Болотная лихорадка — особая болезнь. Сильнейший жар сменяется сильнейшим ознобом, но весь припадок длится не более нескольких часов; больше организм не выдерживает и либо погибает, либо перебарывает недуг. Потом в течение нескольких суток человек не испытывает никаких симптомов, кроме общей слабости — и снова все повторяется. Так можно болеть без конца. Грибоедов находился в этом состоянии две недели. Если бы он мог перебраться в Россию, в Пятигорск, в Боржоми, он поправился бы вмиг, но у него не было сил сесть верхом и куда-то ехать, а в экипаже по Военно-Грузинской дороге или по дороге в Персию проехать было невозможно — он это уже проверил. Удушающая жара и пыльные бури Тифлиса нисколько не способствовали выздоровлению. Этим летом малярия свирепствовала вовсю. Константин Христофорович Бенкендорф заболел и в две недели скончался. Грибоедов сожалел о нем, как-то не опасаясь той же участи, а Паскевич прямо порадовался смерти человека, к которому относился недоброжелательно. Грибоедов счел долгом послать соболезнования старшему брату Константина Христофоровича, невзирая на то, что дружеская переписка с главой III Отделения могла бы вызвать неодобрение братьев Бестужевых и многих других достойных людей. Он пренебрег этими опасениями, зная, как любил Александр Христофорович своего брата, и желая почтить память умершего.

Сам он мог только лежать, страдать, думать и принимать гостей. Сначала он не хотел, чтобы Нина увидела его, истощенного лихорадкой. Он даже просил Прасковью Николаевну скрывать от нее причины его отсутствия. Но это не могло продолжаться долго: Нина узнала о его болезни и добилась права проводить у него все дни. Он не позволял ей ухаживать за ним, но ее присутствие придавало ему сил. Прежде он всю жизнь говорил с ней по-французски, как того требовал светский этикет. Но после помолвки он перешел на русский — язык его любви, дружбы и творчества. Он предполагал жениться не раньше зимы, когда Паскевич вернется из армии, а сам он — из Персии. Теперь же он начал думать, что нет смысла откладывать свадьбу, лишь бы ему поправиться. Он предложил Прасковье Николаевне подготовить все к бракосочетанию, и Нине стали срочно шить свадебные туалеты.

Принять такое внезапное решение было легче, чем его осуществить. По закону всякий служащий обязан был получить разрешение на брак от непосредственного начальника. Грибоедов должен был бы писать самому Нессельроде. Конечно, вице-канцлер не возразил бы против его женитьбы на грузинской княжне, но на эту переписку ушло бы два месяца. Венчаться вовсе без разрешения было нельзя. Грибоедов попросил Паскевича поддержать его своей властью. Ни один священник не осмелился бы нарушить приказ самого главнокомандующего. Паскевич без раздумий согласился, взяв на себя и извинения перед Нессельроде за превышение полномочий. Генерал был уверен, что по военному времени не вызовет на себя особого негодования. Теоретически государь мог признать свадьбу незаконной, но, бесспорно, он не захотел бы нанести столь жестокого оскорбления родственнику графа Эриванского и самому графу, давшему согласие на бракосочетание.

В отсутствие Нины Грибоедову не давали скучать. Его посещали генерал Сипягин, Аделунг, юные братья Бестужевы, ненадолго воссоединившиеся в Тифлисе, — как всегда, Грибоедов притягивал самых разных людей. Даже доктор Макнил нарочно приехал из Тегерана для свидания с послом России, выставив предлогом проводы жены в Англию. Несмотря на прежние их стычки, Макнил старался установить с Александром Сергеевичем наилучшие отношения, а миссис Макнил нанесла визит Нине.

Больше всего времени у Грибоедова проводил Петр Демьянович Завелейский. В марте они мельком виделись в Петербурге, когда молодой чиновник Министерства финансов только что получил назначение на видный пост гражданского губернатора Тифлиса. Грибоедов почувствовал, что в Грузии они смогут успешно сотрудничать, и сразу решил передать Завелейскому свои заметки о возможностях преобразования экономики Закавказья. Он давно их вынашивал одновременно с собственными коммерческими проектами и теперь, когда посольское звание невыразимо подняло его в глазах закавказцев, собирался действовать. Завелейскому он предложил разделить ответственность и успех.

По приезде в Тифлис он не имел минуты на то, чтобы узнать, как далеко тот продвинулся в обработке полученных бумаг, но предполагал, что недалеко. Разбор финансовых дел Верховного грузинского правительства, вверенных попечению Завелейского, явно не оставлял ни на что другое времени и сил. И вот болезнь, уложив Грибоедова в постель, но сохранив ему ясность рассудка, оказала благодетельное влияние. Он ощущал себя отвратительно беспомощным — и в такой момент! Не свое теперь, а будущее доверившегося ему существа зависело от его трудов. Семейная жизнь пугала неизвестностью. И он рад был возможности поупражнять ум, создавая нечто прежде небывалое и общеполезное. Серьезная работа и поднимала дух, и отвлекала от беспокойных размышлений.

