— Спасибо. Успокоил, — процедил Санчо.

— Знамя возьми с собой. — Макс свернул полотнище в трубочку и протянул Знаменитому следопыту. — Вдруг Антонина права… Вытащишь, значит, и скажешь: «Отойди от плоти моей, от мяса моего и от костей моих…». Понял?

— Брехня все это, — сказал Санчо, но знамя взял, засунул в карман и полез в распахнутое окно.

В комнате царила кромешная тьма. Пахло пылью, табачным дымом, масляными красками и чем-то сухим и терпким, напоминающим запах аптеки. Закидон лежал где-то в углу. Оттуда доносились громовые раскаты его храпа. Санчо засунул фонарик в карман, опустился на четвереньки и по-собачьи, медленно и осторожно, устремился к двери.

Наверное, Закидон никогда не смазывал дверные петли. Они повели себя самым предательским образом: обиженно заскулили, заскрипели сварливо и злобно — хватайте вора, держите его, вяжите его! Даже Закидон перестал храпеть, грузно заворочался, и сердце Знаменитого следопыта забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Но вскоре послышалось начало новой рулады, и Санчо, обмирая от страха, продолжал свой путь через освещенный луной зал.

Старый комод, кровать, кресло с выщербленными деревянными подлокотниками, платяной шкаф…

Вещи… Они окружают человека всю жизнь: одни уходят, на их месте появляются другие, осторожно осматриваются, потом привыкают, сживаются, становятся незаменимыми. Они впитывают дыхание человека, его мысли, звук его шагов. Они становятся продолжением человека, его товарищами, его защитниками, не позволяющими ему страдать от одиночества. Они создают иллюзию, что человек живёт среди своих друзей, похожих на него, таких же, как он. Судя по нагромождению мебели, у старого художника было очень много друзей среди вещей. Наверное, поэтому он избегал людей и разговаривал то с птицами, то с собаками, а то и сам с собой. В последнем случае он говорил, что с хорошим человеком и поговорить не грех.

Через лабиринты мебели Санчо добрался до комнаты Буратино, прополз внутрь и закрыл за собой дверь.

Каким жалким и несчастным выглядел луч карманного фонарика в этой огромной, почти пустой комнате! Матрас на полу, журнальный столик, несколько полок с книгами, картина на стене, под окном огромная плетёная корзина с крышкой и батарея пустых бутылок из-под вина в углу… И всё.

«Вот и хорошо, что Буратино не дружит с вещами, — подумал Санчо. — Он со своим Отелло дружит и с винными бутылками, а больше ни с кем. Вот и отлично. Долго искать не придётся».

Он быстро обшарил рюкзак, пересмотрел все книжки, заглянул в корзину, под матрас… Карты находились под журнальным столиком: были приклеены несколькими полосками лейкопластыря к нижней его поверхности. Санчо засунул плотный пакет за пазуху, а вместо него приклеил книжку под названием «Таинственные и загадочные случаи в истории человечества». Он уже собирался покинуть комнату, но во дворе раздалось тревожное мяуканье. Ещё одно. И ещё. Друзья подавали сигнал. Хлопнула входная дверь, послышались шаги… Тревога! Буратино неожиданно вернулся!

Санчо заметался по комнате, лихорадочно пытаясь найти место, чтобы спрятаться. Теперь он уже проклинал Буратино за то, что тот не дружит с глубокими платяными шкафами, с обширными комодами и вместительными тумбочками, которые могли бы укрыть в своём чреве Знаменитого следопыта. Не прятаться же ему под журнальным столиком, в самом деле! Между тем шаги приближались. Взгляд Санчо остановился на плетёной корзине.

Убежище было превосходным, только очень тесным. Санчо с трудом втиснулся внутрь и закрыл над собой крышку. Видимость оставляла желать лучшего: между прутьями были слишком узкие щели, но выбирать не приходилось. Санчо затаил дыхание. Дверь распахнулась, вспыхнул свет.

В комнату вошли трое. Первого Санчо узнал сразу, хотя мог видеть только ноги. Но сапоги сорок пятого размера в посёлке носил только Буратино. Второй мужчина был обут в кожаные ботинки на высоком каблуке. Ступал он уверенно и, видимо, весил немало: доски пола так и скрипели под его шагами. Санчо окрестил его Карабасом. А третий, наоборот, мелко перебирал ногами, обутыми в кроссовки, и всё время держался чуть позади толстяка, будто заискивал перед ним. Поэтому он и получил имя Дуремара.

