Хейзелден понимал, что «реагировать надо быстро». Внутренне он был готов к возможности того, что Паскуаль дель Побиль захочет обойтись без особых формальностей, и просто вручить ему чемоданчик. Со всем безразличием, какое он мог изобразить, он сказал: «Вашему начальнику это может не понравиться… Наверно, правильнее будет отдать сначала ему, а потом уже мне, официальным порядком». Паскуаль дель Побиль пожал плечами и закрыл чемоданчик.
Уилли Уоткинс видел эту сцену. Хотя он плохо знал испанский, он понял, что происходит. Поведение Хейзелдена, «не захотевшего взять чемоданчик, показалось ему странным». Паскуаль дель Побиль подозвал теперь американского летчика и спросил, может ли он опознать умершего. Само собой, он не мог его опознать и сказал об этом. Спасательный жилет на мертвеце, указал пилот, был «английского образца, тогда как сам Уоткинс летел на американском самолете, где имелся спасательный жилет совсем другого типа». Паскуаль дель Побиль констатировал очевидное: «Безусловно, эти два случая никак не связаны между собой».
Упаковав чемоданчик, бумажник и другие обнаруженные предметы, военно-морской судья сказал, что официально передаст все это своему начальнику, военно-морскому коменданту порта в Уэльве. После чего дородный испанский офицер отбыл, забрав чемоданчик и все прочее с собой. Хейзелден небрежно заметил, что хотел бы присутствовать при вскрытии. Если Уоткинсу показалось странным, что британский вице-консул отказался от чемоданчика, еще более странно, безусловно, было то, что он решил остаться в немыслимо жарком помещении с железной крышей и смотреть, как два испанских врача режут полусгнивший труп. Американский летчик был рад возможности выйти из смрадной комнаты, пропахшей смертью, и выкурить сигарету в тени ивы.
Вскрытие вообще-то полагалось бы сделать силами военного патологоанатома, но, поскольку он был в отлучке, задача выпала гражданскому судебному патологоанатому доктору Фернандесу и его сыну Эдуардо, недавнему выпускнику медицинского учебного заведения. Вопреки пренебрежительному замечанию Спилсбери о квалификации испанских судебных медиков, Фернандес был хорошим, опытным патологоанатомом. Уроженец Севильи, он изучал медицину в университете этого города, а потом много лет проработал врачом в большом горнодобывающем концерне. С 1921 года он был главным патологоанатомом Уэльвы и прилегающей местности. Фернандес не был, конечно, специалистом уровня Спилсбери, но обладал большим практическим опытом исследования умерших вообще и, поскольку работал в прибрежном районе, утопленников в частности.
Позднее Хейзелден описал это вскрытие. «При первом же разрезе произошел маленький взрыв, поскольку, хотя наружно тело выглядело хорошо сохранившимся, внутри процесс разложения зашел далеко». Легкие были наполнены жидкостью, но, учитывая состояние тела, доктор Фернандес без анализов не мог определить, является ли она морской водой. Он осмотрел уши и волосы трупа, кожу, которая была странной по цвету. Хейзелден ничего не знал о реальных обстоятельствах вокруг этого трупа, но он достаточно был знаком с замыслом, чтобы понимать, что чем более детальным будет вскрытие, тем вероятнее, что патологоанатом обнаружит какие-нибудь признаки, говорящие о подлинной причине смерти. Британский вице-консул был в дружеских отношениях с испанским врачом. Трупный смрад в помещении сделался почти невыносимым. Проявив то, что позднее отметили как «замечательное хладнокровие и сообразительность», он решил вмешаться. «Поскольку очевидно, что жара сделала свое дело», сказал он, необходимости в скрупулезном обследовании нет. «Получив заверение от вице-консула, что он вполне удовлетворен, врач, вероятно, не без облегчения согласился на этом закончить и написал необходимое заключение».
Оно было недвусмысленным: «Молодой британский офицер упал в воду живым, синяков от ударов не обнаружено, смерть наступила вследствие асфиксии, вызванной погружением. Тело пробыло в воде от восьми до десяти дней».
Труп снова положили в простой деревянный гроб и официально передали британскому вице-консулу.
