Литмир - Электронная Библиотека

Некоторое время они молчали.

— Где, вы говорите, он теперь? — спросил представитель, подняв на Сарычева глаза.

Сарычев подошел к стене, отдернул занавеску, прикрывающую карту, ткнул пальцем.

— Вот тут. Вместе с частью отряда он продолжает поиски остатков разбитой банды. — Сарычев закрыл карту, вернулся на диван. Сел, концом шарфа начал протирать стекла очков.

— Почему вы его до сих пор не отозвали? — спросил представитель.

— Честно говоря, боялся. Больно уж он осторожен. Я боялся, почует неладное и уйдет. А без него мы потеряем ключи ко всему подпольному центру.

— Логично. — Представитель из Москвы придавил папиросу, встал и подошел к окну. — Ну, что ж... будем брать на месте. — Он повернулся, внимательно посмотрел на Сарычева и спросил: — Ну а с золотом-то как, Василий Антонович?

Сарычев некоторое время молчал опустив голову. Потом поднял глаза, открыто посмотрел на молодого человека и тихо, но твердо сказал:

— Это моя вина, Дмитрий Петрович. Я был инициатором операции... И отвечу перед партией по всем законам нашего трудного времени.

 

Сапоги глубоко проваливались в моховую подушку, и Егор с трудом вытаскивал ноги. Его шатало от усталости, страшно хотелось пить. На груди Шилова, схваченный ремнями, висел баул, на спине Егор нес ротмистра.

— Правее бери, — советовал ротмистр. — Там потверже.

Шилов не отвечал, дышал хрипло, открыв рот. Кедровые и еловые лапы цеплялись, шуршали по одежде, похрустывали сучья.

Он прошел еще несколько метров, осторожно опустил ротмистра в мох, сбросил баул и сам плюхнулся на землю, тяжело дыша.

— А в сущности, мне теперь наплевать, донесешь ты меня или нет...

— Донесу. А ну покажи ногу.

Шилов размотал окровавленные тряпки, некоторое время угрюмо смотрел.

— Гниет... — проговорил ротмистр. — Дело труба, гангреной пахнет.

Шилов молча встал и пошел в лесную чащу. Лемке повалился на спину, закинул за голову здоровую руку. Что-то сонно бормотали вековые сосны и кедры, далеко вверху голубело небо. Ротмистр, нахмурившись, смотрел в эту бездонную синеву.

Егор скоро вернулся с пучком каких-то листьев, размял их, приложил к ране и снова замотал тряпки.

— По-моему, железная дорога в той стороне. — Лемке показал вправо.

— Нет, там. — Шилов кивнул в противоположную сторону и вновь поднялся.

Ножом он долго срезал молодую тонкую ель. Сыпалась белая влажная щепа, Егор кряхтел, шепотом ругался.

Лемке лежал на спине, говорил задумчиво:

— У матушки было маленькое имение... Пили по вечерам чай на веранде, разговаривали о судьбах России. — Он усмехнулся. — Брат музицировал. Настойку закусывали ветчиной, матушка сама ее коптила. Превосходная была ветчина... А потом брата убили в Галиции, во время брусиловского наступления.

— Когда? — вдруг спросил Шилов.

— В августе пятнадцатого.

— Я там тоже был, — отозвался Шилов. Он перевел дух и снова принялся резать ствол ели.

— Н-да-а... — протянул Лемке. — А потом имение сожгли к черту, библиотеку разграбили. Как тебе это нравится, Шилов? — Лемке повернул голову и посмотрел на Егора.

Тот, навалившись на подрезанный ствол ели, старался сломать его. Раздался сухой треск, и ствол резко переломился. Шилов упал. Лежал, раскинув руки, отдыхал.

— Ты что, Шилов? — встревожился Лемке и приподнялся на локте. — Шилов, что с тобой?

— Ничего, — помолчав, ответил Шилов и поднялся. — Отдохнул маленько...

Он встряхнул ель, подтащил ее к Лемке, сказал с улыбкой:

— Садись, ваше благородие!

Он помог Лемке сесть на еловые лапы, подумал и сказал:

— Ты лучше ложись.

Лемке повиновался. Шилов поставил рядом с ним баул, приказал:

— Держи.

Потом сделал из ремней нечто вроде бурлацкой петли, зацепил за крепкий сук, другой конец перекинул через плечо, поднапрягся и потащил. Лемке усмехнулся:

— Мне только кнута не хватает.

Наклонившись всем корпусом вперед, Шилов медленно передвигал ноги. Все так же сдержанно и могуче дышала тайга, потрескивали, раскачиваясь под ветром, ровные и желтые, будто свечи, стволы сосен.

