– В училище она бы без рисунков не сунулась, – ввернула я.

– Правильно! – обрадовался дядя Вася. – Не зря она про Зареченск расспрашивала. Значит, собиралась туда ехать, поглядеть на те места, где родилась, может быть, о матери своей узнать.

– Не могла она ничего про Зареченск знать! – вскинулся Егор Иванович.

– А эти рисунки вы как объясните? – Я подвинула ему папку.

– Это, видать, сестра Анна ей перед смертью все рассказала, – после долгого молчания сказал Егор Иванович.

Он сгорбился и выглядел древним стариком, хотя, как я знала, было ему едва за шестьдесят.

– Точно она, больше некому. Надя за ней ухаживала, много времени с ней проводила. Анна как болеть начала, так со мной разговор этот завела – надо, мол, девочке рассказать про то, как мать ее умерла. Она, мол, теперь взрослая, должна знать. Я тогда накричал на нее – не вздумай, говорю, ни к чему про тот кошмар и вспоминать. Девчонке только душу бередить, все равно мы толком ничего не знаем – кто была та женщина, почему ее те бандиты преследовали… Анна спорить со мной не стала, сил у нее мало было. А потом, видишь, по-своему сделала. Заморочила голову девчонке, вот она и решила сама в этот Зареченск ехать. И что она там узнала, куда потом делась?

– Пока туда не съездим – не узнаем, – решительно сказала я, – в общем, так. Завтра еду в Зареченск. Найду там больницу, родильное отделение. Хоть и двадцать лет прошло, а в архиве должны сведения сохраниться о Надежде Сарафановой, которая родила девочку десятого декабря одна тысяча девятьсот девяносто второго года. И про Надю расспрошу. Если была она там, то скажут. Может, они ее куда направили…

– Пожалуй, поспрашиваю своих коллег бывших насчет разных происшествий… – неуверенно заговорил дядя Вася, – хотя там майские праздники вскоре начались…

Я-то сразу поняла, к чему он клонит. Собирается поинтересоваться, не находили ли перед праздниками подходящих трупов. Но, во-первых, после праздников в городе обычно творится полное безобразие, а во-вторых, могли ведь девушку увезти куда-нибудь за город и бросить там…

Но дядя Вася говорил так неуверенно совсем по другой причине. Его бывшие коллеги не слишком приветствовали его занятие частным сыском, очевидно, думали, что он гребет деньги лопатой, и завидовали. Не все, конечно, но многие. Дело дошло до того, что начальство буквально запретило коллегам общаться с дядей Васей. И два наших знакомых капитана, Творогов и Бахчинян, помогали дяде Васе с большой неохотой – кому же понравится, когда тебя ругает начальство.

Иное дело – я. У меня с капитанами просто дружба, причем с Бахчиняном – простая, а с Лешей Твороговым – нежная и романтическая.

Это я так думаю. Что думает Леша – неизвестно. Какое-то время он пытался за мной ухаживать и раза четыре признавался в любви. То есть опять-таки только пытался это сделать, я вовремя сумела перевести разговор в другое, более безопасное русло. Леша – парень хороший, но жизнью затюканный, в работе – смелый и решительный, а в личной жизни – робкий и косноязычный. Во всяком случае, я не хочу выходить замуж за человека, который начинает признание в любви со слов «ну это… блин…». И Бонни никогда его не примет, потому что ревнует меня и потому что у Леши дома живет кот.

Сейчас дядя Вася поглядел на меня вопросительно, я же сделала каменное выражение лица. В самом деле, ну что мне – разорваться, что ли? В конце концов он взял заказ, так пускай хоть что-то сделает.

Условились, что завтра с утра я еду в Зареченск, вернуться постараюсь не поздно и забегу к ним. Егор Иванович дал мне денег на расходы и фотографию Нади:

– Это их в школе снимали.

Ну, что сказать? Даже на этой не слишком профессионально сделанной фотке было видно, что Надя очень красивая девушка. Тонкие черты, глаза большие, лучистые, лицо одухотворенное…

– Не потеряй! – строго сказал Егор Иванович. – У меня здесь больше нету.

Напоследок я выдала ему купленный халат. Некогда было искать, и я схватила что есть. Халат был бордовый, тканый, с золотой ниткой по воротнику и обшлагам. К халату прилагался пояс с кистями.

