«Цена на хлеб в развитых капиталистических странах не имеет решающего значения». Он снова заговорил тоном псаломщика. В зале заворчали. Оратор поперхнулся. Я воспользовался паузой: «Послушайте, я подозреваю, что вы вообще не в курсе дела. На сколько возросла цена за последнюю неделю? Ведь вы же называете себя коммунистом! Но если вы не ответите на мой вопрос, мы не сможем принимать вас всерьез с вашими бумажками. Итак?» Оратор был явно сбит с толку. Он неуверенно оглянулся на своих соратников и замолк.

«Итак, – безжалостно продолжал я терзать его тоном школьного учителя, – на сколько процентов поднялась цена? Ответьте и можете продолжать свою речь».

«Но это же глупо… – попробовал вывернуться он, – это же совсем неважно». Но я не выпускал его из когтей.

«Странно, что вам, считающему себя коммунистом, безразличны насущные потребности населения. Этого я не понимаю. Но ответьте нам, и мы сможем продолжать». «Революционер» густо покраснел, но продолжал молчать. Кое-кто из публики уже принялся подначивать его:

«Ну вымолви хоть словечко, не ломайся!» Послышались отдельные злорадные смешки. Четыре или пять раз я обращался с просьбой к маоистскому вожаку, уговаривая, а потом почти умоляя его не испытывать терпения публики и ответить на вопрос, на сколько поднялась цена на хлеб. «А может быть, вы не хотите нам этого открыть?»

«Сам скажи». Он хотел, чтобы это прозвучало шутливо и вместе с тем бодро, но в ответ в зале раздался такой взрыв смеха, что стало очевидно: публика уже поняла, что он совершенно ничего не знает.

Оратор в то время перешептывался со своими товарищами.

«Прекратите. Здесь не детский сад! – сказал я строго. – Докажите же, наконец, что вы коммунист. Так на сколько процентов?»

«На десять», – с трудом выдавил он. Не давая ему опомниться, я тут же вцепился в его слова: «Вы это знаете точно или просто предполагаете?» Это был конец для того, кто, как говорится, «пошел по шерсть, а вернулся стриженым». В мертвой тишине прозвучало вымученное: «Предполагаю». Взрыв смеха. Многие в зале хлопали себя по ляжкам от удовольствия. Если бы я сейчас поставил на голосование: дать или не Дать слово представителю той группы, что пришла с целью сорвать мое выступление, – результат мог быть только одним: не давать.

Когда после этого маоисты еще несколько раз пытались, правда неуверенно, атаковать меня, я спрашивал всякий раз: «Вы знаете это или опять только предполагаете?» И голоса их тонули в общем хохоте.

Во время антракта они вообще ушли, явно потеряв всякий интерес к дальнейшему, и таким образом лишили меня возможности поставить им тщательно подготовленную ловушку политического характера. Но они и без этого достаточно оконфузились.

Надо заметить, что ничего другого, кроме рокового «предполагаю», они ответить не могли, так как повышение цен на хлеб, из-за которого и разгорелся сыр-бор, было выдумкой чистой воды. Но они, выдававшие себя за знатоков истинных нужд народа, обязаны были знать это. Я говорил себе (хотя совесть моя из-за того, что я так разыграл их, была неспокойна), что они могли просто признаться, что чего-то не знают. Никого бы это не удивило, никто не подумал бы смеяться над ними. В этом случае я был бы проигравшей стороной. В неловкое положение они попали из-за собственных амбиций, из-за глупейшего самомнения. А когда имеешь дело с такими людьми, можешь не сомневаться, что подобные черты непременно обнаружатся.

Мои выступления в университетах и вузах чаще всего организовывали левые студенческие союзы – такие, как ССНС в его первые годы существования. Социалистический союз высших школ, марксистский студенческий союз «Спартак», группы профсоюзной ориентации или же официальные Всеобщие студенческие комитеты (ACTA), большинство в которых принадлежало все тем же группировкам. Однако дважды я выступал с позволения «Кольца христианско-демократических студентов» («КХДС») – организации правых студентов, которые, несмотря на название, больше тяготели к НАТО, чем к нагорной проповеди.

