Действительно, имея дело с чисто традиционными предписаниями, которые до той поры с грехом пополам управляли обществом, люди, прошедшие школу римского права, неизбежно должны были стремиться устранить в них противоречия и неясности. Но такое состояние умов имеет свойство, подобно масляному пятну, распространяться вширь, и эти тенденции не замедлили выйти за пределы сравнительно узких кругов, непосредственно владевших превосходными орудиями интеллектуального анализа, полученными в наследство от античного учения. И тут они также развивались в согласии с рядом спонтанных течений. Преодолевавшая свое невежество цивилизация жаждала письменных формулировок. Более мощные коллективы, прежде всего городские группы, требовали фиксирования законов, туманный характер которых приводил к стольким злоупотреблениям. Перегруппировка социальных элементов в большие государства или в крупные княжества была благоприятна не только для возрождения законодательства, но также для распространения на обширные территории унифицирующей юриспруденции. Не без оснований автор «Трактата об английских законах» в продолжение цитированного нами пассажа противопоставлял обескураживающей пестроте местных обычаев гораздо более упорядоченную юридическую практику королевского суда. Характерно, что около 1200 г. в Капетингском королевстве при сохранении местных обычаев в самом узком смысле появляются обширные области применения единых обычаев: Франция вокруг Парижа, Нормандия, Шампань. Судя по всем этим признакам, шла подготовка к кристаллизации законов, которая к концу XII в. если и не завершилась, то во всяком случае началась.
В Италии после Пизанской хартии 1132 г. умножается число городских статутов. К северу от Альп акты пожалования вольностей бюргерству все более явно превращаются в подробные изложения обычаев. Генрих II, король-юрист, «сведущий в установлении и в исправлении законов, остроумный в решении необычных судебных дел» (112), развивает в Англии бурную законодательную деятельность. Под сенью движения за умиротворение практика законодательства проникает и в Германию. Во Франциии Филипп-Август, склонный во всем подражать английским соперникам, упорядочивает с помощью ордонансов различные феодальные спорные вопросы (113). Наконец, появляются писатели, которые без всякого официального задания, просто для удобства практиков, сводят воедино юридические нормы, действующие в их окружении. Естественно, что эта инициатива исходит из местностей, где издавна привыкли не довольствоваться чисто устной традицией: Северной Италии, где около 1150 г. некий компилятор собирает в своего рода Corpus советы относительно права феодов, подсказанные юристам его края законами, изданными на сей счет императорами в Лангобардском королевстве; Англтга, где в 1187 г. в окружении юсти-циария Ранульфа Глэнвилла был создан «Трактат», на который мы уже несколько раз ссылались. Затем около 1200 г. появился самый древний сборник нормандских обычаев; около 1221 г. - «Саксонское зерцало», написанное неким рыцарем на народном языке (114) и тем самым вдвойне подтверждавшее глубокое проникновение нового духа. Эта работа активно продолжалась и в последующих поколениях: настолько активно, что, если мы желаем понять социальную структуру, которая до XIII в. описана весьма неполно и много черт которой, несмотря на серьезные изменения, еще существовало в Европе периода великих монархий, мы часто вынуждены прибегать - со всей надлежащей осторожностью - к этим произведениям, сравнительно поздним, но отражающим организационную ясность, присущую периоду возведения соборов и создания «Сумм». Может ли кто из историков отказаться от помощи самого замечательного аналитика средневекового общества, бальи королей, бывших сыновьями и внуками Людовика Святого, рыцаря-поэта и юриста, написавшего в 1283 г. «Обычаи» края Бовези, -Филиппа де Бомануара?
Но могло .ли право, которое отныне было частично зафиксировано законодательным путем и все в целом преподавалось и записывалось, не утратить вместе с разнообразием и свою гибкость? Разумеется, ничто не мешало ему эволюционировать, что и произошло в действительности. Но теперь оно изменялось менее стихийно, а стало быть, более редко. Ибо размышление над каким-либо новшеством всегда таит в себе опасность отказа от этого новшества.
