Как только она вернулась к нему в у Берлин, снова начался ад. Они словно продолжили прерванный разговор. Едва увидев друг друга и убедившись в том, что оба за это время нисколько не изменились, они с жадностью принялись за старое. К тому же, теперь он был зол на нее из-за того, что она сбежала, чувствовал себя опозоренным и стыдился того, что сам упросил ее вернуться. Ему нужна была компенсация, нужно было с ней расквитаться. Элли все это сносила, но теперь временами ей становилось жаль себя до дрожи. Родителям она была уже не нужна. Он был сильнее и мог бить ее. Она устала от этой бесконечной мучительной борьбы. Она чувствовала, что теряет себя. Она вспоминала о том, как ей жилось когда-то у родителей. О том, какой она была дома и потом, во Врицене, и после того, как уехала оттуда. Так она и сидела, никому не нужная, опостылевшая сама себе, потом ложилась спать, а наутро снова была ко всему готова.

Он начал замечать, что она чем-то недовольна. Это его подхлестнуло. Он был потрясен, это задело его за живое. Он ругался на нее. Чего она ревет? Она сама во всем виновата. Он не мог найти себе места от глухой злобы, к которой примешивались угрызения совести, и порой силой сдерживал былую нежность. Дальше так продолжаться не могло. Надо было что-то менять. Он сообщил Элли о решении, которое принял, когда она еще была в бегах: они переезжают, будут жить отдельно от матери. Он думал так: вот уедем от матери, и все образуется.

В начале августа 1921 года они сияли меблированную квартиру у фрау Э. на В***штрассе. В те дни они часто выбирались в город вместе. 14 августа Линк взял ее с собой в трактир «3***», в тот охотничий клуб, где он договорился встретиться с человеком, с которым познакомился на днях. Этим человеком был Бенде, работавший кондуктором на железной дороге. Он тоже привел свою жену Маргариту — Гретхен.

Она была на три года старше Элли, ей было двадцать пять. Резкие, грубоватые черты лица, карие глаза, крупная, немного костлявая фигура. Она сидела возле своего мужа, отставного унтер-офицера, крупного детины, этакого здоровяка. Он не был таким угрюмым и дерганым, как Линк, и в отличие от него не увивался вокруг своей жены. Он умел обходиться без этого. Он был бойким и самоуверенным, как человек, который уже прибрал жену к рукам и теперь мог расслабиться. Они были женаты три года. Жена Бенде была более скрытная, чем Элли. Ее нельзя было назвать ни легкомысленной, ни жизнерадостной. Она жила со своей матерью, к которой была очень привязана. Во время войны она обручилась с Бенде. Тогда она была страстно в него влюблена. Еще в сентябре 1917 года она писала своему любезному Вилли на фронт: «О, это блаженство! О, счастье с тобой! Когда же вернешься ко мне, дорогой», — и подписывалась «твоя верная Грета». В мае восемнадцатого они сыграли свадьбу. Затем начались неурядицы. Муж ее ни во что не ставил. Если бы ни мать, она оказалась бы в отчаянном положении.

Элли как раз приглядывала себе наперсницу. Ей нужно было на кого-то опереться.

Они разговорились. Пока их мужья пили и отпускали грубые шутки, они присматривались друг к другу. Разглядывали друг друга. Госпожа Бенде заметила, что Элли чем-то опечалена, но первым делом обратила внимание на ее детское личико, изящную фигуру и золотистые кудри. Они решили прогуляться вместе. Обе жили на В***штрассе, она предложила Элли зайти к ней в гости. В квартире Бенде ее встретила мать Маргариты — фрау Шнюрер, радушная пожилая дама с голубыми глазами. В домашней обстановке они быстро нашли общий язык.

Мать и дочь заметили, что Элли любит у них бывать. А Элли видела, что обе женщины сообща противостоят мужу. Фрау Шнюрер была по-матерински спокойной женщиной, Гретхен принимала Элли очень хорошо, очень тепло. Они недолго присматривались друг к другу, и вскоре почувствовали себя свободно. После этого Элли выложила им все, что у нее накопилось, лихорадочно, порывисто, истосковавшись по людям, готовым ее выслушать и понять. Элли добилась своего: ее пожалели. Ей больше не нужно было ехать в Брауншвейг. Это был настоящий переворот, она почувствовала себя свободной. Она снова стала прежней хорошей Элли. Теперь она не томилась от беспомощности и не кричала, когда муж начинал буянить, и при этом не чувствовала себя ущемленной. Вдруг все предстало перед ней, как в самом начале: это он сам к ней привязался. Это из-за него ей было так плохо, да что там плохо — ужасно. И она отгоняла прочь мучительные воспоминания. Образ Маргариты Бенде, только ее образ стоял у нее перед глазами, когда она возвращалась домой.

