Десять минут спустя учитель стоял в телефонной будке. Он набрал номер, но после первого же гудка повесил трубку и вышел под дождь, забыв выудить из щели монету. "Увы, тому, кто не умеет заменить собой весь мир, обычно остается крутить щербатый телефонный диск, как стол на спиритическом сеансе..."

Надя вышла из дома и направилась вниз по улице - в гости к начальнику вокзала Евгению Петровичу Зубареву. Крапил дождь, жестяное небо провисло до крыш, неподвижное, сиренево-серое, как губы сердечника.

Сегодня Зубарев впервые позвонил Наде домой. Он балагурил, подбадривая самого себя, и, после пустой вводной болтовни, пригласил в гости. Надя догадывалась о симпатии, которую питает к ней ее патрон, и Зубарев не раз подкреплял ее догадку взглядом, словом, подарком. Когда, выходя из кабинета в приемную, он клал руку на Надино плечо, она чувствовала, что это не мимолетный жест - он отмечает ее как женщину.

Дверь отворил Алеша, за ним в коридоре вырастал хозяин. Зубарев был в костюме, из-под распахнувшегося пиджака широко выклинивался малиновый галстук.

- Ждем, ждем! Пропускай, Алексей! - Хозяин принял плащ с Надиных плеч, заметил ее сырые туфли и скомандовал сыну: - Тапки! - После, стараясь не оставлять щели, куда могла бы влезть и закрепиться пауза, нашлепал замазки: - Как мой дареный Гамаюн? Жив-здоров? Начал вещать, как положено вещей птице?

- Начал, - сказала Надя. - Теперь выбалтывает мои секреты.

В столовой стоял накрытый к обеду стол; в центре его искрила фольгой бутылка шампанского. Зубарев отправил сына в соседнюю комнату готовить уроки, бымснул пробкой и наполнил фужеры вином.

- Надя, - сказал он с нарочитой бодростью в голосе, - желаю изложить тебе факты моей судьбы. У меня такое дело, что лучше начать с биографии. Некоторое время он утюжил ладонью складку на скатерти, потом заспешил: - В общем, три года как бобыль, живем вдвоем с Алешкой... А бобыль, он в своем доме, будто в чужом, места вещам не знает - не хозяин. Работы - сама понимаешь, на дом рук не хватает, и сын без присмотра растет шалопаем...

- Евгений Петрович... - втиснулась Надя в его тесную речь, но Зубарев остановил ее жестом.

- Хочется, - сказал он, - чтобы сегодня все было запросто, без чинов. Сегодня я - Женя.

- Хорошо, - согласилась Надя. - Женя, вы клевещете - с хозяйством все ладно. Обед замечательный! - Грудь ее под платьем мягко плескалась. - Но если я правильно поняла, вы приглашаете меня экономкой?

- Идиот! - Зубарев хлопнул себя по лбу. - Мне было трудно начать со слов о моих чувствах... Надя, я буду счастлив, если ты согласишься выйти за меня замуж, - выпалил он и поднял фужер. - Я не жду ответа теперь же...

- Это понятно, - сказала Надя, подвинув к хозяину свой опустевший бокал. - Но если без чинов, то могу ответить сейчас. Только... Сначала еще выпьем. - Она осушила следующий фужер, не отрывая его от губ, и - пустой вернула на стол. Потом откинулась на спинку стула, рассеянно провела рукой по волосам - сделала все, чтобы казаться захмелевшей. Зубарев ждал. Надя подлила себе еще вина и, театрально вспорхнув бровями, удивилась: - Я работаю у вас второй год. Почему вы не пытались сделать меня своей любовницей?

Зубарев поставил недопитый фужер на стол и принялся поправлять на горле ничуть в поправке не нуждающийся узел галстука.

- Стало быть... - начал он, но замялся, мучительно сморщил лоб и наконец выдавил из себя рыхлую голосовую колбаску: - Я не был уверен, что это тебя не оскорбит.

- Вы считаете, женщину можно оскорбить любовью?

- Вот как! - Зубарев моргал, галстук никак не давал ему покоя. - А теперь поздно?

Надя рассмеялась.

Тут в столовой возник Алеша. Пальцы на его правой руке были густо залиты чернилами. Он деловито поджимал губы и, повернувшись так, чтобы грязь была заметна отцу, старательно размазывал чернила промокашкой.

- Ручка раздавилась, - сообщил он, плутая взглядом по потолку, писать нечем.

Зубарев вынул из нагрудного кармана ручку с шариковым стержнем и протянул сыну.

- Шариковыми в школе не принимают. Ты что, забыл?

