— Хватит заливать-то, дай поспать.

— Так что, умер, что ли?

Митя улыбнулся, мотнул головой:

— Наши передавали по радио.

Дверь скрипнула. В комнату неслышно вполз Генка.

— Разрешите? — покачал головой. — Нет черной ленты?

— Вряд ли есть. Мы ведь никого хоронить не собирались, — женщина села на кровати. — Отвернитесь, я встану.

Она прошлепала босыми ногами, зашуршала бельем. Генка подмигнул Мите: «Классно, да?»

— Разве что это, — женщина держала в руках черную комбинацию. — Из нее можно ленту нарезать.

— Надо с замполитом посоветоваться, — деловито сказал Генка. — Сщас приду, — и шмыгнул за дверь.

— Садись, в ногах правды нет, — теперь женщина была в цветастом халатике. Она сидела на кровати, перебирала в руках комбинацию с ажурными оборками и почесывалась.

— Долго тебе до дома?

— Год остался.

— А, — женщина больше ни о чем не спрашивала и только смотрела на стену, увешанную фотографиями детей.

Генка всунул голову:

— Замполит спрашивает, нету ли у вас еще чего-нибудь, пусть не черного цвета.

— Нету, ничего нету, — раздраженно ответила женщина. — Берите что дают, — и швырнула комбинацию.

Генка вышел из модуля и захохотал. Он сгибался пополам и шатался как пьяный: «Комбинацию на боевое знамя полка — ха, ха, ха! Ой, не могу, они бы еще трусы дали! Ха-ха!» Митя тоже засмеялся, но когда они дошли до штаба, лица у обоих были скорбные и непроницаемые.

«У них ничего нет, товарищ майор. — Генка развернул комбинацию. — Вот только». Замполит выхватил у Генки комбинацию и разорвал ее: «Я этим сучкам еще припомню!»

Траурные ленты сделали из простыней: нарезали на полосы и покрасили черной краской.

Пока шел митинг, Митя с Генкой прятались в штабе и курили. Небеса прохудились, зарядила такая мелочь, что до конца зимы не вытечет — стой на плацу и жди, пока твой бушлат не станет пудовым от мокроты.

— Ладно, Димос, ты не обижайся. Пойдем лучше сходим ночью, железо сдадим на кишмишовку, поминки устроим.

— Пойдем, — согласился Митя. — Только, если попадемся, нам больше в штабе не работать.

— Ерунда, — отмахнулся Генка. — Артур все два года деньги делал, и ничего, не попался. Уехал с первой отправкой и увез в тюбике с зубной пастой пятьсот чеков.

— Да ну?

— Конечно, у меня на глазах пять сотен в полиэтилен запаивал. Ас! Не то что твой чмошный Базиль, даже аккумулятор продать не смог.

Митя изумленно смотрел на Генку.

— И ты мне ничего не сказал.

— Артур не велел. Мало ли, трекнешь языком, и отберут при шмоне. Если хочешь, будем вместе ходить. За год заработаешь побольше Артура, домой приедешь — японскую аппаратуру купишь или на рваные обменяешь где-нибудь в Мурманске, а там и до машины недалеко.

— Хорошо, давай рискнем. — «Может, все еще получится. Артур с Генкой сколько раз к забору ходили и ни разу не попались. Ну, Артур-тихоня, выдавливает себе из тюбика чеки и в ус не дует!»

После отбоя они закрыли кабинет, вылезли из окна и отправились в соседний полк на промысел.

Они облазили все строительные объекты соседей, благо часовых было не видать, но попадалось все неподъемное или приваренное железо, которое отодрать руками невозможно. Пробирал ночной холод, к которому примешивалась нервная дрожь, и вообще хотелось поскорей в теплую комнату, на стол, под бушлат с головой. Митя собрался уже было сказать об этом Генке, как споткнулся о что-то звонкое. Посветили спичкой. На земле аккуратными стопками лежали металлические уголки.

«Хватай, тащи!» — горячо прошептал Генка, наклоняясь над уголками. Они взвалили на плечи сколько могли и понесли. Шли быстро, и длинные уголки покачивались и звенели при ходьбе, больно вдавливаясь в плечо.

Они благополучно выбрались с территории артполка и зашагали к забору. Около продовольственного склада Генка остановился и прислушался. Было тихо, только бешено колотилось сердце.

Генка махнул рукой: «Пошли!»