Грета Бенде была странным созданием. Ее томили какие-то смутные, сильные чувства. Она обожала романтические фразы из романов. Она была недогадлива, часто говорила невпопад когда она старалась показать себя во всей красе, ее речь превращалась в поток выспренной невнятицы. Ее воспитала мать, родной дом она никогда не покидала и до сих пор жила с матерью. Грета была к ней так сильно привязана, что не смогла вырваться на свободу, чувства переполняли ее, но под влиянием матери она подавила в себе всякое стремление к самостоятельности. Она часто совершала какие-то поползновения к свободе, но сама не принимала их всерьез и до сих пор была сущим ребенком. Замужество было одним из таких поползновений. Но из этого тоже ничего не вышло. Она была слишком слаба, чтобы осадить такого к неугомонного мужчину или по-женски его покорить, он ее разочаровал, ему нужна была сильная рука, способная держать его в узде, он показывал свой норов и творил, что хотел. Вконец отчаявшись, жестоко страдая от ревности, она опять бросилась в объятия матери, которые всегда были для нее раскрыты. Теперь незадачливую Грету распирало от желании возмущаться, жаловаться. Ее захлестывали волна неутоленных чувств. И вот появилась Элли, такая маленькая, задорная, озорная, как мальчишка. Эта женщина, искавшая помощи и опоры, тронула, взволновала и взбудоражила Грету, как никто другой. Еще никому до нее не удавалось найти путь к сердцу серьезной, тихой и меланхоличной Греты. Очарованная, завороженная и восхищенная этим веселым и все же несчастным созданием, она никак не могла решить, как выразить свои чувства к Элли, но та сама дала ей понять, что нужно делать. Нужно было утешать поддакивать и подбадривать. Благодари этому Грета немного высвободилась из материнских объятий; но и тут она показала себя истинной дочерью своей матери, поскольку теперь сама стала исполнять ее роль. Она приняла Элли в свои объятия. Элли была для нее отрадой, заменой скверному мужу, которого к она не могла к себе привязать. Она укрылась в этой любви, закуталась в нее, как в теплое одеяло. Элли Линк нуждалась в защите, ей нужно было помочь. И она была на это готова. Элли стала ее ребенком.

Вот какие чувства они испытывали друг к другу. Грета Бенде отдала Элли всю свою нерастраченную нежность. А окрыленная, очарованная Элли с радостью примерила на себя прежнюю роль, снова почувствовала себя веселой проказницей, и от такой Элли Грета Бенде была в восторге.

Побег Элли к родителям подкосил Линка. Хотя он и продолжал буянить, шарахнуло его не на шутку. После переезда неуверенность не исчезла. Он ощущал, чуял, что близится переломный момент. Элли изменилась в лучшую сторону. Но он понимал, что это поверхностные и временные перемены. Да и сам он не мог, вернее, не хотел себя сдерживать; кое-что, кое-какие ссоры случались уже сами собой. Он-то думал, что за это она не должна быть на него в обиде. Но теперь, когда они ругались, он замечал, что голос Элли звучит немного вызывающе, как-то странно, непривычно. Как будто она, — он чувствовал это и еще больше распалялся, — не хотела играть по старым правилам. Когда они бранились, она с неимоверным упорством лезла на рожон. Это его только подзуживало. Он этого не хотел, он сетовал: у них теперь своя квартира, он хорошо зарабатывает, так почему же не стало лучше?

Потерпев поражение в войне с мужем, теряющая силы, обессиленная Грета Бенде перенесла боевые действия за стены своего жилища. Теперь она воевала с другим скверным мужем. С Линком. Он стал для нее чуть ли не вторым Бенде. И с этим Линком она сражалась еще ожесточеннее, поскольку победителя ожидала награда, награда еще не названная: Элли. Так она могла отомстить своему мужу, а заодно — это ее сильно подхлестывало — запросто залучить к себе живую душу, вот так без хлопот прибрать к рукам живое существо, которое будет принадлежать ей и только ей. Она умела любить.