– Колоритно! – восхитился дядя Вася. – Сюда бы еще туфли с загнутыми носами, и будешь ты, Егор Иваныч, как турецкий султан!

Петюня, увидев халат, восторженно взвизгнул.

Электричка в Зареченск шла полтора часа. За это время я успела прочитать журнал, съесть мороженое, выпить бутылку воды и поговорить с мрачным ребенком трех лет на предмет его имени, места жительства и рода занятий. Мама ребенка бездумно глядела в окно и участия в нашей беседе не принимала. Все же мне удалось выжать из нее сведения о местоположении Зареченской больницы. Идти недалеко, сказала она, минут пятнадцать.

Здание больницы было хоть и не новым, но явно построено меньше чем двадцать лет назад. Я приуныла – может, и архива никакого нету. Оставалась слабая надежда на то, что найдутся старые сотрудники.

Больницу окружал забор, у настежь распахнутых ворот была будка охранника, наподобие собачьей, но там никого не было. Немногочисленные люди сновали в ворота беспрепятственно.

Может, вы думаете, что я открыто вошла в здание, стала бродить по коридорам и требовать, чтобы меня провели к главврачу? А у него в кабинете честно задала вопрос о Надежде Сарафановой?

Угу, это только в американских фильмах герой может прийти куда угодно, хоть в Белый дом, хоть в Пентагон и спросить, что хочет. Ему тотчас ответят, и все материалы предоставят. А у нас и до нужного кабинета не дойдешь, с порога тебя выставят вон. То есть компетентным органам они, конечно, ответят. А простому человеку ни слова не скажут – не положено, и все! Больше вам скажу, если бы на моем месте был сейчас Леша Творогов и предъявил им тут свое удостоверение, и то бы ничего не получил. Только по специальному запросу.

А какие у них тут могут быть секреты? Но вот не положено – и все тут!

Так что я действую обычно по-другому.

Я обошла здание и нашла сбоку дверь с надписью «Родильное отделение». Дверь была открыта, я увидела длинный коридор, старуха в синем сатиновом халате возила шваброй по серому линолеуму.

– Чего тебе? – Она поглядела сердито. Ходят, мол, топчут, только вымыла, а они опять прутся.

– Бабушка, а вы давно тут работаете? – Я осторожно приблизилась.

– Давно, – буркнула старуха.

– Ой, как хорошо! – обрадовалась я. – Так вы мне поможете?

– Это с каких таких пряников? – удивилась старуха. – Я тебя первый раз вижу, с чего мне тебе помогать?

– Ясное дело – не за просто так, договоримся, – я сунула руку в карман и пошуршала там бумажками – старым чеком, трамвайными билетами и просроченным буклетом на скидку в хозяйственном магазине: в кармане вечно копится какая-то бумажная дрянь.

Бабка мой жест поняла, она разогнулась и облокотилась на швабру.

– Чего надо? – деловито спросила она.

– Надо найти документы одной женщины, которая рожала здесь двадцать лет назад… И ее саму вспомнить.

– Двадцать лет? – поскучнела старуха. – Двадцать лет назад я не то что в этой больнице, я и в городке-то этом не жила! Жила под Владимиром, дом был большой, от родителей еще остался, сад, в саду вишни… Весной во двор выйдешь – деревья как молоком облиты, пчелы жужжат – рай земной, да и только! А сын женился, да и осел в этих местах. И все пишет мне: мама, приезжай, у нас квартира трехкомнатная, все удобства, будешь в старости на покое жить… Ну, продала я дом, приехала, деньги сыну отдала, он машину купил. Квартирка хоть и трехкомнатная, но маленькая, одна комната проходная, детей двое… Ну, разместились кое-как. А после сын ехал как-то на машине ночью в дождь, да и разбился насмерть.

– Ой! – вскрикнула я.

– Что делать? Дома нет, денег нет, невестка совсем голову потеряла, детям сколько всего нужно. Вот, устроилась сюда санитаркой, хоть накормят… Невестка-то ко мне хорошо относится, мама, говорит, только не уезжайте, куда я одна с двумя-то? А куда я денусь? Так что прости, девонька, ничем тебе помочь не могу.