Был ли это полтергейст? Речи о нем не шло той осенью 1965 года, когда чертенок Депардьё опять решил заняться театром. Некоторые друзья уговаривали его снова поступать на театральные курсы. Жерар согласился. «Сначала инстинктивно, чисто по наитию», — утверждал он позже. Друзья? Их было трое, и все трое носили имя Мишель: Арройо, Муйрон и, разумеется, Пилорже. Арройо тоже был родом из Берри и только что поступил на курс Жан-Лорана Коше, бывшего штатного актера «Комеди Франсез» — прославленного «дома Мольера». Частная школа Коше, разместившаяся в здании театра Эдуарда VII, быстро стала пользоваться популярностью среди потенциальных актеров, поскольку была одной из самых доступных в столице. 60 учеников платили всего по 420 франков в месяц за право работать под руководством Коше 16 часов в неделю. Среди них — сын Деде и Лилетты; он еще не знал, что здесь его ждет встреча, которая определит весь его жизненный путь.
Коше встретил парня из Шатору с любопытством, но без настороженности, несмотря на его своеобразный вид: длинные волосы, валенки и бесформенные брюки. «Он был невероятно худой, отчего казался высоким, — рассказывал мне Коше, с трудом скрывая волнение при воспоминании о юношеском очаровании своего гостя, о той дикой красоте, которая должна была расцвести пышным цветом. — Просто античная статуя. Ему нравилось производить впечатление на собеседника, даже бахвалиться, но это все наносное. Он обладал огромной чуткостью, огромной деликатностью. Это был редчайший человек, редкой проницательности. Его жадность к учебе меня поражала».
В школе Коше Жерар быстро нашел новых друзей. Его однокашников звали Анн-Мари Кантен, Эвелина Пажес, Пьер Андрие и Элизабет Гиньо (его будущая жена). Миниатюрная светловолосая женщина, четырьмя годами его старше [15], тоже была заинтригована непохожестью этого юноши на других: «Он был совершенно уникален. В нем была некая грубая подлинность, без всякой гнили». Со своей стороны, Жерар не остался безучастен к очарованию Элизабет — «козявки в сорок два кило, которая знает, чего хочет». Однако ему пришлось выждать некоторое время, прежде чем открыться в своей страсти этой «козявке». Элизабет тогда жила вместе с одним ирландским художником, Сэмом Уолшем, другом Фрэнсиса Бэкона — автора портретов нескольких знаменитостей того времени, в том числе писателей Симоны де Бовуар и Сэмюэла Беккета. Параллельно с занятиями в театральной школе молодая женщина серьезно работала над диссертацией по психологии.
Только через три долгих года между молодыми людьми понемногу завязался серьезный роман. Пилорже, с которым Депардьё делился своими переживаниями, вспоминает: «В один весенний день она остановила свой выбор на Жераре. Незаметно для чужих глаз. В тот день мы все вместе работали в театре. Позже он поехал на Ибицу, где Элизабет проводила каникулы, и можно сказать, что он тогда ее в буквальном смысле похитил. Между ними существовало некое сильное притяжение, и в то же время они дополняли друг друга. Она приносила ему ясность, в которой он нуждался. Именно она дала главный толчок его карьере». Депардьё первый признал, какую важную роль сыграла тогда Элизабет в определении его призвания: «Когда она познакомилась со мной, я мало что знал. Это она меня всему научила — манерам, воспитанности… По сути, она позволила мне выразить все, что я носил в себе, не зная того… Без любви и терпения Элизабет не было бы Депардьё-актера…»
Однако предстояло еще немало потрудиться, чтобы довести до совершенства дарования, которые ему суждено было в себе открыть. Этот великан, затянутый в джинсы и тенниски, по-прежнему «мычал» текст, отмечает Коше, которому приходилось постепенно ставить ему голос, обучать интонированию реплик, жестикуляции. Чтобы приобщить своего подопечного к ремеслу и дать ему возможность попрактиковаться, наставник предложил Жерару роль Нерона в «Калигуле» Альбера Камю. Ученик оказался в замешательстве: он ничего не знал об этом историческом персонаже и его кровавых причудах. «Это был римский император и псих», — объяснили ему вкратце. «Ладно, это я понимаю. Но почему он говорил то-то и то-то?» Жерару потребовалась одна бессонная ночь, чтобы выучить наизусть свою роль, а потом было представление, которое чуть было снова не закончилось катастрофой: один неловкий жест — и он сломал стул, на который должен был сесть его партнер, друг и помощник Пилорже.
