Удивился. Даже левый глаз приоткрылся. Нормальный глаз, смутно-серый, зрячий. И то хорошо. Кате очень везло на кривых знакомых, а этот так — лишь относительно кривой.

Мальчик полез под оборванную рубашку. Катя с опозданием сообразила, что на хуторе забыли пацану нормальную сорочку прихватить. Нехорошо, что ж он такой оборванный будет шляться? Прот отстегнул большую "английскую" булавку, снял матерчатый мешочек. Несколько царских ассигнаций, бережно сложенные бумажки гербового вида. Катя покосилась на впалый и бледный, сроду не видавший солнца живот, взяла протянутую бумагу. Метрическая выписка.

"Свято-Даниловской церкви села Сквородняки Валковского уезда… губернии… 1907-го года января… месяца числа… мать православная, Павлович Матильда Станиславовна… отец неизвестен… печать… верно, священник Б-р".

Катя сложила документ:

— Понятно. А то у тебя что такое? Табель о монастырской успеваемости?

Мальчик без звука протянул вторую бумажку. Катя развернула ветхий лист. Опять метрика. "Свято-Даниловской… Сковородняки… Павлович Матрена Станиславовна… отец неизвестен… печать…" Кому выдана? Опять же — Павлович Прот Владимирович. Забавно. Вся разница: посконное имя родительницы и дата — января 1888 года. Да, в 88-м году в Свято-Даниловской церкви писарчук был получше — особенно шикарно ему "яти" удавались.

— Это ты что, — мухлевать с пенсией вознамерился? Предусмотрительно, — Катя вернула ветхую версию метрики.

Про пенсию Прот не понял, пробормотал:

— Случайно так получилось. Вот, храню, вроде как память.

— Такие бумаги все-таки благоразумнее в разных местах хранить. Время сейчас такое — народ к документам без всякого юмора относится. За тридцатилетнего тебя, естественно, не примут, но лишних пинков надавать запросто могут.

— Я перепрячу, — покладисто согласился Прот.

— Угу. А теперь скажи, про что именно наврал. Давай-давай, мы здесь наедине. Я никому не скажу. И продавать тебя не буду. Вознаграждение меня не интересует, но разобраться, что к чему, не помешает. Отец у тебя в каком чине?

Прот заморгал:

— Это как? Я же его сроду не видел. Откуда же мне знать-то?

— Хочешь сказать, папаню своего видеть не видел и знать не знаешь? И мама ничего не рассказывала?

— Так она же умерла при родах. Что ж она скажет?

— Пардон. Я недопоняла. Значит, ты про родителей ничего не знаешь?

— Матушка настоятельница, когда крест мамин передавала, обмолвилась, что покойница великой грешницей была, да бог ей все простит. Мол, у господ все иначе обустроено. Может, мама из благородных была. Больше ничего не знаю, истинный крест, — мальчик обстоятельно перекрестился.

— М-да, драматическая история. Сочувствую. На крест-то можно взглянуть?

— Так у меня сейчас монастырский, — Прот выпростал из-под рубашки простенький крестик. — Матушкин отобрали. Он золотой был, и цепочка золотая. Когда в монастырь отряд пришел, сглупил я, на глаза военным попался. Реквизировали крестик заодно с остальными ценностями.

— Это кто ж вас так сурово?

— Красные. Отряд имени Парижской Коммуны. В город мой крест повезли, вместе с остальным церковным убранством.

— Прискорбно. Ну ничего, главное, сам уцелел. Скажи мне, пожалуйста, зачем за тобой лихие хлопцы гоняются? Да еще и совместно с гайдамаками, если я правильно поняла. Ты мальчик положительный, вполне приличный, но не настолько, чтобы из-за тебя злодеи поезда останавливали. Давай, шепни. А то я от любопытства помру.

— Так я же не ведаю. Может, они думают, что я знаю что-то им нужное.

— Так, Прот Владимирович, ты мне мозги не пудри. Ты знаешь или не знаешь? И что ты такое важное узреть мог?

— Я много чего знаю. Наверное, и важного тоже много знаю.

Катя фыркнула. Да, с головой у парнишки тоже не очень ладно. Видимо, левое полушарие прихрамывает. Жалко его. С другой стороны, у кого в голове все на месте и в полной исправности? Вопрос скорее философский.

— Прот, ты сам как считаешь, эта беготня с пальбой — нормальное дело?

