Тем не менее большая мраморная плита с надписью могла уменьшить соблазн потревожить прах Уильяма Мартина и одновременно придала бы могиле достойный вид, которого он заслуживал. 21 мая Алан Хиллгарт получил из Лондона шифровку:

«Предлагаем, если это не будет выглядеть необычно, установить на могиле средней цены плиту с надписью: „Уильям Мартин, родился 29 марта 1907 г., умер 24 (повторяю, 24) апреля 1943 г. Возлюбленный сын Джона Глиндуира, повторяю, Глиндуира Мартина и покойной Антонии Мартин из Кардиффа, Уэльс. Dulce et Decorum Est Pro Patria Mori. RIP“». ^[12]

Монтегю, как мы видим, неверно написал имя Глиндура Мартина, и ошибка затем была перенесена на плиту. В последний момент разведчики заколебались. Не будет ли большой мраморный могильный камень выглядеть подозрительно? «В условиях ограничений на платежи из Англии в Испанию и принимая во внимание другие трудности военного времени, отцу было бы слишком трудно это сделать в нормальных обстоятельствах». Хиллгарт ответил мгновенно: «Пожалуйста, пошлите мне сообщение обычным шифром, что родственники хотят поставить камень, и попросите оказать содействие. Я тогда обменяю деньги обычным способом и немедленно приступлю к делу».

Можно было не сомневаться, что немецкие шпионы в британском посольстве перехватят послание и рутинным порядком передадут его в абвер. Дополняя декорации еще одним элементом, разработчики «Фарша» написали Хиллгарту: «Предлагаем, чтобы консул уже сейчас положил венок и карточку с надписью: „От отца и Пам“». Марио Тоскана, резчик могильных камней из Уэльвы, получил указание изготовить камень «как можно скорее». Фрэнсис Хейзелден послал на могилу венок и несколько букетов из сада Каса Колон — штаб-квартиры компании Рио-Тинто. «Целью было не только совершить то, что, вероятно, произошло бы в реальной жизни, но и сделать так, чтобы могилу достаточно часто посещали: это уменьшало возможности для тайного и незаконного извлечения трупа ради последующего вскрытия». Альберту Шатту, другу Хейзелдена, было поручено ежедневно посещать могилу — формально в качестве официального лица, отдающего дань умершему, а на самом деле чтобы проверять, не были ли сдвинуты цветы и потревожена могила.

Хиллгарт сочинил и продиктовал письмо, адресованное «Джону Г. Мартину, эсквайру», но предназначенное Куленталю и его агентам:

Сэр!

Исполняя поручение Адмиралтейства, я предпринял все необходимое для установки камня на могиле Вашего сына. Это будет простая белая мраморная плита с надписью, текст которой Вы мне прислали через Адмиралтейство, и цена составит 900 песет.

Захоронение как таковое стоило 500 песет и произошло, как Вы знаете, на римско-католическом кладбище.

Венок и карточка с надписью, которую Вы просили сделать, положены на могилу. Цветы взяты из сада английской горнодобывающей компании в Уэльве.

Я взял на себя смелость поблагодарить от Вашего имени вице-консула в Уэльве за все, что он сделал.

Позвольте мне выразить Вам и невесте Вашего сына мое глубочайшее соболезнование.

Ваш покорный слуга

Алан Хиллгарт.

Одновременно Монтегю послал сообщение Хиллгарту, имея в виду, что с ним ознакомятся все те же посторонние читатели: «Отец майора Мартина, его невеста и друзья попросили меня поблагодарить Вас за все усилия, предпринятые Вами и вице-консулом в связи с похоронами, и сообщить, что они чрезвычайно благодарны Вам за быстроту, с которой Вы возвратили его личные вещи. Сколь бы мало их ни было, их будут хранить как сокровище, поскольку майор Мартин был единственным сыном и незадолго до смерти обручился со своей невестой». Тем самым немцы получали подтверждение, что все достояние и снаряжение Мартина благополучно вернулось в Великобританию. «Не могли бы Вы прислать ему фотографию могилы после того, как плита будет установлена?» Хиллгарт сделал это.

На взгляд немцев, британские власти испытали глубокое облегчение из-за возвращения ценных документов в нетронутом виде. Еще одна небольшая затрата со стороны Хиллгарта должна была подкрепить это впечатление через посредство местных сплетен: «Человека, передавшего бумаги в надежные руки военно-морских властей, следует вознаградить умеренной суммой величиной не более 25 фунтов. Оставляем на Ваше усмотрение, будет ли это сделано Вами через военно-морские власти или непосредственно через консула в Уэльве». 25 фунтов в Уэльве во время войны — это было небольшое состояние: та памятная рыбалка обещала стать для Хосе Рея самой удачной в жизни.

