В степи, на равнине открытой, Курган одинокий стоит; Под ним богатырь знаменитый В минувшие веки зарыт. В честь витязя тризну свершали, Дружина дралася три дня, Жрецы ему разом заклали Всех жён и любимца коня. Когда же его схоронили И шум на могиле затих, Певцы ему славу сулили, На гуслях гремя золотых. ……………………………………… И вот миновалися годы, Столетия вслед протекли, Народы сменили народы, Лицо изменилось земли. Курган же с высокой главою. Где витязь могучий зарыт, Ещё не сравнялся с землёю, По-прежнему гордо стоит. А витязя славное имя До наших времён не дошло… Кто был он? венцами какими Своё он украсил чело? Чью кровь проливал он рекою? Какие он жёг города? И смертью погиб он какою? И в землю опущен когда? Безмолвен курган одинокий… Наездник державный забыт, И тризны в пустыне широкой Никто уж ему не свершит! ………………………………… А слёзы прольют разве тучи, Над степью плывя в небесах, Да ветер лишь свеет летучий С кургана забытого прах… Однако в 1840-е годы молодой поэт выступил со стихами в печати лишь однажды. В журнале «Листок для светских людей» (1843. № 40) им без подписи опубликовано стихотворение «Серебрянка» (интересно отметить, что оно сопровождалось рисунками известного художника Григория Гагарина):
Бор сосновый в стране одинокой стоит; В нём ручей меж деревьев бежит и журчит. Я люблю тот ручей, я люблю ту страну, Я люблю в том лесу вспоминать старину. «Приходи вечерком в бор дремучий тайком, На зелёном садись берегу ты моём! Много лет я бегу, рассказать я могу, Что случилось, когда на моём берегу, Из сокрытой страны я сюда прибежал, Я чудесного много дорогой узнал! Когда солнце зайдёт, когда месяц взойдёт И звезда средь моих закачается вод, Приходи ты тайком, ты узнаешь о том. Что бывает порой здесь в тумане ночном!» Так шептал, и журчал, и бежал ручеёк; На ружьё опершись, я стоял одинок, И лишь говор струи тишину прерывал, И о прежних я грустно годах вспоминал. Серебрянка — ручей в материнской усадьбе Блистово, следовательно, поэт вспоминает детство. Несмотря на то, что в стихах явно ощутимы лермонтовские мотивы, дебют следует признать удачным. Но по не совсем понятной причине А. К. Толстой ещё долго продолжал оставаться поэтом «для себя». Именно в эти годы создана одна из самых знаменитых его баллад (если не самая знаменитая!) — историческая баллада «Василий Шибанов». Её сюжет заимствован из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Поскольку А. К. Толстой строго следует первоисточнику, приведём рассказ историка: «Князь Андрей Курбский… начальствуя в Дерпте, сей гордый воевода сносил выговоры, разные оскорбления; слышал угрозы; наконец сведал, что ему готовится погибель. Не боясь смерти в битвах, но устрашённый казнию, Курбский… ночью тайно вышел из дому, перелез через городскую стену, нашёл двух осёдланных коней, изготовленных его верным слугою, и благополучно достиг Вольмара, занятого литовцами. Там воевода Сигизмундов принял изгнанника как друга, именем королевским обещая ему знатный сан и богатство. Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном (Иваном Грозным. — В. Н.): открыть душу свою, исполненную горести и негодования. В порыве сильных чувств он написал письмо к Царю; усердный слуга, единственный товарищ его, взялся доставить оное, и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому Государю, в Москве, на Красном крыльце, сказав „от господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича“. Гневный Царь ударил его в ногу острым жезлом своим; кровь лилась из язвы, слуга стоял неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать письмо Курбского… …Иоанн выслушал чтение письма и велел пытать вручителя, чтобы узнать от него все обстоятельства побега, все тайные связи, всех единомышленников Курбского в Москве. Добродетельный слуга, именем Василий Шибанов (сие имя принадлежит Истории) не объявил ничего; в ужасных муках хвалил своего отца-господина, радовался мыслию, что за него умирает. Такая великодушная твёрдость, усердие, любовь изумили всех и самого Иоанна» [17]. А. К. Толстой, если сравнить текст его баллады и вышеприведённое повествование Карамзина, с первого взгляда не отступает от исторической правды. Но он как бы не замечает нравственного аспекта. Курбский — этот борец за справедливость и «рыцарь без страха и упрёка» — ни минуты не колеблясь, обрекает своего верного слугу на мучительную смерть. Такова логика действий «русского эмигранта 16-го столетия» (по словам Фёдора Достоевского); и немногим отличались от Курбского подобные ему эмигранты последующих веков, писавшие пасквили о России из «безопасного далека». Недаром Иван Грозный в ответном письме Курбскому обмолвился: «Устыдися раба твоего Шибанова»; он стоит морально много выше своего родовитого господина. Но Алексей Толстой, сосредоточившись на диалоге Курбского и царя, как бы отказывается понимать, кто по-настоящему герой его баллады. Пытают и мучат гонца палачи, Друг к другу приходят на смену: «Товарищей Курбского ты уличи, Открой их собачью измену!» И царь вопрошает: «Ну что же гонец? Назвал ли он вора друзей наконец?» «Царь, слово его всё едино: Он славит свого господина!» …………………………………………………………. «О князь, ты, который предать меня мог За сладостный миг укоризны, О князь, я молю, да простит тебе Бог Измену твою пред отчизной! Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час, Язык мой немеет, и взор мой угас, Но в сердце любовь и прощенье, Помилуй мои прегрешенья! Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час, Прости моего господина! Язык мой немеет, и взор мой угас, Но слово моё всё едино: За грозного, Боже, царя я молюсь, За нашу святую, великую Русь, И твёрдо жду смерти желанной!» Так умер Шибанов, стремянный. вернуться Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1843. Кн. III. Т. IX. С. 34–35. |