— Нет. Я вообще ненормальный, блаженный.

Катя вздохнула. Так, приехали. Парень честно признался. Только его явное нездоровье совершенно ничего не объясняет.

— Екатерина Георгиевна, вы лоб не трите, — мягко сказал мальчик. — Заразу можете занести.

— Угу, про заразу ты знаешь. Может, еще что-то полезное скажешь?

— Екатерина Георгиевна, вы меня с собой возьмите.

— Это куда?

— Ну, туда, куда пойдете. Мне-то все равно.

— Если все равно, то уж лучше подальше от меня. Я тетка злая, да и вечно всякий шухер вокруг меня приключается. Совершенно незачем за мной ходить, приключений себе на задницу искать.

— Нет, так будет лучше. И ваш товарищ — там, в поезде — настоятельно советовал меня взять.

— Вот как? "Настоятельно советовал"? С чего ты взял, что речь именно про тебя шла?

— А про кого же?

Катя с опаской посмотрела на мальчика. Что-то уж совсем дикая версия складывается.

— Прот, ты нас зачем из СНГ вызывал?

— Откуда? — с явным изумлением переспросил Прот.

Катя с облегчением вздохнула:

— Это я так, риторически. Знаешь, я думаю, что мой друг в поезде советовал обратить внимание на другую личность. Такую визгливенькую, любящую покомандовать. Понимаешь о ком я? Ты его знаешь? Его, вроде бы, Кулой кличут.

— А, этот… — мальчик пожал плечами. — Нет, я его в вагоне первый раз видел, да и то мельком.

Катя протерла ложе карабина. Да, неувязочка получается. Явно не хватает талантливого Витюши. Допросы по его части, раскрутил бы в два счета. Вы, товарищ старший сержант, только на то и годны, чтобы пули в людей вгонять. Да и что конкретно у мальчишки нужно спрашивать? С головой у него не совсем хорошо и возраст безответственный.

— Ладно, — Катя поднялась и отряхнула галифе. — Пойдем, перекусим и отдохнем. Прошлая ночь суетливой выдалась. Нужно сил набраться. Утро вечера мудренее.

— Екатерина Георгиевна, давайте я вас к золоту выведу. Вы ведь за золотом пришли?

Катя растерянно плюхнулась обратно на землю:

— Постой, ты о каком золоте болтаешь?

— Ящики. Двенадцать штук. Из банка. Вы ведь их ищите?

— Да с чего ты взял?! Я хоть слово про золото сказала?

— Нет. Но я вас там видел. Рядом с ямой.

— Да? С ямой? И что я там делала?

— Ругались.

Катя нервно хихикнула:

— Это уж как водится. Нет, ты ошибся. Золота я никогда не видела. В смысле видела, но в умеренных количествах. Не ящиками. Перекреститься?

— Не надо, — Прот вздохнул. — Вы в бога не верите. Значит, я будущее видел. У меня, Екатерина Георгиевна, многообразные видения бывают.

— О, боги! — Катя положила карабин на колени. — Что там за клад-то? Золото? Бриллианты? Деньги? Зелененькие такие купюры, доллары, имеются?

— Камни какие-то есть. Я в них не разбираюсь, — Прот прикрыл глаза, припоминая. — Бумажных денег, по-моему, нет. Не вижу. В основном монеты. И украшения. Там и мой крестик есть. Ящик с ним самым верхним закопан.

— Значит, свой крестик очень четко видишь? — Катя старалась упихать свое раздражение подальше.

— Да, — мальчик печально посмотрел ей в лицо. — Я связанные со мной вещи всегда ярко вижу.

— Понятно, — Катя встала. — Пошли, покушаем.

Пашка уже сходил в яр за водой, напоил лошадей. Наскоро перекусили. Катя повозилась, заводя часы:

— Герман, первая стража твоя. Потом я сменю. Павел отдыхает, ему ночью бричкой рулить. Выступаем после полуночи. Все, отбой. Прот, ты со мной в бричке ложись. Товарищу Павлу с нами неудобно будет.

Спала Катя, как всегда во время операции, волнами: вроде и не спишь, в полудреме, но тело отдыхает. Дело привычки. Мальчишка лежал рядом — укрылись одним пиджаком. Катя чувствовала его костлявую спину. Спал спокойно, не дергался.

Уже легла роса. Воздух стал влажным, свежим. В заболоченном овраге тоскливо закричала выпь.