— Ладно, лейтенант, — сказал я, — бросим этот спор. Мы, видно, друг друга не переубедим. — Потом не удержался и добавил: — Какой-то умный древний дядя пару тысяч лет назад сказал: использующий зло в своих целях неизбежно становится его жертвой.
Метров триста мы шагали молча. Литл шел, вонзав упрямый взгляд в дорогу под ногами. Казалось, он прочерчивал им разграничительную линию.
Мы миновали военный универмаг, где беннинговцы могут отовариваться по сниженным ценам. Там можно приобрести все, кроме, быть может, автомобилей, телевизоров и электроники.
— А в мае, — почему-то сообщил вдруг Литл, — я уже буду шагать по дорогам Западной Германии.
— Ты знаешь — где именно?
— Пока нет.
— Отличается ли подготовка тех военнослужащих, которым предстоит служить в ФРГ, от подготовки тех, кого посылают, например, в Южную Корею?
— Не думаю. Всем солдатам втолковывают, что необходимо выиграть первый же бой с потенциальным противником. Особое внимание уделяется борьбе с превосходящими танковыми группировками Совет… то есть потенциального противника. Стрельба из гранатометов, ТОУ… Словом, противотанковой тактике обучают всех. Тот, кто стреляет первым, побеждает. На войне вообще вторым нельзя быть. Можно — только первым. Вторых и третьих убивают.
— Говорят, лучшее средство борьбы с танками — это танки.
— Да, верно. Мы поняли это еще в 1973 году, оценивая результаты арабо-израильской войны. А вот и твоя казарма. Извини: мне пора в штаб.
— Спасибо, что проводил.
— Прощай, — улыбнулся он и помахал рукой, словно я стоял в километре от него.
— Пока, лейтенант. Желаю тебе получить три генеральские звезды.
— Если это приказ, я выполню его.
— Не сомневаюсь.
Он еще раз махнул мне рукой, повернулся и был таков.
Я постоял немного на улице и вошел в казарму. Ошвартовался на своей койке с намерением не покидать ее до утра. Прежде чем провалиться в сон, мельком глянул на койку Вилли и отметил, что на тыльной стороне его каски появилась новая надпись: «Любовник смерти». Вилли медленно, но верно превращался в «черного юмориста».
Доминик-Инесса из Чхонджу
Однако этому богатому событиями дню не суждено было закончиться так рано. Сквозь сон я услышал щелчок, потом еще один, и еще. С трудом разлепляю веки — на моей койке сидит Уэйн Сорс: он возился с фотокамерой.
— Предлагаю смотаться в Колумбус. У меня кризис с пленкой — надо обновить запасы.
— Тогда — полный вперед!
Минут через пятнадцать мы уже подъезжали к Колумбусу.
— Милый городишко, — сказал Сорс.
— Уже почти двенадцать ночи, — заметил я, — а горожане и не думают идти спать.
— Провинция не хочет походить на провинцию.
Мы остановились у магазинчика, чья витрина была вся заставлена фотоаппаратурой самых разных марок. Хозяин возился с металлической решеткой, не желавшей закрываться. Мы помогли ему забаррикадироваться от потенциальных грабителей, старик расчувствовался и продал Сорсу шестьдесят кассет со скидкой.
— Надо отметить удачную покупку, — сказал Сорс, усаживаясь за руль.
— Это просто-напросто необходимо, — согласился я.
— Тогда предлагаю заскочить в солдатский ночной бар «Перекур у светофора».
— Почему — солдатский?
— Сейчас сам поймешь…
«Перекур у светофора» кишмя кишел бритыми солдатскими затылками. Как я потом выяснил у Сорса, это были, естественно, ребята не из «учебки» (там такие «вольности» не позволены), а из регулярных частей. В баре было темно. Из усилителей лилась модная в тот месяц меланхолическая песенка «Медленно мы любим друг друга…» Ее прокручивали раз пять подряд под шумные солдатские аплодисменты. Потом хрипловатый женский голос пропел уже успевшую стать классикой «У нее глаза, прямо как у Бетти Дэвис».
На сцене танцевала темнокожая девушка в фосфорическом купальнике.