— К чертям! — пробасил Карабас. — В жизни не поверю, что это невозможно! Что ты мне лапшу на уши вешаешь?! Просто смешно! Верно, Зяма?

— Верно, — откликнулся Зяма Дуремар. — Смешно и очень даже глупо. Как говорил один мой знакомый, царство ему небесное, смеётся тот, кто может себе позволить смеяться. А ты, док, этого позволить себе не можешь.

— Вот-вот… — снова забасил Карабас. — Копаешься здесь целый месяц, и никакого толку! Да за это время можно иголку в стоге сена отыскать! Темнишь, док! Ох темнишь… Я это нутром чую. А те, кто в последний момент бросает команду, добром не кончают. Верно, Зяма?

— Прямо в точку! — с готовностью поддакнул Дуремар. — Сказано — как отрезано! Не в бровь, а в глаз! Дай я ему врежу раз, и он сразу поймёт, кто он и чего стоит на этом бренном свете… У, гад!

— Подожди, подожди… — осадил Зяму Карабас. — Зачем так? Нужно и человека выслушать. Мы же не звери какие! Мы все друзья-товарищи, только некоторые об этом забывают. А, док? Ведь забывают?

Санчо сидел тихо, как мышка. Он боялся даже пошевелиться. Но тут, как назло, по его шее начал ползать какой-то зловредный паучок. Наверное, он жил — не тужил в просторной соломенной корзине, плёл свою паутину, а теперь выполз проверить, кто это такой здоровенный попался в его сети. Нельзя было сказать, что Санчо боялся пауков, но прикосновения мохнатых лапок были неприятны.

— Я ничего не забыл! — Голос биолога дрожал от напряжения. — Вы отсыпали бабки, я согласился сделать карту всех уровней. Я и начертил вам карту. Чего вы от меня ещё хотите?

— Туалетная бумага это, а не карта! И толку от неё гораздо меньше.

— Сделал как мог! Забирайте её, и всё, — Санчо услышал, как зашуршала бумага, — я выбываю из игры. У вас свои танцы, у меня — свои песни!

— Щас я тебе станцую песню, — с угрозой прошипел Дуремар. — Лебединую.

Паучок счёл, что добыча ему попалась не по зубам, и уполз восвояси. Но тут свалилась иная напасть: Санчо почувствовал, что из-за неудобного положения начали неметь ноги. Будто тысячи маленьких и острых, как коготки котёнка, иголок вонзились в ступни, и те начали терять всякую чувствительность.

— Думаю, что ты врёшь, — веско сказал Карабас. — Думаю, что ты решил нас опрокинуть и загрести всё единолично. А ведь все люди братья. Они должны делиться друг с другом. Зяма, оформи клиента…

Онемевшие ноги так сильно занимали Санчо, что он не сразу обратил внимание на то, что кроссовки Дуремара и сапоги Буратино вдруг начали топтаться друг возле друга, смешно подпрыгивать, будто действительно два взрослых человека решили ночью станцевать лебединую песню. А потом сапоги сорок пятого размера вдруг подкосились и упали на пол. И были отчётливо видны рифленые подошвы и комья грязи на голенищах, и прилипший к каблуку окурок. Сапоги странно подрагивали, будто пытались подняться и снова пуститься в пляс, но у них почему-то ничего не получалось. И опять забасил Карабас.

— Аккуратнее, Зяма, — сказал он. — Так ты его совсем придушишь! А нам нужна карта… Настоящая карта. Где она, док?

— Откуда я знаю? — прохрипел Буратино. И тут его ноги начали выделывать такие забавные коленца, как будто назло своим противникам биолог решил танцевать лёжа.

— Зато я знаю, что кто-то похитил карту у здешнего легавого! Как его?

— Лейтенант Григорий Анохин, — подсказал Зяма. — Дядя Гоша.

— Вот-вот… Расскажи-ка нам, кто это мог сделать?

— Я не знаю, — продолжал упорствовать Буратино.

— Зяма! Товарищ не понимает.

Ноги биолога вновь начали отплясывать.

— Это я! — еле слышно прохрипел он. — Я. Я взял карту.

— Молодец, — похвалил Карабас. — Наконец-то ты решил говорить правду. И как ты это провернул?

Биолог начал рассказывать, торопливо, захлебываясь, но так тихо, что Санчо ничего не мог расслышать. А когда он закончил, Карабас грозно и страшно закричал: