Я сказал, что король улыбался, но вообще-то я, пожалуй, лишь мог предположить, что на его лице играла улыбка, потому что с уверенностью утверждать это было весьма затруднительно, так как его лицо, скрытое складками шарфа, подпираемое плоеным воротником и покрытое тенью от шляпы, едва-едва было видно; к тому же галерея освещена была весьма плохо, так что я даже высказал свое удивление по сему поводу, как только мы заняли свои места, но Пауан объяснил мне, что сей полумрак был необходим для того, чтобы в определенный момент был дан боковой или задний свет, очень яркий, и в лучах этого света заиграли бы необычайными красками некоторые ткани, и чтобы присутствующие по достоинству оценили бы эти ткани, отливающие всеми цветами радуги. На самом деле единственная часть королевского тела, которая была открыта взорам присутствующих в соответствии с общепринятыми правилами – что казалось им само собой разумеющимся, – было то место, где у каждого человека находится пупок, но у короля, опять-таки само собой разумеется, пупка не было; кстати, это место и было обнажено именно для того, чтобы это показать, потому что монарх, как было известно в королевстве Одевания всем и каждому, не был рожден земной женщиной, а вел свой род прямиком от богов-небожителей.
Почему король выставил на всеобщее обозрение столь вызывающий наряд? Наконец-то языки развязались, и вокруг меня со всех сторон так и сыпались комментарии на эту тему, хотя, с другой стороны, многие из придворных признавались в том, что степень их изумления такова, что они практически и рта не могут раскрыть и пока вынуждены хранить молчание.
Разумеется, каждый из них прекрасно помнил незыблемое правило, суть которого заключалась в том, что роль монарха в обществе как раз и состояла в том, что он должен был ежегодно выставлять на всеобщее обозрение и на общий суд одеяние, еще более поразительное в своей вычурности и причудливости, чем год назад. Все ежедневные аудиенции, на которых король появлялся всякий раз в новых нарядах, должны были служить своеобразными репетициями Великой Королевской Выставки, но, разумеется, здесь имелись свои подводные камни и противоречия, так как вопрос был уж больно тонок, так сказать, деликатен, потому что на этих «репетициях» следовало указать на некую тенденцию развития моды, и в то же время действовать крайне осторожно, подготавливая сюрприз. Так как этот процесс проходил уже в течение многих столетий на протяжении жизни многих и многих поколений одеванцев, советникам приходилось совершать чудеса, изощряясь в выдумках, чтобы достичь успеха. Должен заметить, что именно к этому и сводилась роль монарха и его кабинета министров, а в остальном страна находилась во власти различных противоборствующих групп заговорщиков, лиг мятежников и местных феодалов, чувствовавших себя в своих провинциях настоящими владыками и занимавшихся бог весть чем, вплоть до откровенных грабежей и разбоя; надобно заметить, что единственным фактором, способствовавшим сохранению единства страны, как раз и была общая для всех одеванцев страсть, питаемая к искусству одевания, и фактор этот действовал до тех пор, пока королю удавалось убедить своих подданных в том, что никто не сможет достичь таких вершин, как он, что никто не сможет не только превзойти его, но даже с ним сравниться. Итак, высказывались предположения о том, что, желая вводить всяческие новшества, а в особенности из-за желания вводить их быстро, даже слишком быстро, кабинет министров, внезапно оказавшись в безвыходном положении из-за отсутствия новых идей, был вынужден вместо того, чтобы немедленно подать в отставку (что повлекло бы за собой немедленное позорное низложение короля), заставить монарха (или уговорить) надеть это уморительно-нелепое одеяние, нарушившее все правила хорошего вкуса. С другой стороны, некоторые наиболее смелые и наиболее склонные к дерзновенному полету мысли придворные со множеством осторожных оговорок высказывали предположение, что если как следует подумать, то, быть может, поведением короля надо было бы восхищаться, ибо оно преисполнено дерзновенной отваги и в нем ощущается веяние истинного гения; они говорили, правда, прибегая киносказаниям и к витиеватым фигурам красноречия, что монарх не виноват в том, что его подданные, а в особенности его приближенные из числа придворных, столь необразованны, столь мало просвещенны, что не способны угадать и оценить тонкие намеки на тенденции развития моды, скрытые в его одеянии; они высказывали предположения, что, быть может, через несколько лет, а возможно, что и через несколько столетий, гениальность монарха, столь смело выказанная им сегодня и непонятая его подданными, будет признана повсеместно и принесет славу не только ему, но и всей стране, несмотря на то что нам, его современникам, очень трудно оценить его гений по достоинству по той причине, что мы закоснели в своих представлениях о правилах хорошего вкуса, а его одеяние намного опередило наше время, нарушило все установленные на сегодняшний день правила и противоречит всем эстетическим нормам.
Так как я горел желанием узнать обо всем как можно больше и засыпал Пауана вопросами, мой друг-камергер попытался объяснить мне так, чтобы я понял, в чем именно одеяние короля противоречило современным канонам элегантности и хорошего вкуса, которые оно, это одеяние, буквально уничтожало, стирало в порошок, превращало в пыль. Разумеется, Пауан отметил, что в.одеянии короля было множество деталей, которые можно было бы назвать «перегибами» и «пародийными аллюзиями», содержавшими пародийные намеки на одеяния, бывшие в моде в стародавние времена, в период правления династий, память о правлении которых уже канула в реку забвения Лету; Пауан говорил мне, что таких намеков было действительно бесчисленное количество, и даже искушенный взгляд знатока мог с трудом их распознать, настолько они были тонки. К тому же Пауан полагал, что подметил в одеянии короля странное и совершенно необъяснимое смешение (или, если угодно, чередование) таких несочетающихся принципов создания предметов одежды, как простое наложение швов и драпировка при помощи наложения множества складок. Однако не в этом, по словам Пауана, была суть проблемы. Прежде всего одеяние короля, при всем его не подлежащем сомнению богатстве проявленной фантазии, нарушало совершенно незыблемое до сей поры правило, на которое никто никогда не осмеливался покушаться, правило, гласившее, что все банты и узлы в местах соединения различных частей одеяния должны различаться по виду и форме таким образом, чтобы ни один из них не повторялся дважды и чтобы королевское одеяние могло быть и должно было быть описано с точки зрения двух основных параметров: с точки зрения употребленных при его создании тканей и примененных бантов и узлов, и только уже после этого следовало приступать к описанию цветовой гаммы, швов, орнаментов, украшений, отделки и складок. Однако на сей раз Пауан был твердо уверен в том, что два очень сложных узла, именуемых на местном языке «жиголонами», при помощи которых к одеянию крепилась шедшая наискось «сампла», были одинаковы, как братья-близнецы, правда, Пауан признавал, что способ завязывания узлов, как ему казалось, был ранее неизвестен, но для того, чтобы вынести окончательное суждение, моему собеседнику нужно было бы внимательно рассмотреть узлы вблизи и даже развязать их, что было, само собой разумеется, в данный момент невозможно. Что же касается «самплы», то могу сказать, что представляла она собой большой кусок ткани, натянутый наискось от плеча к бедру; для этой цели, как мне объяснили, чаще всего использовалась парча; у «самплы» имелись многочисленные шнурки и шнурочки, и на них крепились все остальные видимые части одежды, а «сампла» как бы составляла сердцевину, ядро и даже «душу» одеяния, по крайней мере так говорили одеванцы.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
