– Кто? – Савелий от неожиданности проглотил кусочек лимона и закашлялся.

– Шахерезада. Знаешь, кто такая Шахерезада?

– Знаю… конечно. Ну и фантазия у тебя… Коля и… Шахерезада!

– Ассоциативное мышление у меня действительно развито неплохо, – скромно заметил Федор. – Я всегда увлекался аналогиями и сравнениями. Взять, например, тебя, Савелий. Знаешь, кого ты мне напоминаешь?

– Кого? – Зотов простодушно смотрел на него своими небольшими голубыми глазами, полными любопытства и ожидания. Лысина его сияла в тусклом свете, как полированная, краснели уши, крупноватые для головы такого размера, – не красавец, но очень хороший человек.

– Я вижу тебя, Савелий, – медленно начал Федор, уставясь в глаза другу, словно гипнотизируя его. – Я вижу… – Как на грех, его фантазия забуксовала, и ничего путного не приходило в голову.

Зотов как завороженный продолжал смотреть на него.

– А, так вы уже вовсю гуляете без меня! – раздался родной голос у них над головами. Капитан Астахов собственной персоной возник перед столиком.

– Коля, пришел! – обрадовался Зотов. – Молодец!

– Очень кстати, – сказал Федор. – Савелий полдня таскал меня по кладбищу, и мне просто необходимо сменить обстановку и расслабиться. Садись, Коля!

– Я не таскал… – возразил Савелий. – Ты сам!

– А с чего это вы вдруг поперлись на кладбище? – спросил капитан, усаживаясь. – Других дел не было? – Будучи реалистом, он всегда называл вещи своими именами и не затруднялся в подборе слов – пользовался первыми пришедшими в голову.

– Проведать одного человека, а Савелий забыл, где он лежит.

– Я не… Ну да, подзабыл маленько, – повинился Зотов. – Но ведь нашли же!

– Нашли-то нашли, но искали долго. И появились всякие мысли о бренности бытия. О том, что пока мы здесь…

– Меньше думай о всякой фигне, – перебил Федора капитан. – И не надо мутной философии. «Бренность бытия»… Ты еще о смысле жизни расскажи.

– Могу. Вот, как по-твоему, Коля, в чем смысл жизни?

– Не знаю, – ответил капитан. – Потому что смысла нет. В моей, во всяком случае.

– Ошибаешься. В жизни каждого человека есть смысл. Только он может быть скрыт.

– На хрен он тогда нужен, если скрыт? – резонно возразил капитан.

– Придет время, откроется, – утешил его Федор.

– А чего это вы лимончиком закусываете? Я бы сейчас чего-нибудь слопал… – Коля обвел взглядом стол.

– Да у них ничего нет.

– Как это нет? – удивился Коля. – А для своих?

– Только бутерброды. Для всех. Ты живешь в демократическом обществе, Николай, – сказал Федор. – Даже несмотря на то что ты работник… известных органов, тебе тут не подадут яичницу с ветчиной или пельмени.

– Эх, пельмешек бы сейчас! – воскликнул Коля с энтузиазмом. – Ладно, давай бутерброды. Штук пять для разгона. И водки. В демократическом… – хмыкнул он. – Недавно прочитал об одном деятеле из мэрии: взятки берет, но в душе демократ!

– Все берут, – отозвался Федор. – Сам знаешь. И демократы, и либералы, и сторонники национальной идеи. Деньги не только не пахнут, они вообще – вне политики.

Ему никто не возразил. Капитан сосредоточенно жевал, Савелий задумчиво кивал, печалясь о несовершенстве человеческой натуры. Переключаясь на другую тему, Федор спросил:

– Ну-с, а что новенького в преступном мире?

– Новенького? – повторил Коля с набитым ртом. – Тебе весь список огласить?

– Не обязательно, – ответил Федор. – Давай самые горячие новости часа. Как я понял из нашей короткой телефонной беседы, ты опять собираешься бросать все к чертовой матери и уходить к брату в бизнес. Что случилось?

– Полный отстой, – признался Астахов. – Даже вспоминать не хочется. Давайте лучше про кладбище.

– Знаешь, Коля, только там начинаешь понимать некоторые вещи…

– Например? – капитан перестал жевать.

– Что мы не вечны.

– Ты, Федька, десять лет вкалывал ментом, пока не слинял в академики, и не понял, что мы… как это ты сказал – не вечны? Или забыл уже? И вспомнил только на кладбище?