Пока «Пам» и «отец» горевали приватно, известие о гибели майора Мартина пора было сделать достоянием широкой публики. Немцы имели доступ к британским спискам погибших и раненых, и, если бы имя Мартина в них не появилось, могли бы возникнуть подозрения. По меньшей мере столь же сильное подозрение могло бы возникнуть среди офицеров Королевской морской пехоты, если бы некто из их рядов был внезапно и без предупреждения объявлен умершим. Командирам трех дивизий морской пехоты, а также полковнику, ведавшему изданием официального морпеховского информационного бюллетеня Globe and Laurel («Глобус и лавры»), было отправлено письмо с грифом «Совершенно секретно, лично»: «В связи с объявлением о смерти майора Уильяма Мартина никаких действий предпринимать не следует. Этот офицер был на специальном задании, и никаких упоминаний в общих приказах сделано не будет». Отдел потерь получил краткую директиву: «Вставьте в очередной список потерь следующее: „Капитан на временной основе (исполнял обязанности майора) Уильям Мартин, Королевская морская пехота“. Это должно быть опубликовано как можно скорее». Но не так-то легко оказалось пропихнуть фальшивое объявление о смерти в обход начальства. Позднее медицинская служба ВМС запросила сведения о том, погиб ли майор Мартин в ходе боевых действий, и если да, то как. Флотский юридический отдел захотел знать, оставил ли храбрый майор завещание, «и если да, то где оно находится». Обоим ведомствам было вежливо, но твердо сказано, чтобы они не совали нос куда не надо.

Объявление о гибели майора Уильяма Мартина в ходе несения активной воинской службы появилось в Times в пятницу 4 июня 1943 года. По чистой случайности в том же списке фигурировали имена двух других, реальных военно-морских офицеров, о чьей гибели в результате воздушной катастрофы газета уже сообщала. Немцы, рассудил Монтегю, могли теперь связать смерть Мартина с тем инцидентом. Кроме того, в заметке, размещенной рядом со списком погибших, в котором был упомянут У. Мартин, говорилось о гибели Лесли Говарда, «выдающегося актера театра и кино». Гражданский самолет, в котором летел артист, был сбит немецким истребителем над Бискайским заливом. Не исключено, что тот или иной абверовский информатор совершил зловещую ошибку, приняв самолет Говарда за самолет Уинстона Черчилля, недавно посещавшего Алжир и Тунис. Можно смело предположить, что этой «тяжелой утрате для британской сцены и британского кино» общественность уделила больше внимания, чем скромной гибели военного, о котором никто, кроме горстки шпионов, и не слыхивал.

Страницы Times были тем местом, где все известные люди хотели оказаться после смерти, и можно ли быть мертвее, чем в разделе некрологов этой самой знаменитой британской газеты? Однако известны случаи, когда пресса объявляла человека мертвым, а он между тем был очень даже жив. Так произошло, например, с Робертом Грейвзом, Эрнестом Хемингуэем, Марком Твеном (дважды) и Сэмюэлом Тейлором Кольриджем. В июле 1900 года Джордж Моррисон, пекинский корреспондент Times, прочел в родной газете заметку о своей собственной гибели во время Боксерского восстания. (В некрологе он был назван человеком преданным и бесстрашным. Его приятель заметил: «Чтобы прилично выглядеть, они теперь просто обязаны удвоить ваше жалованье». Они этого не сделали.) Теперь, однако, произошел первый случай в истории газеты, когда она официально объявила умершим человека, который никогда и не был жив.

В конце мая глава британской военно-морской разведки написал в своем секретном дневнике: «Первая немецкая бронетанковая дивизия (численностью около 18 тысяч человек) переводится из Франции в район Салоник». Информации был присвоен гриф «А1». Это было первое указание на крупное перемещение войск, вызванное дезинформацией «Фарш». В одном перехваченном сообщении содержались дальнейшие подробности «мер, принятых для переброски через Грецию в Триполис на Пелопоннесе 1-й немецкой бронетанковой дивизии». Это перемещение представлялось напрямую связанным с информацией, почерпнутой из письма Ная, поскольку Триполис, как отмечает Монтегю, был «стратегической точкой, хорошо подходящей для сопротивления нашему вторжению в район Каламаты и на мыс Араксос». Первая бронетанковая дивизия с ее восемьюдесятью тремя танками участвовала в яростных боях в России, но теперь была «полностью заново оснащена». Находившаяся перед этим, по сведениям британской разведки, в Бретани, дивизия была мощной, закаленной силой, и теперь ее переводили из одной части Европы в другую для защиты от иллюзии.