— Не хотите угостить меня пивом? — Обратилась к Сорсу девушка в точно таком же купальнике, сидевшая за соседним столиком.
— Запросто, — отозвался Сорс и пошел к стойке, на ходу доставая из кармана хрустящие доллары.
— Вы японка? — спросил я девушку, когда она пересела за наш столик.
— Нет, — ответила она, — я из Южной Кореи.
— Как вас звать?
— Доминик. А можно — Инесса.
— У вас что — два имени?
— Да, — улыбнулась она, — и я меняю их в зависимости от настроения. Сегодня у меня дождливо на душе: так что зовите меня Доминик.
— Как вы оказались в Колумбусе? — спросил Сорс, усаживаясь на стул и ставя на клетчатую скатерть три кружки пива.
— Точно так, как и все остальные кореянки, работающие в этом и других барах, — почему-то обиделась Доминик-Инесса.
— А-а, старая история… — Сорс сделал большой глоток. — Объясняю иностранцам: ее родители заплатили американскому военнослужащему порядка тысячи долларов…
— Тысячу двести, — опять обиделась девушка.
— Ладно, — махнул рукой Сорс, — тысячу двести долларов, чтобы он женился на ней и увез в Америку. Здесь он с ней разводится, помогает получить натурализацию и получает за это еще столько же долларов. Она устраивается работать в этот бар и выписывает всех своих сестер из Сеула…
— Из Чхонджу, — опять поправила девушка.
— Они зарабатывают тут деньги, большую часть переправляя на родину. Но некоторые солдаты не дают развода и продолжают сосать деньги из своих жен в течение многих лет. Пока те не потеряют «товарного вида»… Нам пора возвращаться на базу. Прощай, Инесса!
— Пока, Доминик! — сказал я.
— Бывайте, — бросила она и повернула свою миниатюрную головку в сторону сцены.
Хребет американской армии
— Давайте, ребята, пошевеливайтесь! Залезайте в свои ботинки! — Сержант Джеймс Барнэби идет по казарме, сверкает во все стороны глазами. — Я, кажется, сказал — пошевеливайтесь!
Очередное утро в Беннинге. «Любовник смерти» соскакивает со второго этажа койки.
— Как дела? — интересуюсь я у Вилли.
— Не родила! — Взяв зубную щетку, пасту и полотенце, Вилли направляется в сторону ванной.
Дождавшись очереди, я подхожу к умывальнику, гляжу в отполированный до зеркального блеска железный щит на стене. Вилли делает то же самое, но при этом с отвращением мнет пальцами свою заспанную физиономию.
— Ненавижу! — тихо, но четко говорит он, словно видит перед собой Джоди. — Ненавистная морда.
В комнатке сержанта Барнэби — ни пылинки. Он сидит за письменным столом. Лампа дневного света придает его лицу синеватый оттенок.
Барнэби что-то строчит в суточной ведомости. Иногда заглядывает в здоровенный словарь Уэбстера. [35]
— У меня паршиво с орфографией, — говорит он в ответ на мой вопросительный взгляд, — а офицеры ошибок не любят. Капитана Сориано они выводят из себя. Так что приходится иногда консультироваться у мистера Уэбстера.
На столе Барнэби лежит кипа пожелтевших журналов, пачка жевательной резинки. В специальной подставке выстроились по росту идеально заточенные карандаши. На ножке стола нацарапано: «Кровь и сила воли!».
Ветер теребит географическую карту мира. Она покачивается за сержантской спиной на стене. Красным фломастером помечены города в Камеруне, Венгрии, Саудовской Аравии и Перу: стратегические интересы сержанта Барнэби явно не укладываются в рамки Форт-Беннинга. На самом краю карты, чуть выше Северного полюса, выведено аккуратным сержантским почерком: «Рандеву с судьбиной».
— Ты не вешалка для мундира, — бросает сержант солдату, появившемуся за моей спиной, — застегнись! — Потом опять обращается ко мне: — В моей роте поступившему на службу легко продвинуться. Я смотрю за тем, чтобы каждый получал столько, сколько заслуживает. Солдат должен чувствовать, что начальство замечает его старания. И, конечно, его халатность.
Барнэби глядит на часы и резко поднимается:
— Пора строиться, уже пятьсот [36]натикало!
