Тут, как говорится, комментарии излишни. Пусть кто-нибудь попробует сказать, что западногерманская юстиция не является гарантом демократической свободы мнений! Нацистам остается в будущем, воссоздав третий рейх, заявить, что это «ограниченный круг людей». Тогда можно будет считать, что все в порядке.
КАК Я ОДНАЖДЫ РЕШИЛ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ СВОИМИ ПРАВАМИ «ИЗГНАННОГО»
В 1970 году силезское землячество объявило, что их председатель Герберт Хупка собирается выступить с докладом в моем родном городе Ганновере. Этот господин, являвшийся в те годы по непонятным причинам депутатом от социал-демократической партии, выступал против новой «восточной политики», проводимой его же партией, которая, хотя и с запозданием, признала существующие реальности. Говоря точнее, Хупка был известен как чистой воды сторонник «холодной войны».
Поскольку я собирал в это время материал для новой программы и не желал оставить реваншистское сборище без контраргументов (на плакатах в заключение была обещана дискуссия), моя жена, один из моих друзей – член организации «молодые социалисты» – и я решили туда пойти.
У меня даже было право принять участие в этом рискованном предприятии. В отличие от Главного силезца (право так называться он получил, как это ни смешно, не в силу своего рождения – его колыбелью была тропическая Шри-Ланка, – а как получают титул, в лучшем случае за заслуги) я, не приложив, правда, к этому никаких усилий, действительно родился в Силезии. И вот в качестве подлинного силезца, что подтверждалось свидетельством о рождении, я не хотел отказать себе в удовольствии обвинить цейлонца в реваншизме, когда тот начнет, как ожидалось, требовать пересмотра границ, сложившихся в результате второй мировой войны.
Когда мы пришли, в зале на втором этаже собралось уже около трехсот человек, он был почти полон. Пожилые представительные господа болтали в фойе и в зале. Ни один из них не выглядел удрученным, обделенным в своих правах. Несколько известных в городе больших чинов НДП пробирались, пожимая руки, сквозь полную радостного ожидания толпу. Мы пытались выглядеть как можно более безобидно; и без того мы достаточно бросались в глаза – все трое, даже если сложить наш возраст, не дотягивали до 90 лет, и, таким образом, наш коллективный возраст был ближе к среднему возрасту собравшихся в зале. За исключением двух или трех человек, которые выглядели лет на сорок, все остальные явно были пенсионерами. Отсюда и опасность, что нас распознают (не доверяй никому до тридцати! [5]и выдворят как чуждый элемент. Поэтому я на всякий случай сунул в карман для подстраховки мое «удостоверение беженца» и предъявил его на входе, не дожидаясь, когда меня об этом попросят.
Сей документ выдало мне, хотя я и не просил о том, правительство моей земли, когда я еще находился в нежном младенческом возрасте. Его вручают всем гражданам ФРГ, чьи дети, внуки, правнуки, праправнуки и т. д. вплоть до Страшного суда будут считаться «изгнанными», если отец или мать, дедушка или бабушка, прадедушка или прабабушка и т. д. когда-то жили по другую сторону Одера и Нейсе. Я более тридцати лет живу в Ганновере, и это в самом деле был первый и единственный случай, когда я воспользовался этим смехотворным документом, удостоверяющим мой статус «изгнанного» и служащим основанием для территориальных притязаний Бонна. Действие документа было ошеломляющим. Нас радостно приветствовали как «молодое поколение» и заботливо провели в первый ряд. Нам даже было чуть-чуть неловко, что мы так коварно замешались в компанию безобидных глупцов; но то, как события развивались дальше, показало, что мы ошибались в наших оценках, причем не в лучшую сторону.
