С каждым днем атмосфера сгущалась: «Сначала это были сцены, возникавшие совершенно непонятно почему и кончавшиеся рыданиями и ласками, — легкие грозы, играющие в любви — пока к ним примешиваются слезы — ту же роль, что и ливень для земли в сильную жару. Вскоре, однако, разразились такие грозы, когда слова взрывались в воздухе и поражали, как молния…» На Аврору, апатичную в повседневной жизни, в решающие минуты нападали приступы внезапного гнева и бешеной вспыльчивости. Она долго колебалась, прежде чем пойти на разрыв, — для нее это был вопрос чести. Но когда в начале 1833 года это решение было уже принято ею, она порвала сразу, по-мужски.
Это она сдала внаем квартиру Жюля, достала для него паспорт, купила ему билет в Италию и одолжила деньги на дорогу. Гораздо позже Сандо рассказал об этом необычном разрыве Полю де Мюссе, злоупотребившему его доверием. Аврора, если верить Полю де Мюссе, якобы сказала Жюлю: «Нужно ехать», и обещала, что придет в мужском костюме попрощаться с ним. Она и действительно вошла к нему решительными шагами, в сером рединготе, в отутюженных брюках. «Давай вместе уложим твои вещи…» На самом же деле Сандо уехал не сразу. Только 1 июня 1833 года Бальзак написал Незнакомке: «Сандо только что уехал в Италию. Он в отчаянии, показался мне безумным…»
Маленький Жюль принял ацетат морфия, но принял слишком большую дозу, и его вырвало. В этом любовном дуэте он сыграл роль гризетки. Все строго осуждали Аврору, но все это было не так просто. Она действовала жестоко, чтобы покончить с тяготившею ее привязанностью, но это не помешало ей отнестись к своей жертве с большой человечностью. В день разрыва она направила Реньо к Сандо:
Идите к Жюлю и позаботьтесь о его телесном здоровье. Душа его разбита. Вам ее уже не восстановить, не пытайтесь. Мне ничего не нужно. Мне лучше быть одной сегодня. Мне уже нечего ждать от жизни. Сделайте все, чтобы он жил. Он еще долго будет страдать, но он так молод! Может быть, когда-нибудь он не пожалеет, что остался жить. Вы его не покинете, я тоже. Я навещу его сегодня, буду к нему ходить каждый день. Убедите его, что он не должен оставлять свою работу и добавлять ко всем другим неприятностям еще и материальные. Он никогда не посмеет — у него нет права — помешать мне быть для него матерью. Идите же к нему, идите, мой друг…
Порвав эту связь, она успокоилась и опять стала той деятельной женщиной, какой она умела быть.
Жорж Санд — Эмилю Реньо, 15 июня 1833 года:Я только что написала господину Дегранж, чтобы он освободил квартиру Жюля и прислал мне два неуплаченных счета, которые я хочу оплатить; таким образом, квартира останется за мной до января 1834 года… Остаток своей мебели я перевезу к себе. Уложу костюмы Жюля, оставшиеся в шкафу, сделаю пакет и попрошу отнести его к вам, так как не хочу ни встречаться, ни разговаривать с ним по его возвращении, которое, судя по последним словам его письма к вам, должно быть или может быть скорым. Меня так глубоко оскорбило то, что я узнала о его поведении, что во мне осталась к нему только искренняя жалость. Мне хочется думать, что его гордость не позволит пойти на это. Если будет нужно, дайте ему понять, что ничто в будущем не сможет нас сблизить. Если можно отказаться от этого тяжелого поручения, то сеть если Жюль понимает сам, что все должно быть именно так, — избавьте его от огорчения узнать, что он все потерял, даже мое уважение. Без сомнения, он потерял и свое собственное. Он достаточно наказан. Пожалейте меня, мой друг, что мне пришлось высказать вам все это. Почему я полюбила не вас? Не пришлось бы мне раскаиваться, не плакала бы я так горько сейчас! Но это моя последняя ошибка в жизни. Отныне между чистой дружбой и мной нет никаких препятствий…
Тем не менее всегда будет стена между чистой дружбой и красивой женщиной. Не только разрыв с Сандо омрачил для Санд 1833 год. Латуш, человек болезненно-обидчивый, ревниво относился к своим ученикам (как старый Порпора из «Консуэло»). Если уж он «вывел талант», он не мог допусгить, чтобы орленок полетел на своих крыльях. Он поссорился с Бальзаком после того, как покровительствовал ему. Бальзак писал Незнакомке: «Латуш завистлив, зол и полон ненависти; это бочка яду»; он же уверял, будто бы Латуш настолько спесив, что для своей могильной плиты выбрал бы только следующую эпитафию: «Анри Латушу. Благодарный XIX век». Словом, эти два человека перестали разговаривать друг с другом; Латуш упрекал Санд, что она принимает у себя Бальзака, а Бальзак, в свою очередь, говорил Жорж: «Берегитесь! В один прекрасный день по непонятной причине вы найдете в Латуше смертельного врага».
