— А как же вы тут без меня?

— Справимся. Я думаю, Москвич один может пошуршать, не такая уж это трудная работа — на посту стоять.

Спускался Митя с горы долго, хотя Москвич с Кадчиковым поддерживали его, ноги стали ватными и плохо слушались, кружилась голова, в глазах плавали красные и черные круги. В нескольких метрах от санитарной машины его вырвало.

Из машины по лесенке спустился лейтенант, тот самый, что читал им лекцию перед нарядом по столовой. Лейтенант похудел и загорел до черноты.

— Отпустите! Что вы его держите? — Москвич с Кадчиковым отошли в сторону и стали ждать.

Митя описал лейтенанту симптомы своей болезни.

— Та-ак, — протянул лейтенант и скрылся за марлевым пологом машины. Он вернулся с пустой банкой. — Помочись сюда, и потом я хочу посмотреть твой кал.

Митя отошел подальше от машины.

Лейтенант велел ему сидеть на скамейке рядом с машиной, а сам подошел к Маляеву с Кадчиковым и поговорил с ними. Те помахали ему и пошли на кухню получать обед. Митя увидел со спины неуклюжую фигуру Маляева, волочащего по земле ноги, и ему снова стало его жалко. «Замордуют его совсем без меня». Лейтенант подошел к Мите и сел рядом:

— У тебя, друг мой, судя по внешним признакам, тиф. — Сердце у Мити прыгнуло. — Но ты сильно не расстраивайся. Брюшной тиф здесь, как у нас — насморк. Полежишь в госпитале, отъешься, будешь на человека похож. — Лейтенант поднялся. — Сиди здесь и жди. Вертолет уже вызван. Поможешь мне с одним парнишкой — он лежачий, с малярией. А направление в госпиталь я тебе выпишу.

Митя прислонился головой к нагретому металлическому боку фургона и закрыл глаза. «Вот все и кончилось. Не надо больше стрелять. Ребята говорили, что с тифом или отправляют в Союз, или дают отпуск на два месяца. Если я сюда и вернусь, то уже черпаком, все легче будет. Служба пойдет как по маслу. Вот тебе, Сергеи Палыч, и служба: не знаешь, где найдешь, где потеряешь».

В небе застрекотали «вертушки». Появился лейтенант.

— Беги скорей, чего сидишь?

Митя соскочил.

— Давай автомат, — лейтенант протянул руку.

— Зачем?

— В госпиталь с автоматом полетишь? — Лейтенант засмеялся. — Давай, давай, не бойся. Я его твоему взводному отдам.

Митя сунул в руку лейтенанту автомат и побежал к садящемуся на песчаную береговую полосу вертолету. Он вскарабкался по трапу и втянул за собой поданные носилки с солдатом-мальчишкой; тот мотал головой, беспрестанно облизывал губы и бормотал что-то бессвязное.

Вертолетчик захлопнул люк, и земля стала быстро падать вместе с рекой, бронегруппой, горами, а потом поплыла, поплыла в сторону, оставляя все за дымкой облаков. Только сейчас, в вертолете, он понял, как чертовски устал от минутной пробежки и как хочется лечь… Потом вертолет завис, и Митя, выглянув в иллюминатор, увидел стоящие ровными рядами корпуса госпиталя. К садящемуся вертолету катился коробок санитарной машины. «Так быстро!» — удивился он.

— Направление есть? — Врач мял ему бока холодными твердыми пальцами.

Митя вспомнил, что лейтенант хотел выписать направление, но никакой бумажки он ему не давал.

— Ладно, примем без направления. Одевайся. — Врач сел к столу заполнять бумаги. Писал он долго, аккуратно подклеивал листочки, что-то чертил карандашом. В кабинете было прохладно, чисто, хорошо, без мух и пыли. На минуту он даже забыл, что сидит в кабинете военврача. «Все как на гражданке. Мирно, тихо. Сидит — пишет».

— Воин! — Дверь открылась. Вошел парень в пижаме с красной повязкой на рукаве. — Отведешь его в третий корпус, сдашь дежурной медсестре. — Врач отдал парню исписанные листочки. — У меня будешь лечиться, — сказал он Мите на прощание. — Я тебя за две недели на ноги поставлю.

