Мы приходим к равенству. Но эти обстоятельные дебаты во многом лишены интереса по той причине, что никакой связи между весом мозга и умственным развитием установить не удалось. Точно так же невозможно дать психическое толкование химических формул, определяющих мужские и женские гормоны. Мы со своей стороны категорически отвергаем идею психофизиологического параллелизма; основы этого учения давно и бесповоротно подорваны. Я остановилась на нем лишь потому, что оно хоть и опровергнуто с философской и научной точки зрения, но продолжает смущать многие умы; впрочем, в иных умах сохраняются и более древние пережитки. Мы отвергаем также любую систему координат, которая подразумевает существование естественной иерархии ценностей, например эволюционной иерархии; бессмысленно задаваться вопросом, является ли женское тело более инфантильным, чем мужское, ближе ли оно к телу высших приматов, и т. д. Все эти рассуждения, смесь невнятного натурализма с еще более невнятной этикой и эстетикой, – одна болтовня. Сравнивать самку и самца человеческого вида можно лишь в человеческом плане. Но определение человека – это существо, не данное раз и навсегда, а делающее себя тем, что оно есть. Как очень верно выразился Мерло-Понти, человек есть не естественный вид, но историческая идея. Женщина – это не застывшая реальность, но становление, и только в становлении ее следует сопоставлять с мужчиной; иначе говоря, нужно определить ее возможности; многие споры теряют смысл из-за стремления свести женщину к тому, чем она была, к тому, что она есть сегодня, но вопрос ставится о ее способностях; верно, что способности наглядно проявляются, только когда они реализованы, но верно и то, что, рассматривая существо, которое есть трансценденция и преодоление, никогда нельзя подвести черту.

Однако, скажут мне, при моем подходе – подходе Хайдеггера, Сартра, Мерло-Понти – тело является не вещью, но положением: оно – наше воздействие на мир, набросок наших проектов. Женщина слабее мужчины; ее мускульная сила меньше, у нее меньше красных кровяных телец, ниже дыхательные способности; она медленнее бегает, поднимает меньший вес и почти ни в одном виде спорта не может состязаться с мужчиной; побороть его она тоже не может. К этой слабости добавляется неустойчивость, недостаток контроля и уязвимость, о которых мы говорили; таковы факты. Значит, ее воздействие на мир более ограниченно; в ее проектах меньше твердости и настойчивости, и она менее способна их осуществить. Иначе говоря, ее индивидуальная жизнь менее богата, чем у мужчины.

Да, отрицать эти факты невозможно – но их смысл нельзя почерпнуть только в них самих. Если мы встаем на человеческую точку зрения и определяем тело, исходя из существования, биология становится наукой абстрактной. Как только тот или иной физиологический факт (меньшая мускульная сила) обретает некое значение, это значение сразу оказывается обусловлено контекстом в целом; «слабость» предстает таковой лишь в свете целей, которые ставит перед собой мужчина, орудий, которые имеются в его распоряжении, и законов, которые он себе устанавливает. Если бы он не хотел постигать мир, сама идея воздействия на него не имела бы смысла; когда для этого постижения не требуется применять телесную силу во всей полноте, выше необходимого минимума, различия стираются; там, где нравами запрещено насилие, мускульная энергия не может быть основой господства: для конкретного определения понятия «слабость» нужна система экзистенциальных, экономических и моральных координат. Кто-то сказал, что род человеческий – это антифизис; слово не совсем точное, ибо человек не может оспорить данность; но он превращает данность в истину тем, как принимает ее; природа для него реальна лишь постольку, поскольку включена в его действие, и его собственная природа – не исключение. Как невозможно абстрактно измерить его воздействие на мир, так невозможно и абстрактно определить, насколько тяжело для женщины бремя детородной функции: у животных отношение материнства и индивидуальной жизни регулируется природой, брачным циклом и сменой времен года; у женщины оно неопределенно и устанавливается только обществом; порабощение женщины видом сильнее или слабее в зависимости от того, требует общество большей или меньшей рождаемости, в зависимости от гигиенических условий, в которых протекают беременность и роды. То есть можно сказать, что если у высших животных индивидуальное существование более властно утверждает себя у самца, чем у самки, то у человека индивидуальные «возможности» зависят от экономического и социального положения.

К тому же индивидуальные преимущества самца отнюдь не всегда обеспечивают ему внутривидовое превосходство; самка обретает в материнстве автономию иного рода. Иногда самец навязывает свое господство – как, например, у обезьян, которых изучал Цукерман; но зачастую оба члена пары ведут раздельную жизнь; а лев на равных делит с львицей заботы о семье. И в этом плане человеческий вид также несводим ни к какому другому; во-первых, мужчины определяются не как индивиды; мужчины и женщины никогда не боролись друг с другом в каких-то особых состязаниях; пара есть изначальное mitsein; причем она всегда предстает как устойчивый или преходящий элемент более широкого сообщества; кто же более необходим виду в этих обществах, мужчина или женщина? На уровне гамет, на уровне биологических функций соития и беременности мужское начало создает для поддержания, женское – поддерживает для созидания: во что превращается это разделение в общественной жизни? У видов, живущих на чужих организмах или на субстрате, у видов, в изобилии и без труда получающих корм от природы, роль самца ограничивается оплодотворением; когда для того, чтобы обеспечить детенышей пищей, нужно ее искать, охотиться, бороться, самец часто помогает в уходе за ними; его помощь становится совершенно необходимой у вида, где дети, после того как мать перестает кормить их молоком, еще долго не способны обеспечивать свои потребности: тогда труд самца чрезвычайно важен; без него порожденные им жизни не смогут себя поддержать. Для того чтобы оплодотворять каждый год некоторое количество самок, достаточно одного самца, но, чтобы детеныши после рождения выжили, чтобы защищать их от врагов и отвоевывать у природы все, в чем они нуждаются, необходимы именно самцы. На разных экономических этапах человеческой истории равновесие продуктивных и репродуктивных сил реализуется по-разному; и эти же силы определяют отношение мужчины и женщины к детям и, как следствие, их отношения между собой. Но здесь мы уже выходим за рамки биологии: опираясь только на нее, невозможно постулировать главенство того или иного пола с точки зрения продолжения вида.

Наконец, общество – это не естественный вид: вид реализует себя в нем как существование; вид трансцендирует к миру и к будущему; его нравы нельзя вывести из биологии; индивиды никогда не пребывают целиком во власти природы, они повинуются обычаю – вторичной природе, отражающей желания и страхи, в которых выражается их онтологическая установка. Субъект осознает и осуществляет себя не как тело, но как тело, подчиненное различным табу и законам: он обретает цену лишь во имя определенных ценностей. И ценности эти, повторим еще раз, основаны не на физиологии – скорее биологические данные несут те ценности, какими наделяет их существующее. Если женщина внушает уважение или страх и к ней запрещено применять насилие, превосходство мужчины в мускульной силе не является источником власти. Если нравы, как у некоторых индейских племен, требуют, чтобы девушки сами выбирали себе мужей или чтобы вопросы брака решал отец, половая агрессивность мужчины не дает ему никакой инициативы и никакого преимущества. Тесная связь матери с ребенком будет для нее источником достоинства или унижения, в зависимости от того, насколько высока ценность ребенка, – а она может сильно разниться; и сама эта связь, как мы уже говорили, будет признаваться или нет в зависимости от общественных предрассудков.