– Это не господин Бризе?

Одного господина Бризе я знал. Так звали депутата ХДС, одно высказывание которого, сделанное им как раз в эти дни в ландтаге, что Киттнер, мол, хочет «ниспровергнуть государство и его органы», сделало его посмешищем всего Ганновера. Об этом человеке буквально так и говорили, что он «зациклился на Киттнере». «Знал бы об этом Бризе!» – это выражение стало у нас дома ходячим. Звонивший был определенно не лишен чувства юмора, если спросил именно меня: «Это не господин Бризе?» Быстрота реакции необходима в моей профессии. «Нет, совсем наоборот».

Неизвестный громко расхохотался и повесил трубку. Если бы он не знал, что говорит с Киттнером, он не смог бы оценить моей иронии. А вдруг все-таки я чересчур подозрителен? Это могло ведь быть и простым совпадением.

Но телефонный террор, сопровождавший упомянутые визиты, становился все более невыносимым. И всякий раз, когда после очередного «ошибочного» соединения звонил я сам, ровно через пять секунд после окончания разговора кто-то «отпасовывал» в мою сторону – следовал новый «ошибочный» звонок. Все это продолжалось регулярно, без перерыва и могло длиться часами. У почты не было никаких объяснений по поводу столь необычного эффекта пинг-понга. Эксперты по подслушиванию разговоров – вот кто наверняка знал природу этого феномена. Мы же, со своей стороны, в конце концов, нашли самый простой выход из положения: стали попросту выдергивать вилку из розетки. Однако, один вопрос продолжал оставаться открытым: почему первый телефонный звонок всегда раздали точно в тот момент, когда гость из ГДР стоял на пороге дома, – не раньше и не позже? Это означало (если предположить, что за нами ведут слежку): нас взяли под визуальное наблюдение. Один знающий человек, к которому я обратился, дал совет: «Посмотрите внимательно, нет ли напротив вас дома с окнами без занавесок.

Был. Мы давно уже обратили внимание на дом на противоположной стороне улицы, который в течение многих лет выглядел совершенно необитаемым. Окна, впрочем, всегда были вымыты до блеска, но свет в них никогда не горел. На дверной табличке – самая распространенная фамилия. В адресно-телефонную книгу жильцы занесены не были.

А может быть, мы все-таки чересчур подозрительны? Вдруг владелец квартиры находится в постоянных разъездах? В конце концов мы ведь и сами внесли в телефонную книгу не все наши номера. И то, что мы однажды совершенно случайно, когда солнечные лучи особенно ярко били в окна дома напротив, увидели в совершенно пустой комнате два фотоштатива и одинокую вешалку, тоже ни о чем таком не говорило. Там ведь мог работать какой-нибудь фотолюбитель.

Заниматься расследованиями мы не пожелали, опасаясь прослыть среди соседей паникерами и любителями подглядывать в замочную скважину. К тому же позднее проблема урегулировалась сама собой. И вот каким образом.

Незадолго до того, как наш театр в 1986 году переехал на другой конец города, в квартире напротив, судя по всему, сменились жильцы. Во всяком случае, этого момента на окнах там появились занавески. И после многолетнего перерыва по вечерам в квартире стал снова загораться свет. А у нас с тех пор пропало искушение, встречая гостей у порога, широким драматическим жестом показывать им на мертвые окна на противоположной стороне. А это мы, охваченные манией преследования, проделывали в последнее время Почти ежедневно. Сегодня мне немного неприятно вспоминать подобную пантомиму, и остается только надеяться, что мы в самом деле не выжили таким образом из дома настоящего фотографа-любителя… Правда, после этого (по-видимому, чистейшее совпадение) прекратились и странные телефонные звонки. К счастью для нас, иначе мы с Кристель, при нашей повышенной впечатлительности, неизвестно, до чего могли бы додуматься. А поразмыслить было над чем.