– Помню, – ответил Федор. – Но на той работе некогда было думать. А тут… день прекрасный, солнце, травка, памятники. Тишина. Бабочки летают. Какие-то женщинки возятся, цветочки высаживают. И ты чувствуешь, что это… последняя остановка! И тем, кто приехал, уже ничего не нужно: ни денег, ни положения, ничего того, за что перегрызали друг другу глотки.

– Ага, – скептически бросил капитан, – и тут возникает философский вопрос – зачем старались? Зачем глотки друг другу грызли, зачем надрывались, предавали, убивали, да? Лучше бы лежали на диване и читали книжку… или разводили кроликов. И одну бабу на всю жизнь. И жрать только овощи. И долго бы ты так протянул с такой философией?

– Мутной!

– Вот именно! Мутной! Человек – животное, и всегда будет убивать, жрать мясо и отнимать у соседа его бабу. И никакая ваша цивилизация этого не изменит. Вот тебе и вся философия!

– Я читал… – подал голос Савелий. – Я читал, что… у преступников почему-то удваивается одна из хромосом. И этих асоциальных личностей можно исправить с помощью генной инженерии… сразу после рождения. Когда-нибудь наука сумеет…

– Идея старая, – заметил Федор. – Помните «Возвращение со звезд» Лема?

– Помню, – ответил Савелий.

– Не помню, – нахмурился капитан.

– Космонавты вернулись на Землю после длительного полета, а ученые тем временем придумали прививку против агрессивности – «бетризацию». Научились убивать в человеке зверя. И прекратились убийства и насилие, а также – полеты в космос, освоение планет, океанских глубин. Люди потеряли дух здорового авантюризма и готовность рисковать. Народ переключился на развлечения и потерял смысл жизни. В результате эволюция прекратилась, и началось вырождение. Аналогия понятна?

– Понятна, – ответил Савелий. – Ты хочешь сказать, что без агрессивности мы выродимся?

– Да. Человек – хищное животное. Крестоносцы, открыватели новых земель, золотоискатели, талантливые военачальники – это все хищники. Мораль, воспитание, вера смягчают агрессивность и направляют ее в другое русло…

– Ага, направляют! Воспитатели вроде тебя, – заметил капитан исключительно из духа противоречия.

– В следующий раз мы с Савелием возьмем тебя на кладбище, – сказал Федор. – Положительно действует на психику и успокаивает нервы. Что там у тебя, капитан?

– Да много чего, – буркнул тот, дожевывая последний бутерброд. – Убийство.

– Убийство? – поразился Савелий.

– У меня каждый день убийства, – отозвался Астахов с досадой. – А ты говоришь! – Он махнул рукой.

– Можно детали? – спросил Федор.

– Жертва – бизнесмен, миллионер, собиратель антиквариата. Его повесили на перилах второго этажа – там балкон-галерея вокруг гостиной. Табурет взяли из кухни. И уже началось давление сверху, требуют результата… Пресса бьется в истерике, общественность туда же – дармоеды, взяточники, караул! Ненавижу.

– А что за человек?

– Краснухин. Строительная мафия и казино. В свое время проходил по убийству партнера по бизнесу, но отмазался. Начинал как мелкий жулик, шестерка. Теперь уважаемый человек, с мэром на «ты». Спонсирует детский дом, любит фотографироваться с детишками. Будь моя воля, я бы его давно потряс насчет этих самых детишек, уж больно морда у него умильная на фотографиях. Да и слухи ходили, что любит мальчиков. Любил, – поправился. – Теперь ему по фигу и мальчики, и девочки.

– Самоубийство?

– Исключается.

– Почему?

– Факты против. А кроме того, эта шавка никогда бы не наложила на себя руки. Фортуна лыбилась ему золотыми фиксами и поддерживала под локоток. Тот, кто его приговорил, сделал доброе дело. Даже жаль мужика…

– Сначала поймай, – заметил Федор.

– Поймаю! – ответил капитан. – Не терпится посмотреть на его личность. Краснухин временно проживал один. Жена в Испании – там у них, видите ли, родовой замок. Службу безопасности он в тот вечер отослал. Значит, ждал гостей и не хотел свидетелей. Сам открыл дверь. Сигнализация отключена. На журнальном столике в гостиной – коньяк «Наполеон», тарелки с лимоном и копченой семгой. И хрустальный бокал, из которого пил хозяин. Второй, которым также пользовались, вымыли, вытерли и поставили на место в сервант.