Так, наконец, он вплотную взялся за составление «Записки об учреждении Российско-Закавказской компании» и устава предприятия. Идея целиком принадлежала Грибоедову, но он понимал, что воплотить ее один уже не успевает. Даже и сейчас приходилось что-то диктовать между приступами, что-то Завелейский сам писал по его наметкам. Важно было подать проект Паскевичу на предварительное утверждение до отъезда посольства в Персию. Ясно, что главнокомандующий подпишет проект не читая, но в отсутствие Грибоедова он может с этим затянуть, а ведь еще следует отправить бумаги Компании в Петербург и ждать высочайшего решения. Между тем хотелось бы уже весной начать коммерцию. Завелейский чувствовал необходимость спешки и всемерно помогал, генерал Сипягин, Аделунг, Петр Бестужев изредка присутствовали и слушали, — но осознать гениальную простоту замысла Грибоедова им было нелегко.

«При внимательном рассмотрении Закавказского края каждый удостоверится, что там природа все приготовила для человека; но люди доселе не пользовались природою». В этом никто не возражал. Причиной являлись и бесчисленные войны, терзавшие Грузию много веков, и беспечное хозяйствование дворян вроде Чавчавадзе, и безнадежно отсталое крестьянское землепользование. Страна теперь успокоилась, но разве возможно научить грузин новейшим способам ведения хозяйства? Собеседники Грибоедова просто смеялись! да его будущий тесть оскорбится совету жить не по-княжески, а по-купечески и извлекать выгоды из своих имений! А кто другой возьмет на себя эту неблагодарную миссию? Ведь ни у кого больше нет достаточных средств и даже знаний. Правительство же имеет средства, но не знания; кроме того, идущие из Петербурга деньги очень легко могут попасть не туда, куда предназначались, а попросту в карманы казнокрадов. Недавно пришло 5 миллионов рублей — и где они? Да и что способно принести доход? Конечно, здесь производят великолепные вина, качеством не ниже знаменитых бордоских, — но кому они известны за пределами Грузии? Здесь некогда возделывали сахарный тростник, хлопок, масличные деревья, табак, ценные лекарственные растения — но все теперь заглохло. Французы недавно восстановили шелкопрядильни, но все равно вина, шелк, сахар, табак и прочие тропические культуры Россия за баснословные деньги покупает у Англии. На это тратится ежегодно около 119 миллионов рублей по таможенным росписям, неужели же Закавказье готово начать производство товаров хотя бы на четверть этой суммы? В конце концов, чего ради стараться?

Все эти возражения Грибоедов отмел. Естественно, поднять экономику края разрозненными усилиями частных лиц невозможно. Необходимо соединить в общий состав массу оборотных капиталов, или, лучше сказать, в одно общество достаточное число производителей-капиталистов; учредить Компанию земледельческую, мануфактурную и торговую, которая могла бы заняться добыванием всех тех богатств природы, которых произведение, обрабатывание и усовершенствование, равно и сбыт в самые отдаленнейшие государства, превышает возможности каждого частного лица отдельно. Тогда возникнет монопольная Компания по образцу Ост-Индской или Русско-Американской. Монополии вредят промышленности, если она уже существует, но способствуют ей, если ее нет и в зачатке. Для возможного успеха Компания должна получить полную свободу действий в ближайшие пятьдесят лет; все заброшенные и пустынные земли Закавказья по символической цене, как, кстати, и предусмотрено указом от 8 октября 1821 года; все казенные сады, совсем забытые правительством; ныне турецкий Батуми с правом порто-франко. Работать на землях и фабриках Компании смогут прежде всего привычные к климату армяне; они теперь во множестве переселяются из Персии по условиям Туркманчайского мира, им обеспечены свободы от налогов, но где они найдут наделы земли? Закавказье стонет от их наплыва, Компания же даст им средства к существованию. Если их окажется недостаточно, акционеры смогут покупать крестьян в России, с тем чтобы эти переселенцы и все их потомство получили бы свободу, а через пятьдесят лет, по истечении привилегий Компании, и надел земли. Обработка земель не только оздоровила бы край, ликвидировав малярийные болота, но оздоровила бы всю жизнь Кавказа и Закавказья — если у людей есть важное и выгодное общее дело, это сплачивает их лучше, чем любые правительственные меры. Улучшение хозяйствования повысит доходы края, что всего яснее докажет местному населению благодетельность пребывания под властью России. Наконец, в руках Компании будет сосредоточена вся караванная торговля. Сейчас персидские караваны обычно отклоняются на юг, к портам Персидского залива, где продают восточные товары англичанам. И иранцам, и русским будет взаимно выгодно перенести торговлю на север, что необычайно ускорит ее оборот.