Незадолго до этого пресса сообщила об одном инциденте. Наше бдительное ведомство по охране конституции организовало в Бремене пункт слежки за квартирой, которую на паях снимало несколько человек, образовавших товарищество квартиросъемщиков. Наблюдение велось из дома напротив. Люди, попавшие «под колпак», очень быстро обнаружили осиное гнездо.: И вот в один прекрасный день без всякого предупреждения жильцы, пылая гневом, ворвались в конспиративную квартиру, вышвырнули на мостовую все находившееся там фотооборудование, включая штативы. А обнаруженные секретные бумаги – записные книжки, списки агентуры с подпольными кличками, конспиративные записи и отчеты о наблюдениях – предали гласности. Бременскому ведомству по охране конституции наверняка потребуются годы, чтобы прийти в себя от такого удара.

Эта история, конечно же, произвела на нас впечатление. И вскоре в Ганновере стали поговаривать, что мы с Кристель якобы неоднократно выражали намерение в случае (разумеется, только в этом случае) если напротив нас кто-то свил себе такое же гнездо, то…

По счастью, вскоре выяснилось, что опасения были напрасными: не успели в кругах левых поползли эти дикие слухи, вопрос с квартирой напротив, как уже упоминалось, решился сам собой.

Однако, если все это не было плодом нашей воспаленной фантазии и пункт наблюдения действительно существовал, то наших пантомим, разыгрываемых перед дверями дома, да распущенных по городу угроз совершить налет на квартиру оказалось вполне достаточно, чтобы секретная служба по вполне понятным причинам сочла за благо поспешно и без лишнего шума свернуть свой опорный пункт…

Еще одна история также связана с «манией преследования». Два телефонных звонка весной 1986 года имели для нас неприятные последствия.

Один из звонивших был молодой коллега, параллельно занимавшийся военными проблемами.

– Дитрих, – сказал он, – у меня есть для тебя потрясающий материал, касающийся бундесвера. Когда я смогу передать его тебе?

Какого рода был материал, он, несмотря на все мои расспросы, сказать не захотел.

– В понедельник вечером тебя устроит? – спросил я.

Его устраивало. Мы договорились встретиться в 18 часов. Разговор этот произошел в пятницу во второй половине дня. Когда я в понедельник перед началом работы, как обычно, прослушивал пленку телефонного ответчика, выяснилось, что среди прочих звонков был один из ГДР (что было ясно из уведомления междугородной станции). Само сообщение оказалось лаконичным: «Дорогой Дитрих, твой материал мы должны получить не позднее среды следующей недели, тогда все будет в порядке».

С этого момента наш телефон словно взбесился. Оба аппарата, принадлежавшие театру, как по команде, вышли из строя. Ни до нас нельзя было дозвониться, ни мы сами ни с кем не могли соединиться. А если временами это все же удавалось, то не с теми, чей номер мы набирали. Или же мы вклинивались в чужие разговоры, и люди – в зависимости от темперамента – удивлялись, беспокоились или бранили нас. В те дни я мог бы завязать таким оригинальным способом кучу новых знакомств…

Вскоре в этот хаос оказались вовлеченными и наши соседи. Люди, звонившие нам, попадали к ним, и наоборот Мы превратились в своего рода телефонных сиамских близнецов. С внешним миром связи практически было никакой. Сюжет, достойный Кафки. Многочисленные аварийные команды западногерманской почты, оснащенные самой разнообразной техникой, в течение редели ничего не могли сделать.

Отсутствие телефонной связи стало настоящим бедствием для театра, его посетителей и наших друзей, приятели и знакомые предполагали в злобе, что все – дело рук какой-нибудь секретной службы. Ничего удивительного, неодобрительно добавлял кто-нибудь из них. Когда начинаются такие странные звонки… Некоторые из друзей озабоченно посматривали на меня: «Скажи-ка, за всем этим делом с материалами не кроется ничего серьезного? Или все-таки?…» Тогда я спешил подробно рассказать им всю подоплеку истории. В ответ собеседники, к моему удовлетворению с облегчением говорили: «Ах, вот оно что…»

А с материалами дело оказалось более чем банальным. Я рассказываю это в первую очередь для того, чтобы упомянутый в начале главы господин Краузе при обязательном прочтении новой книги Киттнера не переживал бы сильнее, чем ему положено по его службе. Хотя он, вероятно, и без меня все знает…