Хупка начал свою речь, непринужденно и сердечно. Поприветствовав «дорогих соотечественников» (неужели все они были цейлонцами?), шутливо выразил сожаление, что пекари Ганновера «не могли испечь настоящий силезский песочный торт». Кружок пенсионеров сочувственно хмыкнул. Наше появление на этом сборище мумий – и где только они набирают мальчишек для своих маршей с барабанным боем? – судя по всему, было сенсацией. Ораторствующий профессионал- изгнанник счел своим долгом, указав своей холеной Рукой депутата в нашу сторону, заявить о «великой радости, с которой он приветствует присутствующее здесь молодое поколение». Это-де свидетельствует о том, что все эти длинноволосые, чумазые, готовые втоптать в грязь все ценности революционеры, о которых пресса и телевидение постоянно твердят, когда хотят показать современную молодежь, являются не более чем небольшой группой радикально настроенных молодых людей. Неизмеримо большая часть молодежи любит порядок, её отличает трудолюбие и порядочность. «Эта молодежь с нами!» (Аплодисменты.)
Так или, во всяком случае, почти так все это и прозвучало. Восторг оратора не знал границ. Он был в эйфории, под молодежью подразумевал нас, хотя у меня, к слову сказать, в мои 34 года уже были седые виски.
Потом оратор заявил, что теперь нужно стараться «начать диалог с молодежью»; он настоятельно призывал нас троих в любое время обращаться с вопросами, не стесняться что-то критиковать. Последнее нам не нужно было повторять дважды, но мы решили немного выждать. Профессиональный силезец сразу взял быка за рога. Он заговорил о «предателях» и «пораженцах», заклинал не уступать никому неотъемлемого права на родину, как это подло сделали в Бонне. Позволяя себе это замечание, от которого несколько попахивало коммерцией, оратор имел в виду, вероятно, объявленное новым правительством сокращение довольно значительных ассигнований реваншистскому землячеству, с помощью которых ХДС до сих пор обеспечивал себе на выборах голоса силезцев.
Нельзя «судьбу Германии отдавать в руки горстки слепых авантюристов», – бушевал Хупка. Гром аплодисментов: каждый знал, что он, депутат бундестага от социал-демократов, имел в виду при этом председателя своей партии Вилли Брандта и председателя фракции Герберта Венера. Каждый раз, когда оратор, искоса поглядывавший на меня, замечал, что я старательно записываю его слова, он одобрительно кивал мне и старался придать своим формулировкам побольше разящей остроты.
В конце концов торговец иллюзиями потребовал «всенародного референдума с целью определения судьбы Силезии». Это послужило мне сигналом, господин слишком долго нес опасный вздор. Я, сославшись на предложение «задавать вопросы», выразил сожаление, что время для проведения референдума упущено. Его прозевали в 1933 году. «Ах, вы имеете в виду фолькстумскампф [6], – мягко улыбнулся он, – но это было значительно раньше».
«Нет, я имею в виду 1933 год, – заявил я. – В тридцатые годы многие из знаменитых людей неоднократно предостерегали: «Если вы выберете Гитлера, будет новая война, из нее Германия без потерь не выйдет». Вот тогда и была подлинная возможность с помощью правильно отданных голосов решить судьбу Силезии, но ею не воспользовались».
Зал взревел в диком возмущении: нас раскусили. Слышался рев: «Убирайтесь в зону!» (реваншистское обозначение ГДР), озлобленные выкрики: «Вышвырните их вон!» И еще: «Они продались Ульбрихту». Беседа с молодежью выглядела таким образом: пожилые господа повскакали с мест, и началась свара. Некоторые из присутствующих с перекошенными от злобы лицами уже спешили к нам.
Мне стало не по себе: ведь со мной была жена. Признаюсь, только сейчас мне стало ясно, в какое рискованное дело мы ввязались. Мы, правда, были моложе и сильнее, но их было намного больше, у каждого за плечами – военный опыт, и никто из них не страдал избытком терпимости.
Я обратился к Хупке, пытаясь перекричать шум: «Вы же призывали меня к дискуссии. Удержите своих людей! Или это, по-вашему, диалог?» Шеф «изгнанных» в упор смотрел на меня. Затем он величественным жестом утихомирил толпу. Мои соотечественники со сжатыми в кулаки старческими руками отступили, однако не сели на свои места. Тихо.
