Шилов усмехнулся, покачал головой. Действительно, этого он понять не мог. Лемке напрягся изо всех сил, стараясь растянуть веревки.

— Сволочь! Мерзавец! — с ненавистью процедил он, пытаясь высвободить крепко стянутые руки. Лицо его взмокло, вены на шее набухли, он тяжело дышал. Наконец обессиленный Лемке привалился спиной к кедру. Шилов, сидя неподалеку от него на пне, с напряжением прислушивался, вглядывался в таежную чащобу.

— Ладно, твоя взяла. Твоя... — хрипло выдохнул Лемке. — Черт с тобой, забирай все. А я в Монголию уйду... Все тебе расскажу — и в Монголию. А, Шилов? Ты только идейным не прикидывайся, смотреть противно.

Егор поднялся, медленно подошел к Лемке.

— Слушай! — тихо выговорил он, с трудом сдерживая подступающую к горлу ярость. — Ты мой смертельный враг. Навсегда! И у нас с тобой не за золото драка, а за другое. — Шилов умолк, стиснув зубы, только желваки перекатывались, туго обтянутые кожей. — Но, кроме тебя, меня, есть еще маленькие голодные дети. И есть голодный рабочий класс, который разбил Антанту и вас вместе со всеми вашими деникиными и колчаками и будет строить общее народное счастье для этих маленьких голодных детей. И золото это нужно, чтобы их накормить хлебом. Простым хлебом! Они пирожных отродясь не пробовали! И я это золото донесу! Мертвый донесу. Уяснил ты себе это?

Лемке слушал Шилова, видел его побледневшее лицо, искривившиеся от ненависти губы, сдвинутые к переносице брови, и невольный страх закрадывался в его душу. Егор вздохнул глубоко, словно освобождаясь от закипавшего в нем гнева, и закончил:

— А идейным мне прикидываться нечего. Моя идея — для других жить, я так и стараюсь...

Странное уважение появилось в глазах ротмистра — то ли уважение к своему врагу, то ли удивление перед словами, которые тот произносил, задыхаясь. Так говорили те, которых он, Лемке, расстреливал. А перед смертью, говорят, человек становится самим собой, и врать ему смысла нет. Лемке тряхнул головой, будто прогонял дурные мысли, скрипнул зубами:

— Не верю я тебе! Все равно не верю!

В лесной чаще послышались быстрые шаги, треск сучьев, из кустов вынырнул взмокший от бега, разъяренный Кадыркул. Вместо баула с золотом он тащил за руку казачка Гриньку. Во рту у Гриньки был кляп, по щекам катились слезы. Кадыркул толкнул Гриньку к Шилову и взмахнул рукой.

— Шакал! — бешено захрипел он и швырнул на землю шапку. — Убей его, командир! Баранья башка! Он про золото знал, есаулу сказал! Есаул золото увез! — Кадыркул застонал от бессильной ярости, ударил себя кулаком в грудь.

— Что-о? — Шилов бросился к казачку Гриньке, выдернул кляп из рта. — Говори!

— Я... я не знаю... — всхлипывая, бормотал Гринька. — Я следил... Он велел следить за вами. Видел вас у реки... — Гринька заревел.

— Ну?! — Шилов встряхнул его за плечо.

— Он мне шашку подарил, обещал с собой взять... А потом мешок забрал, меня побил и уехал. — Казачок вновь зашелся слезами.

Молчавший до сих пор Лемке вдруг тихо рассмеялся.

— Когда... когда он уехал? — Шилов тряс казачка за плечи.

— Как стемнело, так и уехал...

Кадыркул сидел на земле, раскачивался, обхватив голову руками, тихо стонал.

— Куда? В какую сторону поехал? — допытывался Шилов.

Гринька показал рукой.

— В Монголию! — давясь от смеха, с трудом выговорил Лемке.

— Ночью выехал, уже пять часов скачет, — промолвил Шилов, растерянно оглядываясь по сторонам. — Что делать, Кадыркул?

— Река... Есаул к мосту поскакал, — ответил Кадыркул. — День ехать. Висячий мост, сам видел. Плот надо делать, командир! По реке догоним. Совсем близко. Другой дороги за кордон нету!

Лемке вдруг опять залился безудержным смехом:

— Ой, не могу... Как он вас! Ай да Брылов! Ай да мальчик! И вас и меня обштопал! Ну, такой не пропадет! У такого вы золото вряд ли вырвете! Ай да Брылов!

Шилов метнулся к Лемке, заткнул кляпом смеющийся рот.