Мите совсем не хотелось становиться на ноги за две недели. Он рассчитывал поваляться в госпитале подольше, и не здесь, а где-нибудь в Союзе, но вслух об этом говорить не стал, а только решил «косить» до конца, пока не выкинут.

Парень в пижаме, шлепая тапочками, проводил его по аккуратно выложенным дорожкам в корпус, такой же, как у них в полку модуль, только в каждом втором окне — по кондиционеру.

Митя вступил в темноту коридора, идущего через весь корпус. В центре сиял полукруг света от лампы на столе медсестры. Он настолько отвык от домов и линолеума под ногами, что корпус показался ему по-дворцовому огромным.

Халат медсестры был настолько ослепителен для него, отвыкшего от всего белого и чистого, что он невольно зажмурился.

— Что вы жмуритесь, как кот? — Сестра улыбнулась ему. — Сейчас мы вас положим, потерпите.

Впервые за всю службу с ним разговаривали так ласково, и голова закружилась от тонкого, едва уловимого запаха духов.

— Пойдемте. — Девушка встала и пошла, слегка покачивая бедрами, и Митя поплелся за ней, всем телом ощущая щенячий восторг от того, что попал в этот рай.

В палате были свободны две крайние койки. Медсестра сказала, что принесет пижаму, и ушла, а Митя так и остался стоять рядом с койкой — он боялся прикоснуться к постельному белью.

На него с любопытством смотрели. По возрасту лежащих в палате Митя понял, что попал к офицерам.

— Откуда такой красивый, солдат? — спросил усатый офицер.

— С Пандшира.

— Ну и как, сильно нашим достается? — поинтересовался толстяк у окна с книгой в руках.

Митя пожал плечами:

— Да я не знаю — мы на охране стояли.

— А-а, — протянул толстяк и утратил к Мите всякий интерес.

Медсестра принесла пижаму. Из кармана халата она достала мыло и зубную щетку:

— К сожалению, ничего больше не нашла. Ну, вы попросите у офицеров. — И тут же, не дожидаясь, пока Митя попросит, обратилась сама:

— Ребята, дайте мальчику станок и пасту.

Усатый выдвинул ящик тумбочки:

— Бери, пользуйся и свое барахлишко сюда положишь.

В умывальнике он долго с удивлением разглядывал себя в зеркале. На него смотрел бородатый старик с выгоревшими волосами, худой, обтянутый ящеричьей кожей, которую, казалось, потри пальцем, и она рассыплется в прах. Выше ворота и манжет «хэбэ», которое он с огромным удовольствием скинул вместе с трусами, толстым слоем лежала месячная грязь.

«Воротник и перчатки. Разрешите вас пригласить, мадам», — Митя взмахнул руками и присел. Потом он долго всматривался в оцарапанное тусклое зеркало, разглядывая обложенный белым налетом язык, и, наконец пустив сильную струю, залез в раковину по пояс. Он залез бы в нее с ногами, но раковина была маловата. С головы пошла такая грязь, какую он видел только при стирке носков.

На месте бороды и усов остались светлые полоски. Мите показалось забавным, что он такой пятнистый, и он рассмеялся.

В палате его уже ждала сестра. Она налаживала капельницу с гемодезом, а офицеры наперебой любезничали с ней. Особенно старался усатый:

— Ах, Верочка, что же вы мало оказываете милосердия больным офицерам?

— Ложитесь, — Вера улыбнулась ему. — Сегодня получите глюкозу и гемодез, а завтра придет врач и вас посмотрит.

— А капельницу-то зачем?

— Не возражайте, больной! У вас состояние средней тяжести.

«У меня состояние средней легкости», — подумал Митя.

Чувствуя себя неловко, он залез в штанах под одеяло, а затем вытянул их из-под него. Вера воткнула в вену иглу и ушла. А Митя, с головой погруженный в хрустящую чистоту, запел про себя от радости. Теперь он мог спать сколько хочется, есть по-человечески, читать книги, писать письма, бездельничать и не получать за это оплеух.

От блаженного состояния глаза сами закрылись, и последнее, что вспомнилось на следующее утро, — каштановые сладко пахнущие волосы Веры, склонившейся над ним. Она вынимает иглу из вены и шепчет: «Спи, мальчишечка».