— Только не прямо на землю! — тревожно воскликнул Дьенк. — Вы что, забыли, что вам сказано? Земля здесь пьет все соки из живых. Она жадная, потому что голодная.

Брюс перехватил за локоть собиравшуюся опуститься Элию и подстелил свою куртку. Она кивнула с благодарностью:

— Я и забыла совсем про предупреждение… Спасибо, что позаботился.

Дьенк издал невнятный, но однозначно раздосадованный звук.

— В городах лучше не задерживаться, — пробурчал он.

— Нам надо отдохнуть, — вслух возразил Брюс.

Элия приняла это на свой счет и снова кивнула согласно.

Небо черным куполом накрывало равнину. Здесь оно казалось не далеким и недостижимым, а плотным, низким, тяжелым. Словно глиняную миску опрокинули, а в трещинки пробивается слабый свет звезд.

Синеватые огни, водившие хороводы между каменными постройками, тревожили. Изредка они очерчивали мертвенным свечением башни, превращая их в холодные свечи.

— Будем дежурить по очереди.

— Я первый, — предложил Дьенк.

— Извини, но, думаю, тут лучше довериться теплокровным.

Если он и обиделся, то никак это не выразил. Пожал плечами и растворился во тьме.

Оранжевый огонь радостно вгрызся в наскоро собранный вокруг хворост. Головешки принимали причудливые формы там, где огонь поедал древесную составляющую сушняка, и оставлял каменные наплывы.

Зато купленная в поселке за трещиной еда была разложена на тряпице и почти не тронута. Элия нахохлилась, подтянув ноги к подбородку. Брюс, мгновение поколебавшись, сел рядом. Так, что мог почувствовать плечом ее плечо.

— Спи, я посторожу.

Она рассеянно перебросила косу за спину. Посмотрела на Брюса искоса. В голубых глазах поселились оранжевые, яркие искры, словно золотые рыбки. А ресницы, обрамлявшие глаза, были густыми и темными. Наверное, щекотными, если коснуться…

Это еще что? Брюс поспешно взял в руки хворостину, чтобы унять неожиданный зуд в пальцах. Ветка треснула сухо и громко. Элия вздрогнула.

— Кто бы мог подумать, что нас занесет в такие края…

— Ты это с восхищением или с сожалением?

Элия невесело приподняла краешки губ, перевела взгляд чуть ниже, задержавшись на распахнутом вороте Брюсовой рубашки.

— Это что? Оберег?

— Память, — сам не зная с чего, ответил Брюс откровенно. — О том, что мне больше никогда не увидеть.

— С виду обычный камень. На самом деле он особенный?

— Базальт, его кругом полно. Это камешек от развалин моего дома. Особенный он для меня.

Брюс привычно накрыл камень ладонью, ощущая сгладившиеся со временем грани. Когда-то они были острее.

…Они явились днем, пришли простыми путниками, преобразившимися в мгновение ока в чудовищ, которые хлестали водяными хлыстами, гоняли по улицам тугие, жадные смерчи, плевались огненными сгустками… Они знали, что в поселок некромантов лучше идти при свете солнца, когда ночные силы спят…

Дома рассыпались во мгновение ока, с глухими вскриками. Люди едва успевали выскочить из них. Воздух был зноен и полон черных легких хлопьев, как теплого снега, и дышать было тяжело и горько. Улица сгинула во мгновение ока.

«…указ Земледержца… не знать им прощения во веки веков… нет примирения с их былыми и настоящими деяниями… где бы они ни были, кем бы они ни были… истребить до единого…»

Все, кто выше стремени гиппогрифа, погибли на месте. Мальчишке повезло родиться тощим и мелким для своих лет. Это потом он вытянулся, словно наверстывая упущенное, а тогда, замирая от ужаса, прошел под всклокоченным оперенным животом угрюмого зверя, а многие из тех, кто был младше его, — нет…

Брюс помнил, как отполз в сторону и свалился, обессилев. И таращился в небо, не замечая мечущихся людей, а видя только исполинскую когтистую руку смерти. Она высовывала кривые пальцы из-за кромки леса, готовилась сомкнуть кулак.

Именно это видение преследовало его во снах долгие годы…

А вовсе не момент рассечения.