Фернандес не обратил внимания на красноречивое изменение цвета кожи — свидетельство отравления фосфором. Он лишь бегло обследовал легкие и не взял образцов для анализа ни из легких, ни из печени, ни из почек. Однако были кое-какие обстоятельства, которые его смутили. За долгие годы врачу пришлось осмотреть сотни утонувших рыбаков. Всякий раз имелись следы «поклевывания и укусов со стороны рыб и крабов на мочках ушей и других мягких частях». Уши британского офицера были невредимы. Волосы на головах трупов, находившихся в море более недели, становились тусклыми и ломкими. «Блеск волос не соответствовал времени, которое он якобы провел в воде». Были у Фернандеса и некоторые «сомнения по поводу природы жидкости у него в легких». В частном порядке Фернандес, кроме того, заметил, что обмундирование на трупе выглядело не совсем обычно. Одежда была пропитана влагой, но не стала такой бесформенной, какой обычно делается после недели в морской воде. «Его униформа выглядела слишком свежо для одежды, которая так долго пробыла в воде», — размышлял врач. Двое врачей также сравнили фотографию на удостоверении личности с внешностью умершего, но пришли к выводу, что «одно соответствует другому». Впрочем, даже и тут оставалось место для сомнений, поскольку отец и сын заметили, «что залысины у умершего были более выраженными, чем на фотографии». У человека на снимке были густые волосы, а у того, кто лежал в морге, они начали редеть. Фернандес заключил, что «либо фотография была сделана два-три года назад, либо залысины возникли из-за воздействия морской воды». Вывод довольно странный: воздействие морской воды на человеческое тело многообразно, но к появлению залысин она непричастна.
Какая часть из сомнений Фернандеса нашла отражение в его окончательном заключении, неизвестно: оно было передано в портовую администрацию, где Паскуаль дель Побиль поместил его в архив, а в 1976 году оно было уничтожено пожаром.
Имелось еще одно, куда более вопиющее несоответствие, которое вытекало из заключения Фернандеса, хотя он не отдавал себе в этом отчета. Степень разложения трупа, по оценке Фернандеса, свидетельствовала о том, что он находился в море восемь дней или дольше. А содержимое карманов майора Мартина показывало, что он вылетел из Лондона 24 апреля; труп нашли рано утром 30 апреля. Тело, находящееся в холодной морской воде, просто не могло бы прийти в такое состояние за пять дней с небольшим. Но Фернандес, разумеется, не знал, когда, судя по обнаруженным свидетельствам, мог погибнуть майор Мартин. Эти свидетельства лежали в его бумажнике, который теперь находился у капитана Франсиско Эльвиры Альвареса, коменданта порта Уэльва и, как оказалось, лучшего друга Людвига Клауса, престарелого немецкого консула в Уэльве.
В 20.30 в тот день Фрэнсис Хейзелден послал телеграмму в Мадрид помощнику военно-морского атташе дону Гомес-Беару:
«В связи с моим сегодняшним телефонным сообщением: труп идентифицирован как тело майора Королевской морской пехоты У. Мартина, удостоверение № 148228, выдано 2 фев. 1943 Кардифф. Все документы взял военно-морской судья. Смерть вследствие утопления, предположительно от 8 до 10 дней в море. Похороны в воскресенье в полдень».
В подобной ситуации военно-морской атташе был обязан известить Адмиралтейство, сообщив при этом имя и звание погибшего. В данном случае, однако, такого офицера морской пехоты не существовало, и, если бы сообщение просто было передано обычным порядком, кто-нибудь в Лондоне, скорее всего, заметил бы странность. Хиллгарт организовал все так, что незадолго до отправки телеграммы, извещавшей Лондон о смерти Уильяма Мартина, в МИ-6 ушла шифровка, адресованная «С», с тем чтобы он «принял нейтрализующие меры». План не удался. Шифровку «С» получил, но к тому времени, как МИ-6 сумела приступить к нейтрализации, сигнал от Хиллгарта уже начал распространяться по различным отделам Адмиралтейства. В каком-либо из них вполне могли быть осведомлены об офицерском составе Королевской морской пехоты и могли приняться задавать нежелательные вопросы. Последовал шквал телефонных звонков начальникам отделов, получивших сообщение, с указанием «остановить прохождение сигнала под тем предлогом, что человек, о котором шла речь, не был морским офицером, а пользовался по распоряжению первого морского лорда офицерским званием в Королевской морской пехоте как прикрытием, выполняя особое секретное задание за границей… из-за секретности его задания сигналу хода не давать и никаких действий в связи с ним не предпринимать». В каком-то смысле предлог содержал в себе истину.