В предрассветной мгле из-за холмов показались вытянутые в цепь всадники. В безмолвии они двигались через густой кустарник к лесу, в котором расположилась банда есаула. Кунгуров смотрел на карманные часы с откинутой крышкой. Лошадь под ним нетерпеливо переступала с ноги на ногу.

— Пора, товарищ Кунгуров. Ну и выдержка у вас. Чересчур! Уйдет банда!

— Здесь я командую, товарищ Никодимов! — Кунгуров захлопнул с легким звоном крышку часов, вытянул из-за пояса ракетницу. Мимо него, обгоняя, проезжали красноармейцы, оглядывались на командира.

— Ну, товарищ Никодимов, теперь имею честь пригласить вас в атаку! — улыбнулся Кунгуров.

Бледно-красный шарик ракеты, шипя и разбрасывая искры, взмыл в небо. В ту же секунду утреннюю тишину вспороли пулеметные очереди, залпы винтовок. Донеслись смутные крики, частые выстрелы.

Кадыркул кинулся к перепуганным лошадям. Шилов подхватил Лемке, бросил его в седло, и трое всадников галопом понеслись по перелеску прочь от боя. И вновь Шилову подумалось: почему все-таки люди для смерти выбирают те минуты, когда зарождается жизнь, когда наступающее росное утро обещает счастливый день?

Оглянувшись, Егор увидел, как конные цепи летели к лесу. Трещали выстрелы, захлебываясь, бил пулемет.

Их заметили. От группы всадников отделились человек шесть и поскакали вслед по склону холма. Ротмистр замотал головой, замычал что-то. Шилов на ходу выдернул у него изо рта кляп, спросил:

— Что?

— К реке надо заворачивать! К реке? — прокричал Лемке. — Наддай, Шилов, голуба!

Егор нахлестывал лошадей. Красноармейцы начали медленно отставать, увидев, как три всадника повернули от гряды сопок к лесной чащобе.

Шилов продолжал остервенело нахлестывать лошадей.

Мощно грохотали тугие темные волны реки, стиснутой каменистыми берегами, торчали подмытые белые корни сосен, низко нависали над водой деревья.

Лемке сидел на берегу, прислонившись спиной к валуну, и, прищурившись, смотрел, как ловко и яростно работает топором Егор Шилов. Горячее солнце уже высоко поднялось над сопками.

Рядом с ротмистром сидел Кадыркул, ножом обстругивал длинный шест. Тут же позвякивали удилами привязанные кони.

— Дай пить, Кадыркул, — попросил Лемке.

Казах спустился к реке, набрал флягу воды, вернулся, поднес к губам ротмистра, тот жадно пил, струйки воды стекали по подбородку.

Напившись, Лемке шумно вздохнул. Устало прикрыл глаза. Невдалеке по-прежнему неутомимо стучал топор, и ротмистр, приоткрыв веки, вновь увидел Шилова в темной от пота нижней рубахе. Плот был почти готов.

Ротмистр некоторое время наблюдал за Шиловым, потом посмотрел на казаха и вдруг тихо попросил:

— Развяжи меня, Кадыркул.

Казах с удивлением взглянул на ротмистра, ответил:

— Шилов скажет — развяжу.

— Ты ему веришь? — спросил Лемке с усмешкой. — Ты посмотри, как он старается! Разве для других человек будет так стараться? А, Кадыркул?

— Командир Шилов Кадыркулу жизнь спас, — коротко ответил казах, орудуя ножом. — Кадыркул Шилова убить хотел, а он спас.

— Ты ему нужен был, потому и спас! — горячо возразил Лемке. — Вспомни, сколько, раз тебя обманывали?

Кадыркул растерянно посмотрел на Лемке, и тот, видя эту растерянность, говорил вкрадчиво, ласково.

— Никто не делает добро просто так, Кадыркул.

— Шилов Кадыркулу добро делал, — отвечал казах.

— Эх, Кадыркул, умный человек, а не понимаешь. Тебе Шилов сказал, что он красный?

— Да.

— Для народа старается?

— Да.

— А почему же тогда мы сегодня от красных убегали? Ты об этом подумал?

Смятение и растерянность заметались в глазах казаха.

— Развяжи, — просил Лемке. — Мы с тобой золото поделим по-братски. Богатым человеком будешь. Целые табуны коней, отары овец.

Перестук топора неожиданно стих.

— Кадыркул! — громко позвал Шилов.

Казах поднялся, быстро пошел на зов.

Егор сидел на корточках перед кустом можжевельника, и в пригоршне у него попискивали четверо голых, беспомощных птенцов. Он осторожно держал их на ладонях, разглядывая.