…Уцелевших детей согнали со всего поселка, выстроив в одну недлинную цепь. И пришел человек в черном, с узким бледным лицом. Он сам походил на некроманта. В руках он держал жезл-рассекатель.

Это считалось милосердием. Не убивать детей, но рассекатьих сущность надвое. Разрывая связи между человеком и его силой навсегда. Взрослых подобное убивало мгновенно, а дети выживали…

Брюс помнил, как стискивал кулаки, когда черный человек приблизился и встал напротив. Случайный камешек, что попал в руку еще там, на развалинах родного дома, был горячим и липким от пота и крови и впивался в ладонь острыми гранями. Брюс не выронил его, даже когда мир стал белым и черным, разваливаясь надвое. Ему казалось, что если крепко держать этот твердый камешек, то не сойдешь с ума…

— Ты помнишь их? — тихо спросила Элия. — Своих родителей?

— Родичей, — поправил Брюс. — В селениях некромантов не поддерживали кровных связей. Привязанности ослабляют силу. Новорожденных сразу отдают нянькам. Лишь потом, когда они становятся старше, их передают в семьи на воспитание.

Брюс заметил выражение ее лица и сказал:

— Мои приемные родители были очень хорошими людьми. Их дом я считал своим. Там было безопасно и надежно.

Во всяком случае до тех пор, пока не явились чужие.

— Ты тоскуешь по ним?

— Я тоскую по утраченной жизни, где я еще не был изгоем… Точнее, еще не понимал, что все мы изгои.

— Значит, настоящего дома и семьи у тебя не было?

— А что значит настоящий дом? Место, где тебе спокойно? Место, где тебя не предадут? Где тебя ждут и любят? Для меня, если честно, это три разных места.

Элия помолчала и произнесла, перебирая пальцами прядки в разлохмаченной косе:

— Мне отец говорил, что семья — это как гавань, где можно отдохнуть в шторм и куда хочется вернуться. Но даже из убежища обязательно должен быть выход, иначе станет душно и тесно… Если душа заякорена слишком долго, то она сгниет.

— Зато считается, что от одиночества она черствеет.

— Можно посмотреть? — Элия неуверенно протянула раскрытую ладонь. Брюс кивнул, и она коснулась камешка на цепочке.

Цепочка была короткая. Чтобы рассмотреть невзрачный камень, да еще и в неверном свете костра, ей пришлось приподняться и приблизиться настолько, что Брюс мог вдохнуть запах ее волос и кожи.

Голова закружилась.

Элия подняла глаза. Странно, в их радужке все еще плясали золотые искры, хотя костер остался за спиной. Вблизи стало заметно, что даже крапинки веснушек на ее носу зазолотились. И Брюса неудержимо манило коснуться каждой из них губами…

Их одновременно притянуло другу к другу, словно магнитом. Легко и прочно сомкнулись губы. Дыхание, опалив на мгновение, прервалось…

— Хм-м!.. — Словно ледяным сквозняком пробрало.

Слышать Дьенка мог только Брюс, но в раскрывшихся глазах Элии вдруг мелькнуло недоумение. Сладость поцелуя, так толком и не раскрывшись, внезапно обратилась пыльной горечью неловкости.

Брюс с Элией подались в стороны, несколько смущенные внезапным проявлением чувств. Это было тем более странно, что — Брюс теперь это четко осознавал — никаких особых эмоций по поводу этой светловолосой девицы он не испытывал.

Он скучал по Аянне. Сильно, до душевного надрыва. Но при этом желал повторения несостоявшегося поцелуя.

Элия морщилась, неприязненно провела рукавом по губам, перехватила взгляд партнера и еще больше смешалась. Кажется, обидеть Брюса она не хотела, но тоже плохо понимала, что произошло.

— Что заметил, Дьенк? — спросил Брюс вслух как можно небрежнее.

— Много всего любопытного, — интонации Дьенка дребезжали стеклом. — Если опустить последний эпизод, то могу сказать, что здесь творится непонятное… Хотя последний эпизод, пожалуй, тоже из той же категории.

— Начни с главного, — посоветовал Брюс с досадой, наблюдая, как Элия, неловко заслонившись плечом, торопливо застегивает рубашку и натягивает куртку, словно упаковывается в броню.

— Холодно стало, — невпопад произнесла Элия, протягивая руки к костру. — Надо бы еще хворосту…