Ты знаешь, как вкусно пахнет сено! И как., и никогда не понятно, грусть это или радость…

…А еще, маленький, можно бегать по горам где-нибудь там, где дикие тюльпаны… это далеко… Если сорвать, они могут погибнуть, и мы их трогать лучше не будем. А еще бывают слезы и бывает горько… Когда обижают собаку, она плачет, и лошади плачут. И вот еще: если посмотришь на солнце сквозь ладошку, увидишь красные полоски между пальчиками. Можно научиться этому радоваться…

…Жить!

Я у Т. Лукьяновой[22], т. е. у Таниной бабушки. Хожу к ней гадать. Она – моя старенькая подруга, бросает карты. Опять и опять – одна моя карта у Лёни.

Не имеешь права при мне уйти освистанным. Не имеешь права, потому что я тебя люблю.

Если даже «нет», то веду себя определенно, как будто нас уже двое. У Галки Орловой[23] месяц назад при гадании получилась «белая мышь». Появилось множество раздражителей внешних.

Подозрения… стало плохо в лифте. З. выволок меня на площадку. Очнулась, – не вспомнила, как случилась дурнота. Посинела до черноты. Приехала Марья, отвезла в «Цеткин»[24]. Оттуда – в Склифосовского. Долго нет З. с зубной щеткой и мылом.

Премьера без меня. Звонила в театр, там свой гудеж, свои заботы, своя любимая возня. Премьера! А я вся в белом, дрожащая до театра. Завтра Машка обещала рандеву. Ну что ж, отоспимся. Пусть отдохнут без меня.

Что за радость видеть в больнице друзей. Пришла Машка, и жизнь стала веселей. Покурили, поговорили, – как будто год не виделись. Читать нечего. Тоска. Заяц не оставил Тендрякова, – пожалел. Любимый[25] беспокоится. Написала на маленьком клочке: «Мой последний спектакль «Товарищ, верь!», – помнишь? Это от нездоровья, была неправа. Не волнуйся, все будет хорошо. Жизнь прекрасна! А вообще – тоскливо и хочется видеть тебя. Целую нежно…

Это я.

Родненький, не волнуйся».

Операция. Сейчас бы натянуть джинсы. В палате – я, Мальвина, Галя (красивая) Потолоко-ва, Таня в очках и с кашлем.

Отпустили. Не умею побежать. Солнце криком. Ласковая травка колется в глаза, а я удираю из Москвы, я еще нужна ей, но другая, – здоровая. Бегу от себя – к себе. Ну, вот и здравствуй, Жизнь! Здравствуй!

В глазах Любимова слишком уж нескрываемая претензия, заставляет чувствовать себя виноватой. Почему? Хотела поздравить с днем рождения театра, открыла было рот, – отвернулся: «Да, забыл всех поздравить…» Понять его отношение ко мне невозможно. Да и не нужно, – Бог с ним! Считает меня дезертиром.

Спектакль прошел гениально. Жалко ребят, которых забирают в армию – Лёшку[26], Бориса[27] и Лёню. Ужас!!!

Встретились с Лёней.

– Как ты? Была больница?

– Это в прошлом. Живучая я.

– А ты похудела… но ты же хотела.

– Да, но не так А, правда, говорят…

– Да. Скоро.

– Где?

– Далеко. Я тебя найду.

Потеплело. Перевесила пальто, – наверное, обидела.

Антохин В. М.[28] увез З. на вокзал, потом пили у его девушки.

Весь день тоска жуткая: где? как? о чем? Надо уезжать в Звенигород. Что опять со мной, Машка?

Да здравствует 1 Мая.

Во-первых, впервые кашлянула и пополам не сломалась, во-вторых, прыгнула и не рассыпалась, в-третьих, чихнула и не упала в обморок. Чего же больше сейчас желать от жизни? Болеть иногда полезно. Успела прочитать много хороших книг.

У меня ощущение надвигающейся радости. Что-то должно случиться.

Театр: у Марьи – плохая полоса. Господи, помоги ей. Надо ее ободрить.

Л. подошел, поздоровался.

Грибная сырость. Радостно. Горблюсь над шишками. Нежность ранней травки. Нашла муравейник, значит, будет не скучно. Поклонилась нашему с Ленкой[29] месту, где рождались воздушные замки с принцами.

Проводил З. до Рузы. Живу в номере 1З. Значит, все будет хорошо.

Ходят бабушки-ладушки, и льет не очень-то гостеприимный дождь, а я в туфельках на босу ногу. У солнца роман с вербой, чуть выглянуло и осыпало ее бриллиантами. Она стоит и воображает…

Проорал петух, и я окунулась в Павлово-Посадское детство, где меня заклевывал засранец-петух.

Сегодня не будет душа, где-то что-то прорвало. Надо бы продлить путевку, – в театр почему-то не тянет.

Машуленька, я думаю о тебе. Все образуется, миленький, обожди, все равно с нами Бог!

(Вырваны страницы.)

Звонила Марья, – скучно-одинокий голос. Пришел в гости Юра Смирнов[30], поговорили.

Комнатка. На столе – Денечкина фотография. Сын задумчивый. Любит музыку, остервенело дразнит домашних. Самолюбивый и ранимый предельно. Кто-то из тебя вырастет? Маленький, так неспокойно за тебя. Нельзя заниматься физкультурой? Будешь! Будешь плавать, бегать, прыгать и плевать на врачей. А главное, мечтаю свозить тебя на море, ты полюбишь его на всю жизнь, и расскажу про моих лошадей, о которых знаю только я одна.

Ходила на свидание к корове за молоком.

Впервые почувствовала угрызения совести. Папочка, прости меня, прости за то, что редко о тебе вспоминаю, прости за неразбуженную память.

Перед завтраком встал мужчина, весь в орденах, и поздравил сидящих в зале с праздником. Горло будто перетянуло чем-то, горько стало и – слезы… За столом сидят 5 человек, двое плачут, – я и соседка напротив: у нее, наверное, погиб муж… Много орденов. И чувство страшной виноватости, и хочется перед этими людьми встать на колени и просить, долго просить прощения.

Прости, папа.

Оказывается, воздух Рузы вреден для моего сердца. Теперь понятно, почему не вылезаю из кикимор, страшна, как Яга. Какой сейчас театр? Напугаю зрителей, никакие гримы не помогут.

У Иваненко[31] – плохие дела. Нехорошо прошлись по ее адресу.

Осталась обыкновенная жалость к нам, к женщинам. Все не так, как нужно, почти у всех. Что за жизнь! У Машки, оказывается, на «Зорях»[32] сорвался трос, и она плашмя упала на сцену. Сейчас болит голова. Недаром в Рузе было нехорошее предчувствие.

Я в Москве. Пришла в театр, обрадовалась девочкам.

В гримерную вошел Лёня. Смущается, как ребенок.

– Здравствуй.

– Здравствуй.

Улыбается хорошо, счастливо, дольше, чем нужно, смотрит

(Ушел.)

– Что это? – спрашиваю.

– Ты что… Лёнька жутко в тебя влюблен. (Делаю удивленные глаза.) Между прочим, когда тебя не было, он ни разу не зашел к нам в гримерную.

Собрание коллектива, чтобы заслушать претензии пожарника к нам, артистам.