Монтегю был так обрадован успехом операции «Фарш», что предложил организовать продолжение. 4 июля близ Гибралтара при взлете потерпел крушение самолет с Владиславом Сикорским, польским премьер-министром в изгнании. Шесть дней спустя, в день вторжения на Сицилию, Монтегю послал Бевану записку, где указал, что «бумаги, находившиеся в самолете Сикорского, до сих пор выбрасывает на берег, многие еще плавают и, вполне вероятно, достигнут берегов Испании». Он подал мысль добавить к остаткам крушения кое-какие фальшивые документы. Цель — «показать, что бумаги „Фарша“ были подлинные и что мы действительно собираемся атаковать Грецию и т. д., просто отложили нападение и переключились с „Бримстоуна“ [Сардинии] на Сицилию, поскольку заподозрили, что испанцы могли показать бумаги „Фарша“ немцам». На операцию «Фарш», так сказать, «второй модели» наложил вето глава военно-морской разведки коммодор Рашбрук: трудно было ожидать, что немцы вторично попадутся на такую же уловку. «Нет смысла пытаться. Испанцам будет известно, что все существенное уже выловлено, и важный секрет, „выброшенный на берег“, будет выглядеть неправдоподобно».

Успех вторжения на Сицилию нельзя, конечно, объяснять одной лишь операцией «Фарш». В существенной мере дезинформационный план укрепил немцев в тех представлениях, что у них уже были. Все переплетенные между собой нити операции «Баркли», одной из которых была «Фарш», имели целью поддержать эти заблуждения. Кроме того, сравнительная слабость немецкого контингента на Сицилии отражала возраставшие сомнения Гитлера по поводу желания Италии воевать. Сицилия была стратегической драгоценностью, но, с другой стороны, это был остров, физически отделенный от остальных сил Оси. Если бы для защиты Сицилии на ней были размещены многочисленные немецкие войска, а Италия вдруг вышла из войны, они оказались бы в изоляции и Сицилия стала бы, по выражению Кессельринга, «западнёй для всех сражающихся там немецких и итальянских сил».

Тем не менее вплоть до вторжения на Сицилию и даже после него на немецком тактическом планировании сказывались последствия операции «Фарш», смещавшие внимание к востоку и западу. В ночь перед атакой Кейтель распространил «самый свежий» анализ намерений союзников, в котором предсказал массированное вторжение в Грецию и двойную атаку на Сардинию и Сицилию: «Наступательные силы на западе, судя по всему, готовы к немедленной атаке, тогда как восточные силы, похоже, еще находятся в стадии формирования, — писал он. — Последующая высадка в материковой Италии менее вероятна, чем в материковой Греции». Половина войск союзников, находящихся в Северной Африке, будет использована, предсказывал Кейтель, «для укрепления плацдарма, который… будет создан в Греции».

Радиоперехваты «Ультра» показывают, что через четыре часа после начала вторжения двадцать один самолет штурмовой авиации перелетел с Сицилии, которая была атакована, на Сардинию, где все было тихо. В тот же день из берлинского абвера в его испанскую штаб-квартиру было послано сообщение, где говорилось, что «Верховное командование в Берлине было особенно озабочено тем, чтобы велось пристальное наблюдение за конвоями, проходящими через Гибралтарский пролив, которые могут быть использованы для нападения на Сардинию. Эти приказы обосновывались тем, что атака на Сицилию, по мнению Верховного командования, возможно, имела отвлекающий характер и главная атака должна была произойти в другом месте». Эта оценка, как с удовлетворением отметила британская военно-морская разведка, находилась «в полном согласии с „фаршевской“ историей».