Оправившись от потрясения, ученик продолжил упорно трудиться и выступать перед товарищами, несмотря на идущий изнутри страх перед сценой, не дававший ему четко выговаривать слова. Мешали и явные пробелы в образовании. Например, когда Коше попросил его выучить монолог Пирра, Жерар, никогда не слыхавший о знаменитом мифологическом герое из «Андромахи» Расина, на мгновение подумал, что тот оговорился, однако не посмел возразить и записал на бумажке, как расслышал, имя, названное учителем. Когда он, наконец, прочел о приключениях царя Эпира — первого грека, бросившего вызов Риму, ему это не слишком помогло: «Я ничего не понимал в этих стихах! За словами мне мерещились образы. В слове “отпрыск” мне представлялись брызги, а “Илион” я понимал, как «или он». Я выучивал текст, потому что у меня была хорошая память, но я совершенно не понимал, что говорю».
Хотя молодой Депардьё не всегда улавливал смысл монологов, которые его заставляли учить, его ум пробудился, его жажда знаний была неподдельной, не говоря уж о его зверской работоспособности. Каждый из его учителей, сменявших друг друга, неустанно будет ему повторять: талант ни на что не годен, если над ним не работать. И привитое деревцо прижилось, превзойдя все ожидания садовников. Ибо самоучка, стремившийся к абсолюту и плененный красотой, быстро учился. Учился он, конечно, по тщательно подобранным книгам, но еще и благодаря своей особенной манере наблюдать, чувствовать и запоминать. Он впитывал образы и звуки, как губка, о которой говорил Фрэнсис Скотт Фицджеральд. «К Жан-Лорану Коше он попал совершенно неотесанным, — вспоминает Франс Рош, знаменитая тележурналистка. — Он ничего не знал. Выучил классику, не зная авторов. Но у него была незаурядная способность приспосабливаться. Обычно лишь женщины настолько обучаемы. Я никогда не встречала другого такого мужчины, как он».
Обладал ли Депардьё уже тогда удивительной способностью не только вживаться в образы своих персонажей, но и позволять «роли войти в него», как многие годы спустя отметит журналист Франсуа Шале? Близкий друг будущей звезды это допускает, отмечая, что Жерар находился в постоянном внутреннем поиске: «Жерар испытывал потребность быть любимым, стремление к признанию, оставшееся с детства; а когда ты актер, то, естественно, становишься объектом желания». Именно благодаря этому стремлению и неутомимому труду наконец-то произошел «щелчок».
Когда? После роли Пердикана в пьесе Альфреда де Мюссе «Любовью не шутят». «Я попросил его проработать одну сцену, но он выучил всю пьесу целиком!» — вспоминает Коше, который до сих пор не может прийти в себя. «“Будьте в полдень у маленького фонтана…” Мне показалось это так красиво, так свежо… И вот тут-то меня и прорвало. Унесло ввысь», — подтверждает, со своей стороны, Депардьё, который наконец-то убедился, что театр, чужими словами, понемногу возвращает ему дар речи, которого ему так не хватало в отрочестве [16]. Более того, он так объясняет глубинные причины, по которым решил стать актером: «Когда ты актер, ты можешь быть кем угодно. Вот это да! А я-то чуть не стал никем…»
Быть кем угодно? Робкому и застенчивому ученику было до этого еще далеко, когда его заставляли изучать классику французского театрального репертуара. Чтобы справиться с ролью дона Сезара де Базана в «Рюи Блазе», ему снова пришлось расшифровывать текст Виктора Гюго, только по-своему, то есть играя ситуацию, а не слова, словно выпрыгивая из своей шкуры: «Я выплескивал это из себя, словно изгонял дьявола. Выплескивал, самоочищался и в то же время наполнял себя. Персонажи горели во мне, точно в топке».