Мера переполнилась, когда Латуш написал против группы молодых романтиков статью «Литературная клика»; Планш ответил ужасной статьей «Литературные ненависти». Латуш был уязвлен: «Недавно я, как писатель, подвергся нападкам злобной критики… И вот оказалось, что оскорбитель просто сотрапезник госпожи Дюдеван». Услужливые друзья донесли Авроре, что Латуш говорит о ней с отвращением: «Она опьянена славой, предает своих настоящих друзей, пренебрегает советами…» Те же добрые души передавали в Онэй слова Жорж Санд. «Узнаю в этом госпожу Дюдеван, — говорил Латуш, — она торопится увеличить и шире распространить список моих недоброжелателей, чтобы потом с большей безопасностью самой стать во главе их. Но я предпочитаю быть оскорбленным теми, кому я старался быть полезным, чем самому быть неблагодарным». Он просил передать Жорж, чтобы она никогда не приезжала в Онэй. Ссора с первым учителем причинила ей боль.
До сих пор у нее был общий язык с Бальзаком. Она им восхищалась, считала его интересным, гениальным, любила слушать, когда он с большим вдохновением рассказывал ей о своих будущих произведениях. Но Бальзаку нравился Сандо, и когда наступил разрыв, его выбор был быстро сделан.
Бальзак — госпоже Ганской, конец марта 1833 года:Жюль Сандо — юноша. Жорж Санд — женщина. Я заинтересовался ими обоими; меня пленило, что женщина бросает все, чтобы последовать за молодым бедняком, которого она полюбила. Эта женщина, по имени госпожа Дюдеван, оказалась очень талантливой… Я любил эту пару влюбленных, поселившихся в мансарде на набережной Сен-Мишель, смелых и счастливых. С госпожой Дюдеван были ее дети. Отметьте это. Приходит слава и бросает на пороге этой голубятни горе. Госпожа Дюдеван решает, что она обязана расстаться с ним из-за детей. Они расходятся, и этот разрыв, по-моему, произошел из-за новой привязанности Жорж Санд, или госпожи Дюдеван, к самому злобному нашему современнику, Анри де Латушу, одному из моих бывших друзей, человеку обворожительному и ужасно дурному. Даже если бы единственным доказательством этого служило нерасположение госпожи Дюдеван ко мне, принимавшему ее по-братски вместе с Жюлем Сандо, то и этого было бы достаточно. Но она еще распространяет эпиграммы в адрес своего бывшего «постояльца», и Сандо, которого я вчера встретил, в полном отчаянии… Вот что представляет собой автор «Валентины» и «Индианы»…
Это вымысел, и очень далекий от правды. Но чего можно было ждать от Бальзака, если не воображения и не великодушия? Когда Сандо спустя несколько месяцев вернулся из Италии, Бальзак растрогался — у малыша Жюля сердце разрывалось от боли. Взволнованный Бальзак предложил Жюлю, что возьмет его к себе и будет помогать ему до тех пор, пока ему не повезет в театре. «Надо сначала поставить на ноги этого бедняка, потерпевшего кораблекрушение, а потом уж пустить в плавание по литературному океану…» В действительности же покинутый любовник если еще и не забыл свое горе, то, во всяком случае, успокоился.
Жюль Сандо — Эмилю Потр:Я снял с моего горя ту глупую значительность, которую я придавал ему перед отъездом. В конце концов я понял, что оно ничем не нарушило гармонии вселенной, что на свете не стало от этого хуже и ход небесных светил не остановился ни на секунду. Утеряв торжественность, мое горе потеряло силу. Теперь оно мне кажется просто пошлым и банальным. Наконец, я узнал истинную цену одинокой и оскорбленной души… и говорю себе, что в глубоком несчастии есть много гордости и много тщеславия, даже больше, чем в глубокой радости. Тщеславясь и опьяняясь горем, мы делаем себя центром всего на свете; нам представляется, что только на нашу долю выпало страдание, а его перенесли до нас уже все; мы думаем, что только мы имеем привилегию на несчастье, на проклятия судьбы, что мы… как бы сказать? — Гяуры, Лары. О мой бог, а мы всего-навсего обманутые любовники, и ими полон мир…