— Стой! Кто идет? — Часовой вылез из темноты с автоматом наперевес.

— Свои, свои, — нетерпеливо отозвался Генка.

— Что несешь, куда понес?

«Грузин, — догадался Митя. Ноги ослабели, и стало жарко. — Что будет?»

— Не видишь, железо несем, продавать хотим, — стал объяснять Генка недогадливому часовому. — На обратном пути тебе бакшиш принесем.

— Я твой бакшиш в гробу видал. Бросай свои железки на землю! — Часовой грозно махнул автоматом. Пришлось подчиниться.

Холодный пот струился по позвоночнику. Хотелось бежать, но блестевший в свете фонаря автоматный ствол приковывал ноги к земле.

— Скоро смена кончается. Пойдет разводящий — я ему вас сдам вместе с железом. Начальнику караула расскажете, где своровали.

— Может, договоримся? — начал Генка.

— Нет, не договоримся. Ходите, сволочи, в город, а потом нас наказывают, что службу плохо несем.

— Да кто вас наказывает? Никто не знает, что мы в город ходим, — возразил Генка.

— Э, ты зря не болтай, все равно сдам.

Пиная камешки, Генка подошел к Мите и шепнул: «Я отвлеку. За угол беги».

— Я не болтаю. Я тебе только предлагаю — половина твоя. Хочешь — афганями, хочешь — кишмишовкой.

— Заткнись, а то на земле лежать заставлю.

Митя прыгнул за угол склада и побежал. Правый ботинок хлябал — развязался шнурок, — он напряг пальцы и прибавил ходу.

Он толкнул раму и перевалился через подоконник. В кабинете было тепло; в трубах журчала горячая вода, за дверью слышался сонный голос дежурного, сидящего на телефонах: «Монетка, Монетка, дай Второго, дай Второго».

Митя долго сидел на стуле, уставившись в темноту, и слушал колотящееся сердце. Он ждал, когда за ним придут: постучат, он откроет дверь, и его уведут в караулку, а утром — на губу.

Рама жалобно закряхтела, и в кабинет ввалился Генка:

— Привет штабным крысам! — Он даже не запыхался.

— Убежал?

— А как же! Он за тобой дернул, а я через забор и в канаву. Он меня долго искал, только не на того нарвался. Потом пришла смена. Пока они пост принимали, я назад в полк пролез.

— Давай спать, — предложил Митя. — Завтра работы много.

— Давай, — согласился Генка. — Ну что, завтра продолжим?

Митя промолчал.

В столовой, в проходе между столами, с грязными котелками в руке стоял Вовка и застывшим взглядом смотрел в одну точку на гофрированной поверхности столовской стены. Все его толкали и ругались, что он стоит на проходе. Но Вовка не обращал на них внимания — он был полностью поглощен стеной. Вид у него был чижиковский: давно не стиранное, залатанное «хэбэ», висящее мешком, заляпанная панама с опущенными вниз полями, стоптанные нечищеные сапоги.

— Володя, — Митя взял его за рукав и развернул к себе. — Ты чего?

— А, это ты… Здравствуй, — голос у Вовки был слабый. Он говорил сквозь зубы, почти не раскрывая рта. — Где ты щас?

— В штабе, у замполита писарем. А ты?

— А я… — Вовка замолчал и долго тупо смотрел на Митю, не видя его. — Ездили в сопровождение, на охране стояли.

Митя взял Вовку под локоть и потащил к выходу:

— Пошли, тебе проветриться надо.

Он усадил Вовку на железобетонную панель у водокачки и спросил:

— Обкурился?

— Не-а, все в порядке. — Вовка тряхнул головой. Из волос выпала вошь и поползла вверх по «хэбэ».

— Где в порядке? Посмотри на себя: вшивый, грязный, зачуханный, бледный как поганка. Ты ведь скурился, Вовка, тебе лечиться надо.

— Я… в порядке. Я — здоровый. Не надо лечиться, — Вовка лениво махнул рукой и повторил: — Я в порядке.

— Анашу куришь?

— Не-а, руин. — Вовка выставил большой палец. — Классная штука. Отвал… две затяжки… отвал. Вовка снял ремень и вытащил из-за пряжки маленький пакетик. Он развернул его: в пакетике был порошок сероватого цвета. «Героин! Поэтому так быстро — всего за месяц!»

— Давно ты его куришь?

— Давно, не помню… всегда, — Вовка бережно завернул пакет и снова засунул его за пряжку.