Лемке смотрел в помутневшее от наплывавших вечерних сумерек небо, молчал.

— Отдохнул бы, Шилов? — тихо сказал Лемке.

Егор не ответил. Все так же шел и шел. Шаг за шагом, метр за метром. Слышалось хриплое, надсадное дыхание.

 

Желтые хвосты пламени, разбрызгивая искры, метались из стороны в сторону. Тяжелое, черное небо нависло низко над землей. Шилов и Лемке молчали, задумчиво смотрели на костер, слушали, как шумит тайга, как потрескивают и стреляют еловые шишки, и каждый думал о своем. Из далекой таежной чащи донесся тоскливый, хватающий за душу волчий вой.

— Если с голоду не подохнем, так волки сожрут, — спокойно проговорил Лемке. — Сколько у тебя патронов осталось?

Шилов вытащил из-за пояса наган, повернул барабан, ответил:

— Три...

Неожиданно закуковала кукушка — одиноко, протяжно. И вдруг замолчала.

— Кукушка, кукушка, сколько нам жить осталось? — громко спросил Лемке, и таежные чащобы отозвались слабым эхом.

Птица ответила. Она куковала, а Шилов и Лемке шепотом считали. Было видно, как у них шевелятся губы.

«Ку-ку, ку-ку, ку-ку...»

Она прокуковала одиннадцать раз и замолчала.

— Вранье, — сказал Лемке и усмехнулся.

— Ты ото что? — спросил Шилов.

— Про кукушку. — Ротмистр вздохнул, задумчиво уставился в огонь. Он лежал на боку, подперев кулаком голову. — Один бог правду видит... да не скоро скажет. А вы и бога у народа отняли. А как он без бога жить будет, русский-то народ, вы об этом думали?

Шилов не ответил, только усмехнулся.

— Э-э, с кем я беседы беседую! — поморщился Лемке. — Ты хоть грамоте-то обучен?

— Обучен, — опять усмехнулся Шилов.

— Обуче-ен, — передразнил Лемке. — Вы обучены дворцы ломать. Это вы умеете, мастера...

— Новые построим, — нахмурившись, ответил Шилов. — Не хуже ваших.

— Старые-то зачем ломать? — В голосе Лемке прорвалась злость.

— Война, — сказал Шилов. — Тыщу лет народ терпел, а теперь вот прорвалось.

— Прорвалось... — повторил ротмистр. — Жалко, ваша взяла, я б вам показал «прорвалось». Я б вас... — Лемке не договорил, только взмахнул крепко сжатым кулаком.

Шилов смотрел на него молча, словно окаменев.

— Господи-и, — протянул Лемке и повалился на спину. — В святом писании что сказано? Возлюби ближнего своего? Возлюби-и! А мы! Как куропаток, друг дружку стреляем!

— Возлюби, говоришь? — глухо процедил Шилов. — Это за что мне тебя возлюбить, ваше благородие? За то, что с двенадцати лет на руднике вагонетки катал? За то, что никогда сытым себя не помнил? — Шилов говорил медленно, и чувствовалось, как в груди у него закипает злоба. — За то, что мой батя в аварию попал и его с шахты, слепого, выгнали, когда ты настойку ветчиной закусывал и о судьбах России калякал?! За что любить-то? Тут не любить надо, ротмистр! Драться будем! До смерти.

Лемке быстро взглянул в исказившееся злобой лицо Шилова и отвернулся. Улегся поудобнее, закрыл глаза.

Шилов облизнул потрескавшиеся губы, стал смотреть в огонь костра. Подбросил несколько сучьев, переломив их о колено.

Лемке открыл глаза, спросил:

— Ты что, так всю ночь сидеть будешь? Ну и дурак!

Шилов не ответил. Лемке вздохнул и опять закрыл глаза. Вдруг где-то в чащобе снова закуковала кукушка. Егор сидел неподвижно, остановившимся взглядом смотрел в огонь костра.

Утром Шилов набрал полный картуз спелой земляники, принес ротмистру.

— Ешь, — коротко приказал он.

Лемке глянул на крупные ягоды, молча отвернулся.

— Ешь, — повторил Шилов и сунул картуз под нос ротмистру.

— Не хочу! — резко ответил тот. — Отстань.

— Ешь, — повторил Шилов. — Совсем ослабнешь.

— У меня от нее челюсти сводит! Отстань, кому говорю!

Шилов вздохнул, положил в рот горсть ягод. Медленно жевал. Лениво зашуршал по тайге дождь.

24
{"b":"157227","o":1}