В 1970 г. в городе Мюнстере – оплоте черной реакции – прежняя коалиция левых в университете, раздираемая внутренними противоречиями, была заменена в студенческом парламенте на «КХДС». Меня пригласил новый референт по культуре. Из-за нашей обоюдной неинформированности мы играли на равных: он не знал, кто такой Киттнер, я тоже ничего не слышал о том, что в Мюнстере совершился поворот вправо.

Классический расклад для комедии ошибок, а может, и для трагедии.

Прибыв в Мюнстер, я обнаружил еще на подступах к аудитории половину состава «КХДС», все они были заметно возбуждены. «Господин Киттнер, плохие новости. Мы получили информацию: левые собираются сегодня ворваться на ваше представление».

Только в этот момент, когда передо мной оказались представители правого студенчества, в отчаянии заламывавшие руки, я сообразил, в чем дело. Потребовалось некоторое самообладание, чтобы, распознав первым ситуацию, не расхохотаться вслух.

– Ну и что? – спросил я небрежно.

– Их будет подавляющее большинство. Может, отменить вечер? Не стоит подвергать вас такому риску. Или по крайней мере вызвать полицию?

Я уже собрался было просветить ребят насчет истинного положения дел, но тут же подавил в себе этот благородный порыв. Тот, кто, подобно им, готов натравить полицию на своих же товарищей, по меньшей мере заслуживает быть при всех посаженным в лужу, и чем позднее это случится, тем значительнее будет эффект.

«Нет, нет, – сказал я поэтому успокаивающе, – с этим я и один справлюсь».

В моем заявлении не было ни капли лжи. Однако братия из «КХДС» изумленно уставилась на меня. Они, видимо, приняли меня за героя, готового идти на смерть, или за человека совершенно неопытного – глупого и дерзкого. Вероятно, именно поэтому они и выдали мне вперед гонорар за выступление.

Когда мы с Кристель оборудовали сцену, они продолжали так же уважительно смотреть на нас. Очевидно, повышенное чувство уважения мешало им помочь нам.

Левые действительно буквально ворвались в зал. Ровно в восемь все свободные места, вплоть до подоконников, лестничных ступенек оказались занятыми. В зале ритмично хлопали в ладоши, скандировали: «Начинать, начинать!»

Христианско-демократический уполномоченный по вопросам культуры еще раз появился в гардеробе, он сильно нервничал. «В зале настоящий ад. Не следует ли нам все-таки вызвать полицию?…»

«Можете не волноваться. Я справлюсь и так. Зал будет в восторге».

«Вы действительно так считаете?» – В его голосе звучало большое сомнение. Он сжимал и разжимал руки, неуверенно переминался с ноги на ногу и, наконец, решился: «В таком случае я должен обратить ваше внимание на то, что мы снимаем с себя всякую ответственность за ваше выступление. ACTA ничего не гарантирует. По этому вопросу должна быть полная ясность».

Когда я спокойно подтвердил, что беру всю ответственность на себя, он бросил на меня удивленный взгляд и, вздохнув с облегчением, быстро исчез. Я начал выступление.

После первых же десяти фраз у студентов «КХДС» от ужаса отвисли подбородки. Постепенно они стали понимать, в чем дело, и с побелевшими лицами начали один за другим пробираться к выходу. Их уход сопровождался аплодисментами ликующей аудитории. С их стороны было бы мужественнее остаться и, стиснув зубы, вытерпеть все.

Позднее, во время дискуссии, состоявшейся по окончании выступления, ко мне пробрался посланник от «КХДС», чтобы сообщить: в честь сегодняшнего праздничного вечера в помещении ACTA специально организован холодный буфет, но после всего случившегося там будут есть и пить без меня. Какая потеря!

«Вот оно что, – сказал на это один из участников дискуссии. – В таком случае очень хорошо, что мы прорвались в зал без билетов. Тот, кто на студенческие деньги организует буфет, тот обойдется и без входной платы».

Честно говоря, мне нечего было на это возразить.