводя черту, Брейгель от частного снова переходит к общему и говорит свое последнее слово, произносит свой беспощадный приговор обществу, в котором, волею Провидения, ему довелось жить и умереть. Речь пойдет о «Притче о слепых» (другие названия: «Слепые», «Парабола слепых»).
В картине как бы два изолированных друг от друга плана. Дальний — мирный и безлюдный фламандский пейзаж: несколько островерхих деревенских домиков, маленькая уютная церквушка, там и сям разбросанные деревья, птицы, высоко парящие в небе, кустарники, речка, заросшая зеленью. Передний план — шестеро слепых, бредущих не по дороге, не по тропинке, а по неровной, словно вздыбившейся земле, резко отделенной от зеленого ковра дальнего плана. И деревья, и дома, и церковь, и река для них чужие, они не видят ничего этого — глазницы их пусты, а у иных уже полностью закрыты кожными складками. Они проходят мимо, движимые какой-то своей целью. Чтобы не сбиться с пути, они держатся друг за друга. Но вот происходит беда: слепой поводырь не нащупал посохом конца пригорка и вместе со своим скарбом полетел в реку. Следующий, с искаженным от ужаса лицом, падает на него. Третий, связанный со вторым посредством посоха, уже пошатнулся и сейчас последует за своими предшественниками. Четвертый еще устойчиво держится на ногах, но чувствует неладное — это написано на его безглазом лице. Пятый и шестой пока ни о чем не догадываются, но и им неминуемо быть в реке следом за их товарищами. Таково внешнее, зримое содержание картины. Внутреннее же, незримое, но постигаемое, прочитывается без особого труда: природа вечна и совершенна, а жизнь людей — это путь слепых, кончающийся неизбежной гибелью.
Таков последний аккорд художника-философа в его многочастной мировой симфонии.
* * *
Прочерченная на предыдущих страницах краткая канва творчества Брейгеля, равно как и заключительная хронологическая таблица, — необходимое приложение к книге, лежащей перед нами. Ибо книга эта, как уже отмечалось, необычна, как необычен и ее автор.
Клод Анри Роке, родившийся в 1933 году, литератор весьма широкого профиля: он культуролог, эссеист и поэт. И хотя перу его принадлежит ряд работ по архитектуре и скульптуре, главное в его творчестве — своеобразные интервью, «беседы» (entretiens), которые он как бы проводит с заинтересовавшими его деятелями мировой культуры, такими, как Мирча Элиаде (1907-1986) — румынский писатель и историк религий,162 Ланца дель Васто (1901-1981) — ученик Ганди163 или Андре Леруа Гуран (1911-1986) — этнолог и знаток доисторического искусства.164 Мы не случайно остановились на этом, поскольку книга о Брейгеле, вышедшая в Париже в 1987 году, тоже своего рода «беседы» с художником и о художнике, повествование, написанное в весьма свободной манере, с неожиданными переходами от истории к искусству и от домысла к фантазии.165 Автор не стесняет себя формой изложения, давая главы то в несколько десятков страниц, то в несколько десятков строк, то выступая от лица Брейгеля, то рассуждая о Брейгеле, то ведя плавный рассказ, то сочиняя текст ненаписанного письма; не выдерживает он и хронологического принципа, с легкостью переходя от более позднего к более раннему и обратно. Но Роке, сам уроженец Дюнкерка, прекрасно знает страну, о которой пишет, ее особенности, ее историю. Стремясь сделать повествование о Брейгеле эмоционально-правдивым, он из конца в конец объездил те земли, в которых бывал художник, и прошел все дороги, по которым тот некогда ходил. Он всё разведал об интересных людях — современниках Брейгеля, а потому читатель получит попутно тьму полезных сведений о разных лицах — о Дюрере, об Эразме, о Хуго ван дер Гусе и многих других. Самыми сильными страницами книги, на наш взгляд, являются экскурсы автора в историю (хотя и далеко не всегда непосредственно связанные с Брейгелем). Таковы, например, мастерски изложенные эпизоды восстания анабаптистов в начале книги и события Нидерландской революции в ее конце. Иногда, правда, и здесь проскальзывают кое-какие неточности, вроде того, что будущего императора Карла V Габсбургского Роке величает «Люксембургским» (Люксембургским был Карл IV), а сына Филиппа II называет Хуаном, хотя в действительности тот был Карлосом (Хуаном был сводный брат Филиппа). Впрочем, это мелочи, которые встречаются почти в каждой книге. Они вполне компенсируются прекрасным русским переводом и теми весьма уместными комментариями, которыми переводчик снабдил текст повести.