Такие же эффекты наблюдались и в другой части Средиземноморья, где ожидалось вторжение в Грецию. Эти ложные ожидания напрямую подрывали способность немцев отразить реальное нападение на Сицилию. Ключевым компонентом немецкой военно-морской мощи здесь были Raumboote — 150-тонные минные тральщики, использовавшиеся не только для вылавливания мин, но и для сопровождения грузовых судов, прибрежного патрулирования, морского минирования и спасения экипажей сбитых над морем самолетов. Через два дня после вторжения на Сицилию, 12 июля, командующий немецкими военно-морскими силами в Италии послал в центральную штаб-квартиру телеграмму, в которой «жаловался, что отбытие 1-й группы тральщиков, отправленной в Эгейское море на защиту Греции, нанесло ущерб обороне Сицилии, где заграждения в районе Джелы уже неэффективны и налицо „хроническая“ нехватка сопровождающих судов, вследствие чего уход еще большего числа судов в соответствии с приказом будет иметь серьезные последствия». Однако вера в готовящееся нападение на Грецию сохранялась: во второй половине июля Гитлер послал Роммеля в Салоники взять командование над обороной Греции, если и когда ее атакуют союзники. Абвер разрабатывал на случай вторжения в Грецию хитроумные планы, согласно которым предполагалось, если немцам придется уйти, оставить в стране группы тайных агентов и диверсантов.

Почти сразу после высадки на Сицилии в стане Оси начались внутренние разбирательства. Узнав, что итальянская береговая оборона не смогла отразить атаку, Геббельс мрачно проворчал что-то презрительное в адрес «макаронников», но не стал говорить, что он никогда особенно не верил в «грандиозное разведывательное достижение» абвера. Гитлер ни разу не признал, что его обвели вокруг пальца, но его военная реакция на вторжение ясно показывает: он понял, что совершил крупную стратегическую ошибку, недостаточно укрепив Сицилию. «Гитлер отреагировал мгновенно. Он приказал немедленно направить на Сицилию еще два немецких соединения: 1-ю парашютную и 29-ю бронетанковую гренадерскую дивизию, чтобы сбросить захватчиков в море». Но он опять опоздал.

Немецкая верхушка поняла, что ей подсунули фантастическую и чрезвычайно вредную ложь, и некоторые деятели пришли в ярость. Нацистский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп потребовал исчерпывающих объяснений того, почему документы майора Мартина, где говорилось об отвлекающем характере нападения на Сицилию, были с такой наивностью приняты за чистую монету: «Это сообщение оказалось ложным, поскольку операция, предпринятая англичанами и американцами против Сицилии, отнюдь не была отвлекающей, а была, разумеется, одним из их запланированных крупных наступлений в Средиземноморье… Это сообщение из „абсолютно надежного источника“ противник намеренно вложил в руки испанцев, чтобы ввести нас в заблуждение». Фон Риббентроп заподозрил испанцев в том, что они с самого начала были соучастниками этого обмана, и поручил Дикхоффу, послу в Мадриде, устроить полномасштабную охоту на ведьм: «Проведите чрезвычайно тщательную перепроверку всего этого дела и выясните при этом, были ли те лица, от которых исходила информация, непосредственно подкуплены противником, или же они настроены против нас по иным причинам». Дикхофф встал в позу и постарался снять с себя ответственность: «Документы были найдены на трупе английского офицера, самолет которого был сбит, и переданы в подлиннике нашей здешней контрразведке испанским Генштабом. Документы были исследованы абвером, и я не слышал, чтобы их исследование породило хоть малейшие сомнения в их подлинности». Не слишком убедительно Дикхофф предположил, что противник, видимо, изменил свои планы после потери документов: «Англичане и американцы были искренне намерены предпринять действия, о которых говорилось в документах. Лишь позднее они передумали, возможно, сочтя планы перечеркнутыми тем, что английский курьер был сбит».

Но фон Риббентропа это нисколько не удовлетворило. «Британская секретная служба вполне способна сделать так, чтобы к испанцам попали фальшивые документы», — настаивал он. Целью обмана было убедить Германию «не принимать никаких оборонительных мер… или принимать их в недостаточном объеме». В то время как союзники завоевывали Сицилию, он требовал имен, он хотел, чтобы с плеч покатились головы. «Практически несомненно, что англичане намеренно сфабриковали эти вводящие в заблуждение документы и позволили им оказаться в руках у испанцев, чтобы этим окольным путем документы попали к нам. Единственный вопрос — знали ли испанцы всю подоплеку событий или сами были обмануты». Подозрение коснулось адмирала Морено, двуличного испанского министра ВМФ, и Адольфа Клауса с его испанской агентурой. Тень упала и на более высокие инстанции: на испанское отделение абвера и на берлинских аналитиков разведывательной информации, назвавших фальшивые документы подлинными. «Кто был первоисточником этих сведений? — желал знать фон Риббентроп. — Были ли эти лица непосредственно подкуплены нашими врагами?»