- Учи устные, - распорядился Зубарев.

- Устные я все выучил, больше мне знать нечего.

- Ну, тогда просись на гулянку, - посоветовала Надя. Она улыбнулась Зубареву влажной обещающей улыбкой.

Зубарев, проявляя смекалку, ошпарил ее восторженным взглядом и слиберальничал:

- Ладно, двоечник, разводи пары!

Алешу выдуло из комнаты.

- Где я могу причесаться? - спросила Надя.

- Зеркало в прихожей.

Надя выскользнула в прихожую и, как дерево с шуршащей листвой, склонилась к Алеше, который торопливо зашнуровывал кеды.

- Кто у тебя в школе ведет историю?

- Николай Василич - герой труда и зарплаты. Он так сам говорит.

- Передай ему поклон от Нади, скажи: пусть придет ко мне завтра, буду ждать.

Она подошла к зеркалу и смахнула прядь волос, упавшую на глаза.

В понедельник, с разрешения патрона уйдя с работы немного раньше, Надя убрала квартиру, вычистила Гошину клетку и с хрустом, словно ватманом, застелила постель свежим бельем. После парной ванны она долго рассматривала в зеркале свое тело, - оставшись довольной, взяла с полки над раковиной плоскую матовую баночку, зацепила пальцем бледно-сиреневую сметанку и, ловко втирая ее в кожу, намазала шею, грудь, живот, бедра. Когда она надевала халат, из-под запахнувшейся полы юркнула наружу ароматная воздушная змейка.

В прихожей дуплетом щебетнул звонок. Надя досадливо закусила губу гостей она узнавала по звонкам, - прошла в коридор, у замка помедлила, а когда распахивала дверь, на лице ее уже застывала, как восковая отливка, нагловатая улыбка. За порогом стоял Андрей Горлоедов, в кожаной куртке, пропахший табаком и бензином.

- Я пришел к тебе с приветом, - со

общил он. Дыхание Андрея было пропитано терпкими винными парами. Перед гастролью решил отметиться. - Горлоедов игриво подступал к хозяйке. Принимай!

- Я думала, ты давно в Ленинграде, а ты здесь, - Надя щелкнула себя пальцем по лбу, - "с приветом" и таким выхлопом.

- Грузчики - подлецы, - сказал Андрей. - Машину после обеда затаривали, ползали, как тараканы дохлые, - у бригадира ихнего именины. Ну, посидел с ними ради пользы - чтоб запас скорее вышел, и руки от стаканов отцепились для дела. - Вид Андрей имел вдохновенный, он рассказывал, не замечая, что его до сих пор не пригласили войти. - А когда за баранку сел, приспичило мне пива. Подрулил к шалману на привокзальной площади, а там сегодня эта гнида - сержант Гремучий - дежурит. Труб-ба дело! Только я третью кружку пропустил, он ко мне подскакивает: ты же, говорит, за рулем, сивушник, гони червонец - и я тебя не видел! Вот паскуда! Пришлось отстег...

- Езжай, куда ехал, - сказала Надя.

Андрей оглядел Надю рыбьим взглядом и спросил, стараясь подпустить в голос веселье:

- Кто ж от тебя, такой свежей, откусит? Зубарев? Или на школьного мыша заришься?

- Зарюсь. - Надя бесстыдно смотрела в разгорающееся лицо Горлоедова.

- Труб-ба дело! Ты меня, стало быть, гонишь?!

- Ага.

- Э-э, - протянул Горлоедов, - да ты серьезно... - Он побагровел, развернул плечи и вздул на скулах злые гули.

- Ты бы перед Гремучим бычился, - сказала Надя. - А перед бабой не тем хвастают. Ученый - знаешь!

- Знаю: ты на наше хвастовство - копилка!

Надя смотрела на Андрея и медленно качала головой.

- Езжай. После потолкуем.

- Дорого яичко ко Христову дню! - Горлоедов сбежал по лестнице на один пролет, на площадке его слегка качнуло, он обернулся, зло подмигнул: Отставь торшер от кровати! - и, прыгая через ступеньки, загрохотал вниз.

Любовь для нас не может составлять только радость хотя бы потому, что онa (любовь), как все в мире, конечна. От этого горько уже в самом начале. Еще куда ни шло, если б в людях она рождалась и умирала одновременно, но люди слеплены на разный фасон, и износ любви у них разный. Так что душу кого-то из двоих обязательно ждет дыба. Впрочем, радость и счастье, как мука и боль, ощутимы и названы лишь потому, что сами конечны. Все названное - конечно. Вечного нет. И не надо... И так хорошо...