Итак, периоду чрезвычайно подвижному, периоду скрытого, глубинного вызревания приходит на смену со второй половины XII в. эпоха, когда общество стремится организовать человеческие отношения более строго, установить более четкие границы между классами, устранить многие из местных особенностей и, наконец, допускать только постепенные преобразования. В этой решающей метаморфозе, совершившейся около 1200 г., безусловно были повинны не только перемены в юридическом мышлении, впрочем, тесно связанные с другими причинами. Однако нет сомнения, что они широко этому способствовали.
Часть II ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ
Книга первая КРОВНЫЕ УЗЫ
Г л а в а I. РОДОВАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
«Кровные друзья»
Древние, сформированные в лоне родового общества родственные отношения, по существу, чужеродные связям между людьми новой феодальной структуры, играли в ней роль еще столь значительную, что невозможно исключить их из общей картины. К сожалению, для исследования этого вопроса не так много данных. В древней Франции общность имущества супругов в сельской местности обозначалась обычно как «не оговоренная», то есть само собой разумеющаяся и не подтвержденная документально, что естественно для отношений между близкими людьми, которые легко обходятся без расписок на бумаге. Но, может быть, все же остались какие-то письменные свидетельства? Семейные документы такого рода существовали в высших классах, но они доходят до нас начиная с XIII века, до этого их нет, они полностью утрачены. Древние архивы, которые дошли до нас, были исключительно церковными. Но и это не единственная помеха. Можно без особых натяжек попытаться создать общую картину феодальных учреждений, поскольку они возникали одновременно с формированием общеевропейского пространства и распространялись без больших отличий по всей Европе. Что же касается системы родственных связей, то они были разными для разных племен, которым пришлось жить бок о бок, и законы, регламентирующие права членов этих групп, были определены их прошлым. Различие отчетливо видно на следующем примере: правила передачи по наследству феода, доставшегося воину, были повсюду почти что одними и теми же, но какое разнообразие правил относительно наследования другого имущества! В последующем изложении мы только обозначим главные направления интересующей нас проблемы.
В феодальной Европе существовали единокровные группы. Термины, обозначающие их, были достаточно расплывчатыми: во Франции чаще всего говорили «родня» (parente) или «колена (lignage)». И отношения, так обозначенные, были необычайно прочными. Характерный пример: во Франции близких людей обычно называли «друзья», в Германии - Freunde; акт XI века из Иль-де-Франс перечисляет «его друзья, а именно, мать, братья, сестры и другие близкие по крови или супружеству» (115). В редких случая, ради особой точности, прибавляют: «друзья кровные». Словно настоящая дружба может быть только между людьми, связанными узами крови!
Герою наиболее верно служат воины, связанные с ним или новыми вассальными, или старинными родственными отношениями: эти два типа связи, оба одинаково принудительные, всегда помещены на первый план и словно бы исключают все остальные. Magen und mannen: аллитерация из германского эпоса стала своего рода фрмулой. Но поэзия не единственный наш поручитель в этом вопросе, еще в XIII веке мудрый Жуанвиль прекрасно знает, что, если Ги де Мовуазен совершает в Мансураке чудеса, то это потому, что его войско состоит из его вассалов или рыцарей-родственников. Преданность достигает высшего предела, когда обе эти зависимости объединяются, как это происходит с герцогом Бегом, его тысяча вассалов была «связана родством». По свидетельству летописцев, основой могущества баронов, будь они из Нормандии или Фландрии, были не только замки, доходы звонкой монетой, многочисленные вассалы, но и родственники. На любой ступени социальной лестницы, включая самые нижние, ценили родство. Один писатель, который хорошо знал купечество, писал о купцах Тента: сильными их делали две вещи: патрицианские каменные башни, бросающие густую тень на деревянные домишки бедняков, - и родня. Обилием родни отличались и крестьяне, и простые вольные горожане, чья жизнь оценивалась скромным штрафом в 200 шиллингов. Против круговой поруки родственников воевали жители Лондона, поскольку те «мешали осуществить справедливость и становились покровителями мошенников» (116).
